«— Малыш, а где же твой Карлсон? — Он улетел, но он обещал вернуться.» Малыш и Карлсон.
***
– Возможно, мне придётся взять несколько дней каникул. – Угу. – Не спросишь, куда я направляюсь? – Ты же всё равно вернёшься.***
Фактически быть в бегах, валяться среди мусора и рисовать на уличных стенах – таков их досуг. От одежды каждого остался характерный запах, руки местами в пятнышках зелёной краски, и к ночи, кажется, стало жарче. Тёплый ветер только разогревает их вспотевшие лица. Все четверо идут неспеша, ровно, их мозг не воспалён тем, что Цю разнюхивает их следы, и каждый про себя замечает в этом странность, будто погода шепчет им закрыть на это глаза, расслабиться и не портить момент наконец воцарившегося порядка. А голова всё равно пухнет. Все толкают это на жару. – Водички, что ли… – первым предлагает Цзянь. – И поесть, и полежать, и вообще… Какая ерунда, мы уже собственной тени боимся! Меня нельзя так изматывать, у меня от этого колики. Все игнорируют последнее предложение, обращая внимание только на первое. Внутри себя Цзянь оскорблён. Чжань начинает потрошить свои карманы и призывает сделать это всех. Четыре пары карманов, шопер, рвущий тишину шум шуршащих разом восьми рук – джекпот словлен. Все собираются в круг, выставляют сложенные ладошки перед лицами друг друга. Ого! Нашлась даже целая одна бумажная купюра. – Ха-ха! С миру по нитке, – у Цзяня оказалось больше всего монет. – Этого хватит на литровую бутылку. Может, на две… – задумчиво и немного удручённо говорит Чженси. – Мда, пиздец какой-то, – даёт оценку Мо. – Пусть мы бедны в карманах, но уж точно не в душе! – Цзянь смотрит на снова хмурого Шаня. – Среди вас я самый нищий, – Тянь держит по одной монетке на ладонях. – Иногда я шарюсь по твоим карманам, – никто не удивлён таким признанием Цзяня, но Хэ всё равно деланно кидает в того неустрашающе устрашающий взгляд. – Спасибо скажи, я тебя этим сейчас спас. Отрывая прилипший к сухому нёбу сухой язык, Чжань говорит вполне разумную вещь: надо сходить в магазин. За водой. Удаётся у него это с некоторым трудом, будто подступающее обезвоживание иссушило и его голосовые связки. Прокашлявшись, он выставляет свои руки вперёд, и все как по немой команде складывают монеты ему в ладони, образовывая скромную горку. – Ну что, в охоту! – Цзянь вдруг обхватывает себя руками. – По этой страшной, старой, тёмной и безмагазинной улице... Трое выдвигаются вперёд, когда как Шань всё менее активно семенит позади и в конце концов останавливается. Заметив отсутствие шарканья рыжей пары ног, Цзянь оборачивается и спрашивает, раздражённый из-за жары, почему Мо встал. – Я... У меня голова болит. Я тут подожду. Дела. Тянь, шедший за спинами Чжаня и Цзяня, поворачивается на Шаня, чуть глядит на него, а потом оборачивается обратно и говорит: – Я останусь с ним. Идите за водой вдвоём. – Что? Вот так и ходи на охоту, – беззлобно говорит Цзянь, но видя, что лицо Шаня багровеет, а веки повисли, отступает. Фигуры Чженси и Цзяня удаляются вглубь тёмной улицы, последний шутит, что Рыжик прямо-таки инвалид, не то что они с Сиси, добытчики. Чжань даже легко улыбается на это, берёт того под локоть и задаёт им двум мерный темп шага на поиски магазина или автомата с такой драгоценной сейчас водой. Тянь подходит вплотную к Мо, смотрит на покрасневшие янтарные глаза и обхватывает его запястье, да так, что фаланга среднего пальца полностью огибает фалангу большого. Как бы не переломать напополам случайно. Гуань Шань руку не выдёргивает. Видимо, ему и правда нехорошо. – Пойдём, найдём лавку. Надо отсидеться и напиться, – Тянь прикладывает ладонь к вспотевшему лбу Шаня. – Температуры у тебя нет. Они бредут вдоль слабо освещённой дороги, становится всё темнее, всё жарче. Рука Хэ с запястья переместилась на ладонь Мо. Он поперёк аккуратно её обхватывает, а Шань ни сжимает пальцы, ни убирает ладонь из-под руки Тяня. Чувствует, как ладони их потеют, смачивая друг друга ещё сильнее. Никому из них это не кажется противным. Так и идут. Впереди нет ни намёка на лавку, на ступени, на что-нибудь, куда можно погрузить ползучее тело Мо с воспалённой головой. Из-за этого голова воспаляется и у Тяня, поэтому тот наконец заводит Шаня в узенький переулок, освещённый одной почти потухшей лампой, где сгрудились тысячи тысяч всяких насекомых, и сажает Мо на холодный, пробывший весь день в тени и из-за того ничуть не разогревшийся бетонный выступ. И садится рядом, касаясь своим бедром бедра Рыжего. За это время Шань не сказал ни слова. – Чего молчишь? – Жду, когда у меня пройдёт голова, – слышно, насколько рот Гуань Шаня сухой. И горло, и покрасневшие глаза, которые он держит закрытыми, чтобы смочить веками, и пальцы, которыми он не смог обхватить тяневу мокрую ладонь. Пальцы сухие, а ладонь мокрая. Парадокс. – Малыш Мо, – зовёт его Хэ. Совсем тихо. Почти неслышно из-за гудения едва не потухшей лампы и жужжания в ней насекомых. Гуань Шань открывает глаза, поворачивает больную голову в его сторону. Видит, как тот опёрся головой на опёршиеся на колени руки. Видит, как Тянь смотрит на него и почему-то больше ничего не говорит. Смотрит так же тихо, как и позвал. И лампа стала тише гудеть. – Малыш Мо, – говорит через время Тянь. – Малыш Мо, что ты скажешь, что будешь думать, если я скажу… Сам себя перебивает, останавливается и снова замолкает. Ему что-то сложно, а смотрит очень мягко, Шань бы решил, что тот улыбается, если бы руки Хэ не закрывали нижнюю половину лица. Всматривается, глядит, зырит… и молчит. – Ну, чего уже? – гудение лампы заставляет болеть голову сильнее, чем голос Хэ Тяня. – Что, если я скажу… если я скажу, что несколько дней моих каникул могут быть куда более долгими, чем несколько дней? Жара будто немного отступила. Вернее так: где-то в теле открылся небольшой родничок с ледяной водой, который начал распространять её по телу, правда неравномерно, местами, проплешинами. До головы холодок не добрался. Ни до головы, ни до рта, ни до пальцев. Куда-то в грудь, шею. Хотя кажется, что они при этом горят, пошли красными пятнами. От холода. – Ты о чём? А насколько? Тянь отрывает свой взгляд от глаз Мо и бросает куда-то ему в ноги, тупит его, напрягает веки, прищуривает их. – Я сам не уверен. Может, несколько недель, или месяцев… Или… – последнее «или» он почти не произносит, вяло и боязно шевелит губами и в такт этому слабо выдыхает воздух. В глаза не смотрит, тупит взгляд ещё сильнее, щурится ещё сильнее, что видит уже максимально поплывшие силуэты. Ему вдруг думается, что он представляет своё будущее точно так же, что видит сейчас. Всё безобразно и слабо различимо, темновато и лампа. Гудящая, почти потухшая лампа с брюхом, полным дохлых и живых насекомых. У Тяня потеет лицо. Мо уверен, что голова Хэ сейчас болит куда сильнее, чем его. И голова Гуань Шаня после этого умозаключения будто и правда перестаёт болеть на несколько йот. Рыжему кажется, что теперь его очередь хватать Тяня за запястья и ладони. И за вспотевшее лицо, и за больную голову, и за всё на свете. Странно: не так сильно Мо напрягает то, что Хэ хочет ему сказать, сколько то, каким он сейчас его видит. При чахлом свете лампы лицо Хэ кажется серым, в глазах нет отблеска и веки его сморщены, а рта не видно. И весь он сгорбился, зарылся в свои широкие плечи и совсем спрятал свой вечно виляющий хвост. – Хэ Тянь, – зовёт его Мо. Громко, отчётливо, перебивая эту злосчастную лампу, которая стала полноценной участницей их болезненного диалога. Тянь резко расслабляет веки, берёт свои глаза в руки и фокусирует взгляд на розовом лице Гуань Шаня. И хвост начинает шевелиться. Шань вдруг отворачивается, смотрит далеко вниз, немного тише, но сохраняя чёткость в голосе: – Хэ Тянь. Ты же всё равно, блять, вернёшься? Хэ выкапывается из своих плеч, поднимает шею, оголяет нижнюю часть лица. – Конечно, Малыш Мо. Малыш Мо, я вернусь, конечно я вернусь. Гуань Шань натыкается взглядом на напряжённые сжатые губы Тяня, которые побелели, и рот напоминает большой ровный шрам поперёк серого и влажного лица. У Хэ не болит голова, нет. Она гудит так же назойливо, как гудит лампа, скрепляет шестерёнки, но те тут же лопаются и разлетаются. Она пытается сложить правильные слова в правильный текст, вернуть лицу румянец, разжать губы, сделать реконструкцию всего происходящего, оценить себя со стороны, но со скрежетом зубов и лопнувших шестерёнок проваливается и пускает всё на самотёк, через глаза боязливо наблюдая. Рыжий видит все эти его процессы как на рентгене. Ещё чуть-чуть и у того, кажется, лопнут вдруг потемневшие глаза и оттуда посыпятся осколки шестерёнок. Это боди-хоррор? Мо чувствует, как намокают его пальцы, как увлажняются побелевшие глаза и как головная боль его вымывается во влагу пересушенным частям тела. А лицо его потеет сильнее. – Тогда чего ты боишься? Как два пальца. Это приходится ударом Тяню. Себе он не мог признаться, что боится, что лицо его сереет, сыреет, глаза сохнут, закрываются и боятся посмотреть внутрь, в свою темноту, в свой самый настоящий страх. Хотя всё крайне очевидно, но озвучить, даже мысленно, было непосильно. А Шань так бьёт его в самую суть. Таким односложным, простым, уверенным и точным вопросом. И Тяню это кажется таким интимным, ведь Мо не боится. Не боится озвучить это, спросить, признать, подумать. И удар прилетает в самую голову, в самые шестерёнки и заставляет тех встать в позиции и потянуть за собой механизм. И через глаза наблюдать уже не так страшно. Хэ вдруг встаёт с бетонного выступа, берётся мокрыми руками за предплечья уже вскочившего цепной реакцией Гуань Шаня, осторожно, едва касаясь перемещает их на талию и упирает того спиной в стену, прямо лампой. – Ты будешь по мне скучать? – Тянь говорит это на выдохе, прижимаясь лбом к влажному лбу Шаня, смотря в смешно сложившиеся из-за слишком маленького расстояние янтарные глаза, ведёт руками по его бокам, к спине, обнимая. Мо на секунду кажется, что он просто об него вытирается. Рыжий смотрит в ответ, излучая абсолютное спокойствие и приятную прохладу. Видит, как глаза напротив повлажнели, посветлели, а серое лицо разгорячилось и разрумянилось. Он кладёт руки на плечи Тяня, ведёт ими дальше, чтобы предплечья легли на них, а кисти повисли за спиной Хэ. Я просто вытираюсь, думает Шань, просто вытираюсь. Тяжело дышит и тяжело молчит, не хмурит брови, не напрягает ни единую часть тела, всматривается лицо напротив, смотрит на каждую его часть, и Тянь это видит. Но молчит. Стойко выдерживает ожидание ответа, даёт Гуань Шаню одеть мысль в слова, насмотреться, надышаться, намолчаться. Мо сосредотачивается на ощущении больших тёплых ладоней, что разделяют его с холодной стеной, обхватывающих его спину. Неосознанно придвигается ближе, прижимается, руками несильно обхватывает вспотевшую, розовую тяневу крепкую шею. И ощущение это в глотке, ощущение в глотке слов, что задержались там комом, которые надо раздробить и вынуть наружу изо рта, не подавившись. – Я... блять, – сглатывает. – Да, я буду по тебе скучать, псина сутулая. Как на духу. Хэ давно знал ответ. Ещё тогда, когда Мо спросил, чего Тянь боится. Просто хотел убедиться, чисто из вредности. Наверное. Он сильнее вжимает Рыжего в стену, в себя, левой рукой обнимая того за талию, а правой неотрывно по телу ведёт к челюсти, к приятному месту за ухом, кладёт её на влажную, уже совсем красную и мягкую щёку и притирается своим носом к его, чувствует, как кишмя мурашек кишит по его едва дрожащему в жаре телу, переходя на тело Тяня. И дышит в него. И дыхание его очень тёплое, почти горячее, да настолько, что увлажняет Шаню раскрытые губы. И смотрит на них. – Малыш Мо, ты позволишь... Гул лампы и насекомых стал настолько громким, что та лопается и больше ни звука не издаёт. Либо лопаются шестерёнки, вылетая из ушей, из глаз, никто из них не успевает разобраться: Шань капканом окончательно захватывает шею Тяня, тянет совсем на себя, сначала врезаясь носами, потом влажными красными губами, а потом даже зубами, – ну, не рассчитал, – и стук от зубов импульсом идёт по челюстям, по мосту мозга, огибая мозжечок, в самый гипофиз. Хэ Тянь закрывает глаза, заламывает брови, превращает свой белый шрам посередине рта во влажную ловушку для губ Шаня. Мо поднимает голову, чтобы продолжать ловить влажные губы Тяня, который теперь действительно выше того на голову. Мокрые вздохи разогревают переулок, в котором они согревают свои тела друг об друга, стирают, сплетают, охлаждают и держат. Теперь Гуань чувствует, что у Тяня влажно не только на лице. Его рот из Сахары превращается в Оазис. Хэ поочерёдно облизывает его губы, мажет им между, в самые зубы, встречается с нежным и мягким языком Шаня, делает это слишком медленно, да так, что Мо, кажется, начинает негодовать: вмазывается в губы ещё сильнее, ещё чуть-чуть – он их расплющит, обводит языком передние зубы, с громким причмокиванием перехватывает язык Тяня, и тот столбенеет, но едва ли надолго. Хэ протискивает свою ногу между ног Мо, притирается тазом, бёдрами, что Шань издаёт настоящее уханье ему в рот, пытается отклониться вбок, но Тянь двигает головой за ним, не выпуская из своего рта. Поцелуй становится всё влажнее, по подбородку по инерции вниз у Гуаня течёт их смешанная горячая слюна, и он выгибается, в ответ заламывает брови, держит вдруг заслезившиеся глаза прикрытыми и продолжается подчиняться-подчинять в этой настоящей, но весьма своеобразной драке. Тянь с громким звуком отстраняется, мажет губами Шаню по подбородку, щеке, скуле, лбу, Мо подставляется под его губы, тянется за ними, загнанно дышит, и Хэ снова прижимается к губам на несколько секунд, очень щадяще и приятно, открывая глаза. Спускается к шее, целует и целует за ухом, давно зная, что это слабое место Гуаня. Коварно. Вздохи становятся тише, и вдруг склеившаяся воедино лампа снова начинает издавать свой уже не так сильно назойливый рокот. Тянь немного выпрямляется, обхватывает руками абсолютно красное, хмурое из-за яркого смущения лицо Шаня, любуется секунду и аккуратно кладёт свой лоб на его. Мо снова перемещает руки на его широкие плечи. – Может им позвонить и сказать, что вода не нужна, потому что я напился тобой? – Хэ уже заранее улыбается на ответ и реакцию Гуань Шаня, говорит тихо и очень расслабленно, почти мурлыча. – Боже, блять, просто помолчи, помолчи пока, – Мо всё ещё пытается отдышаться и перестать трястись. Тянь это чувствует, убирает свою ногу из ног Шаня, кладёт свою голову ему на плечо. Их лица потеют. – Малыш Мо. Малыш Мо Малыш Мо Малыш Мо. Я тоже буду скучать по тебе. Просто безумно буду скучать. Гуань Шань открывает глаза, чувствует небольшую дрожь в теле Хэ Тяня, тянет свои руки с его плеч, чтобы полностью обхватить его и поместить в свои такие щедрые сегодня объятия, кладёт ладони на широкую спину, гладит её и прижимается расцелованной щекой к виску Хэ, влажно дышит ему в ухо. – Малыш Мо. – Хэ Тянь, – немного погодя отвечает Рыжий. – Пока мы от души друг друга тут лобызали, – поднимает голову на возмущённое формулировкой лицо Мо, дёргает рот в ухмылке, – мой телефон в заднем кармане чуть не отправил меня в космос. Вероятнее всего это Цзянь. Вероятнее всего с Чженси и вероятнее всего с водой, – Хэ выуживает из кармана телефон, видит семь пропущенных и двенадцать сообщений, отправленных три минуты назад. – Он мёртвого заебёт. – В этом его прелесть. Шань молча и полностью с этим согласен. Это же талант, разве нет? Они выуживают из переулка на тёмную-тёмную улицу, поворачивают голову слегка вправо и видят под гудящим высоким фонарём, полным тысячами тысяч насекомых, две так приятно знакомые фигуры махающего рукой Цзяня и держащего того за локоть Чженси, счастливо стоящие с четырьмя литровыми бутылками воды, с вспотевшими лицами и с раскрасневшимися губами. Какое совпадение.