Флеши

Они вылезли через окно в теплую белизну дня. Яркий свет после темной ванной комнаты ужасно слепил Песту глаза, и он недовольно щурился, прикрывая их руками. Пока Пуб вытирал сопли и слезы о запястья, скривившийся жук тихо фырчал, недовольный сегодняшним уловом. — それはてめえのせい... — бурчит он, прежде чем смерить взглядом совсем разбитого товарища по побегу. С тяжелым вздохом Пест абсолютно и полностью отказывает самому себе даже в самом маленьком акте поддержки этому... типу, которого он больше и видеть не желает. Хотя любопытство о его мотивации, по правде говоря, одерживает верх. — Для чего тебе это? И так же хорошо жилось. На самом деле душевное состояние Песта можно было описать скорее как... растерянность. Он не знает, что хотел бы услышать. У Пуба, насколько Пест осведомлен, нет никого, кто мог бы быть против его увлечений. Никого, кто мог бы поддержать изменение его образа жизни. Он нравится всем без исключения таким, какой есть, кто вообще может возражать против такого простака? Разве что... Сам Пест. Это умозаключение пробуждало в нем необъяснимые чувства, а незнакомый доселе трепет пленял. Какой бы фантастической ни была эта мысль, все указывало на это! ...Или, по крайней мере, самому Песту очень хотелось бы в это верить... Да, Пуб был бесячим малым, но ведь не от хорошей жизни, верно? Его любовь к самым незначительным мелочам, трепетность в обращении, восхищение самим Пестом в конце концов, не оставались незамеченными им. Иногда, когда они болтали — точнее, Пуб болтал — на станции метро, Пест понимал, что даже такая раздражающая беззаботность могла быть обращена к нему с искренним интересом. Они общались много, при самых разных обстоятельствах, но Пест точно знал, что этот придурок ему необходим. Несмотря на весь свой скептицизм... Если такой хрупкий Пуб готов меняться, то чем Пест хуже? Пест готов был поклясться, глядя на заплаканного Нуба, что это не просто его бредовые грезы. И это заставляло беспокоиться. Он хмурится и грубо берет парня за мокрое запястье. Ругается про себя и шипит от отвращения, но он намерен увести его отсюда. Нуб шумно копошится и вырывается, что-то лепечет. Песту сейчас не до него. Шумный дом вместе с его обитателями остаются позади, и недоуменные оклики больше не слышны за закрывающимися дверьми лифта. Еще никогда Пест не выглядел таким мрачным.

***

Редкие поезда никогда не останавливались на этой станции, и, если честно, единственному ее обитателю было все равно. Зашипела банка газировки, словно дальний родственник Песта, и он угрюмо уселся на скамейку, вальяжно закидывая ногу на ногу. Пуб молчал, и это раздражало. Он сидел, ссутулившись и положив руки на колени, словно пристыженный мальчик, изредка шмыгая носом. Его жалобные всхлипы заставляли Песта то и дело отворачиваться, чтобы протереть глаза. Он затыкал себе рот газировкой, потому что хотел, чтобы Пуб завязал диалог первым. Он слишком боялся начинать сам. — Это так... так на тебя не похоже, — наконец подает голос Нуб, приобнимая себя руками. От слез болела голова, и гнетущее чувство разъедало его изнутри. Хотелось свернуться в клубок и больше никогда не вылезать. Сиплый голос парня эхом отдавался в голове Песта. Он снова подвел банку к губам. — Это просто... так... я не хотел тебя впутывать. Сдавленный и хриплый голос Пуба — последнее, что хотел бы жук услышать в своей жизни. Как будто бы он узнал что-то запретное. Как будто бы не должен был этого слышать. В голове роились вопросы. Эта ситуация такая... тупая. И странная. И Песту совершенно непонятная. И он совершенно не может подобрать других слов, чтобы описать ее. Он был в эмоциональном тупике. Навязанная самому себе закрытость не дает ему в полную меру даже понять, что происходит с Пубом. Что произошло с ним самим. Песту хотелось только закрыться и уйти. Чтобы он не видел чужих слез. Чтобы он не видел чужих чувств. — Это, наверное, тупо, — начал Пест, отпивая из банки, глуша тем самым волнение внутри себя. — Но ты делаешь это не для себя, да? — Да. Хочешь знать, для кого? — Нет. — Боишься, что это не ты? — Еще чего. Пуб лишь горько улыбается, когда Пест припадает к газировке. Мимо проносится, стуча колесами, состав, заглушая их обоих. Врет. Липкость склеивала рот, и сухой язык не поворачивался, чтобы сказать хоть слово. Пальцем Пест стучит по банке, что протягивает Нубу. Он кивает, не отказываясь от безмолвного предложения смочить горло. В тишине подземной станции Пест тихо щелкает хелицерами, прежде чем положить свою голову на чужое плечо. — Ты вымотал меня, — только и сказал он, прежде чем ткнуть Пубу в ребро подушечкой пальца. — Считай, мы теперь друзья? — сухие губы растягиваются в искренней и лучезарной улыбке, и Пест, ослепленный ею, успокаивается. Словно вернуть ее было его святой миссией. — 俺のことは何とでも呼べばいい, — бурчит он, натягивая козырек кепки на лицо.

***

Флеш ждал там, где его и оставили. В квартире Пуба. Синее освещение расслабляло и создавало атмосферу уютной сырости. Тишина служила отличным источником сосредоточения. Безмолвная и плохо обставленная квартира, служившая по большей части для приема гостей, нежели для постоянного проживания, приняла такого же молчаливого мимика, словно он всегда был ее частью. Флеши не умел достаточно хорошо радоваться, и не умел достаточно хорошо скучать. Как бы ни любил свой род Флеш, он не мог отрицать, что эмоциональный интеллект у них не слишком выражен. Но и такой уж большой проблемой он это не считал, выяснив про себя, что способен на большее. Фигурки из оригами устлали пол, и неторопливыми движениями он складывал еще и еще. Этому его научил Пуб. Как и готовить. Как и писать. Как и рисовать. Очень многие вещи у Флеши получались лучше, чем у Пуба, и последнего это совсем не расстраивало. Он всегда улыбался, восхищался, радовался, и мимик крепко обнимал его, как умел, превратив это в форму благодарности. Оказалось, что Пубу приятно не только дарить подарки, но и принимать. Но самым большим подарком они были друг для друга, как бы это слащаво ни звучало. Никогда не чувствовал себя таким нужным Флеш, и никогда не встрявал во столько же передряг Пуб. После сегодняшней ему точно нужен отдых. С порога парень на ватных ногах доволочился до дивана и бесстрашно упал на него, ударившись затылком о подлокотник, отчего из глаз вспышками боли посыпались искры, прорезающиеся сквозь туман его восприятия. Пуб поежился и зашипел, схватившись за голову, притягивая ноги ближе к подбородку. Тянущая боль по всему телу и мороз по коже. Холодный пот аккомпанировал тремору и играл на нервах, как на скрипке. Хочется только протяжно стонать и выть, захлебываясь в своем собственном плаче. Дом, как голодное чрево, нужен для того, чтобы поглощать это. И Пуб давал себе волю. Леденящие душу вопли и рычания, сопения и пыхтения не содрогали Флеша, наблюдавшего за этим из щели в дверном проеме. Где-то на нижних этажах он видел хуже, слышал громче. Но никогда не дышал так часто. Сложив обе руки на груди, он скатился на пол, не отрывая взгляда от лежащего на диване друга. Завороженный своим сожалением, он не мог оторваться, чувствуя каждый удар своего быстро бьющегося сердца. Оркестр чувств подбирался к части на бис. Все же, как бы трудно ни было, всегда наступает время вернуться домой. И если тебя там наконец-то кто-то ждет, не стыдно будет разрыдаться.