Монолог

По корабельным часам, настроенным на земное время, была глубокая ночь. Состыкованные «Синяя Чайка» и «Пегас» двигались вместе, и обоими кораблями управлял Первый капитан, стоявший на ночной вахте. Остальные члены экипажа, согласно строгому распорядку дня, уже давно разошлись по своим каютам и, вероятно, видели десятый сон. Единственный злостный нарушитель режима находился в медблоке «Синей Чайки». Приглушённый оранжевый свет напоминал закатное солнце. Ким сам выбирал настройки и ориентировался на одно из самых ярких и успокаивающих воспоминаний — первый раз, когда друзья отвели его полюбоваться невиданным для Марса пейзажем — морем. Шум прибоя и протяжные, пронзительные крики чаек вскружили юному марсианину голову настолько, что весь следующий день он не вылезал с пляжа. Зато наплавался до синевы на губах, обгорел до пузырей и влюбил в себя половину девушек приморского городка. Ох и ругался же тогда на него обзавидовавшийся Севка... Все приключения, пережитые ими до Медузы, казались теперь далёким, полуразмытым в водах памяти сном. И не было тогда, на заре их капитанства, ничего, кроме искреннего, неподдельного счастья от пьянящего чувства предстоящей борьбы. Не было пиратов, спецкапсул, называемых по старой традиции «цинками», слёз на прощаниях, последних салютов, разбитых кораблей и долгих дней в больничных стенах. И Севка тогда доверял своим рукам больше, чем автопилоту, и Третий... Третий. Закутанное в тонкое одеяло, подключённое к аппаратам многочисленными трубочками и датчиками, недвижимое тело на койке. Мягкий уютный свет в медблоке горит для него. В первый раз, когда Третий пришёл в себя в темноте, у него случился срыв. Хорошо автоматика сработала как надо, и через пару минут почти все явились на крик о помощи. Ещё через несколько они смогли убедить его, что спасение из плена не было галлюцинацией. Несмотря на это, ментальное состояние Третьего восстанавливалось гораздо быстрее, чем предполагалось. Окружение друзей делало своё дело, а мощные эмпатические способности работали лучше любой земной команды психиатров и горсти таблеток. С физическим здоровьем было много хуже — он был прикован к койке и большую часть времени проводил во сне. Второй, наоборот, быстро оправился от последствий полученных травм и скакал между кораблями, постоянно занятый, взвинченный и громкий. «Боевой режим» мозга в спокойной и дружелюбной обстановке «Пегаса» отключился, и утрамбованные глубоко внутри переживания и страхи, удерживавшиеся под прессом громадной силы воли, наконец нашли способ освободиться. Ким не мог спать. Мог уснуть, пролежать ворочаясь часа два, чтобы затем, когда кошмар станет невыносимым, в панике вскочить, по старой привычке ища под подушкой бластер. Конечно, теперь его там не было. Бластер Кима временно передали Селезнёву, так как бывать в зверином трюме безоружным профессору не стоило — Крыс всё ещё сидел там в клетке. Ким молча отдал пистолет, подавив мелькнувшую мысль, что на «Пегасе» никак не должно было быть только два комплекта оружия. Забрали и ладно. Просить о возвращении Второму не позволяла гордость. Вот сейчас он пришёл ночью в медблок, сам не зная зачем и почему. Может, подсознательно захотелось побыть рядом с тем, кто поймёт без лишних слов. Несчетное количество раз Ким крутил в голове варианты их разговора. Много хотелось сказать, слишком много, но в голове не возникало ничего кроме череды бессвязных извинений и обрывочных мыслей. Вдохнуть. Выдохнуть. Собраться. Стоит только начать, а дальше само. Собственный, нарушивший тишину голос, не казался чем-то инородным и странным. Ким иногда читал себе вслух и привык. Непривычным было другое - излагать то, что мучило. — Понимаешь, я ведь говорить с ними не могу. Добрые они слишком. Нет, чтобы взгреть меня, разнести в перья, но даже Севка туда же: «Ким, ну что ты?», «Неважно выглядишь, друг, пойди отдыхай» и хуже всего «Ты ни в чём не виноват». А виноват я. Кругом дурак. Простить себе не могу, что тебя оставил. Так при падении швырнуло — чуть ласты не склеил, и в голове всё крутилось «хорошо, из амортизаторов Норна не догадался вытащить». К тебе хотел ползти, а там пираты, и люки автоматика задраила. Как оклемался, Говоруна послал и просидел четыре медузианских года в консервной банке, что от «Чайки» после аварийной осталась — думал, ты погиб. Поверил ублюдкам. Севка ещё втихаря удивился, почему у «Чайки» монитор внешних камер вдребезги. Я ведь забыл тогда, что тварь эта — метаморф, а потом дошло. Вот и монитор вдребезги… Прибрать ничего не успел, про разгром соврал, хотя бы кровь догадался заранее стереть. Пускай лучше думают, что я всё это время компот на диване кают-компании тянул. И чувство идиотское — злюсь, а на что — не знаю. Вхолостую. Когда люк открывал, думал, умру, но сволочей заберу с собой. Когда в подвале тебя нашли, чуть Весельчака на месте не придушил. А теперь оба в клетках, и руки марать о них противно. И замарал бы, знаешь! Только… Не позволите, верно? Ну и хрен тогда с ними. Отвезём на Фикс — пускай там твои собратья принимают решение «о высшей мере социальной защиты. Я ведь еле отбился от профессора с его успокоительными, по своему же кораблю как вор крался и всё ради того, чтобы в итоге перед тобой сопли как девчонка распускать. Смешно, да? Хорошие они все, замечательные: и Селезнёв, и дочка его, и Полосков с Зелёным. Если бы не экипаж «Пегаса» нашёл бы Севка мою мумию спустя четыре года, а если бы не Алиса, тебя бы вообще не нашли. Не ребёнок, а ураган. Я ведь ни со зверьми, ни с детьми не умею, а Алиса вот со своим зоопарком настроение хоть немного держит. У них животных целый корабль. Исследователи они, учёные, не воины, а вот оно как вышло… Индикатор забавный, тебе понравится. Он тоже как-то там считывает настроение и цвет меняет. Только около меня он почему-то чёрно-красными полосами идёт. Чувствую себя костром прогоревшим — огня нет. Одни угли тлеют. И бесполезен я сейчас так же, как костёр несчастный: в рубке не нужен — «Чайка» идёт на буксире, общаться толком не могу ни с кем, отдыхать назло Севе не пойду. Ладно профессор, ему, как гражданскому, можно списать излишнее беспокойство, но Сева-то мог бы и поддержать, вместо того чтобы сюсюкаться. Знает же, что я снисходительности к себе не терплю, но всё равно как к маленькому со мной. Подумаешь, равновесие пару раз потерял при нём и, о ужас, кровь пошла носом. Да и вовсе не обморок тогда был. За собой бы следил лучше, я же ему ничего не напоминаю. Он ведь сам корабль привёл, Венеру бросил, загоны свои поборол, а разговоров и страданий про «отлетался» было... Вот я точно отлетался — и корабль утиль, и я утиль. Хорош стал, да? Только тебе и решился ныть, потому что не ответишь. Незаметно пришедший в себя Третий всё это время молча слушал монолог друга и наблюдал, как яростно тот стирает стекающие по щекам дорожки слёз. Глупый, глупый упрямый Ким, не понял он ещё, что всё закончилось, что они оба живы и снова дома среди бесконечного количества звёзд. Выдержали, не выдали тайну. Что может быть лучше? Он собрал силы и наконец, насколько мог насмешливо, ответил: — В одном прав — дурак ты, Кимка, и не лечится это.