Страх

      Сколько Шерритт помнит, её взгляд всегда был устремлён снизу вверх.       Она смотрела на более сильных и могущественных драконов с атрибутами атаки, полезными и мощными, общепринятыми и желанными, в отличие от её защитного. Какой дракон нуждается в защите? Кого может защищать дракон, эгоистичный, одинокий и высокомерный? Смехотворный атрибут выделяющейся своим странным и неодобряемым общительным характером драконицы. В детстве и отрочестве Шерритт явно помнит лишь одно: клокочущую в груди и двойных связках ярость за насмешки и непонимание самых обыкновенных вещей, таких как желание общаться или кого-то любить.       Шерритт смотрела не только на драконов: легко глядеть на мир и видеть свою незначительность, всматриваться в души великих и уходящих в прошлое, вглядываться в буквы в старинных мемуарах и читать в сердцах героев... Для дракона Шерритт странным образом рано осознала свою собственную незначительность, и, сколько бы с ней не спорили по этому поводу, ни разу в ней не разубеждалась. Что может единичное существо в масштабах мира? Мир – он ведь больше, чем два континента и клочки суши между ними, но почему-то все предпочитают об этом молчать.       С возрастом приходит сила. Шерритт минуло сто шестнадцать лет, и жизнь её была пустой и одинокой: из развлечений были только магия и тихий лес вокруг. Тогда и раскрылся её потенциал, тогда и улучшилось мастерство от постоянных тренировок, тогда и закрался страх от неминуемых разрушений, вызванных сильными эмоциями. Здесь, на зелёной траве в перекрёстке дождя, Шерритт боялась себя, рьяно, сильно, до дрожи в пальцах и колебания маны вокруг. Волосы шевелятся на загривке, нежную кожу режет чешуя, в человечьем обличье проявляется хвост и хлещет по бокам.       Шерритт никогда не воспринимала свою драконью сущность как должное, никогда и не думала, выросшая на книжках людей и в тенях их поселений. Такая мощь пугала её саму, ведь рядом не было никого, кто мог бы сказать, нормально это или нет. Все немногие драконы называли её и её атрибут слабыми, но в самом деле Шерритт опасалась своей мощи и не доверяла собственному контролю. Рядом не было никого, кто мог бы убедить её в том, что бояться нечего.       Вся жизнь оказалась паломничеством. Свет играл на бисерном браслете, лице и спутанных волосах, будучи единственным утешением, природа, неповторимый друг, простирала руки к Шерритт, и что-то глубокое, инстинктивное и животное успокаивалось в те моменты. Шерритт отдавала природе всю себя, посвящала жизнь этим лесам, красотам и очистке маны, и взамен получала нежнейшие жесты: бусы из муравьёв, в платье рой воробьёв и родниково чистые слёзы на глазах, которых Шерритт никогда не роняла.       В такие моменты жизни она и поняла, что всё будет так, как оно обещано, как предсказано и написано пером в древнейших книгах, героических эпосах, балладах и сказаниях. О чём просить, ведь всё предрешено? Чего бояться, если течение жизни в любом случае вынесет тебя в определённому берегу? Шерритт минуло двести тридцать, и страх покинул её вместе с частью отведённого времени.       Белое платье и белые туфли, Шерритт сравнивали со святой, когда она пришла в пустынное место вместе с Неланом Барроу и основала там деревню убийц драконов.       Белый цвет остался с ней чистым знаком природы и впитался в стены замка-цитадели для её детей, пропитал ману, жизнь и мысли. Всё стало белым слишком быстро, и Шерритт будто была ослеплена. Страх вернулся в новую силу, когда ей пошёл тысячный год.       Страшно было оказаться мёртвой, и даже сделки, скреплённые богом смерти, не спасали от беспокойства и отчаянного тревожного рычания со случайными, казалось бы, интервалами. Шерритт извелась вокруг своих нерождённых детей и там же испустила дух.       Она играла глубиной, видя смерть в темноте замка.       Никогда ещё Шерритт не проиграла так быстро, а страх – самая естественная эмоция, и лучше бы иногда ему следовать, а не отрицать из гордости.