Лисичка

Впервые о странном мальчишке подле главнокомандующего Чонвон узнал именно в тот момент, когда больше всего на свете ему хотелось простого человеческого уснуть стоя. Болтливая служанка, всячески пытающаяся привлечь его внимание кружа рядом и выдавая минимум по четыре глупые сплетни в минуту, наконец-то осознала, что россказни о других глупых девушках его не интересуют. Она, подойдя поближе и понизив голос до заговорщического шепота, внезапно сказала с видом невероятно образованного и разбирающегося человека: — Слышал, что Господин Пак притащил с собой из очередного похода какого-то юнца? — похлопав глазами пару раз и не услышав просьбы замолчать, служанка продолжила: — Говорят, он был до того заморенным и избитым, что пришлось тащить его на руках. И не абы кому! Сам главнокомандующий его нёс, прямо как невесту! Вот уж зрелище было… Не выдержав уже успевших надоесть сплетен, Чонвон отмахнулся от приставучей девушки и отошёл обратно к Чонсону. Тогда он сразу подумал, что всё рассказанное — бред, не имевший в себе никакого смысла, и не стал держать подобную чушь и в без того болящей голове. Однако слухи в таком месте распространялись со скоростью яда в теле укушенной жертвы, и уже через несколько дней каждый второй смел предполагать, как выглядит и что из себя представляет «любимчик командира». За двадцать минут в столовой и полчаса рядом с болтливыми служанками Чонвону удалось выяснить несколько безумно интересных и увлекательных фактов: Во-первых, никто, помимо приближенных слуг Сонхуна и солдат, сопровождающих его в роковой день, не видел лица юнца. Однако те, кому было дозволено лечить его, будучи доверенными лицами, держали все в строгом секрете и не соглашались рассказывать ни при каких условиях. Во-вторых, главнокомандующий Пак после появления во дворце нового притащенного им юноши внезапно поменялся. Сонхун, занимая уважаемую должность, был человеком спокойным и молчаливым, а увидеть его улыбку и вовсе можно было раз в тысячелетие. Каждый солдат знал, что провинись он — и будет отправлен на наказание ледяным тоном без капли жалости или сочувствия. Вывести из себя его получалось до ужаса редко, и приступы вспыльчивости заканчивались так же быстро, как и начинались. Однако с появлением неизвестного Сонхун внезапно изменился: то огрызался на подопечных, то едва заметно улыбался краешком губ, то беспрестанно хмурился. Чонвон, доедая ужин и устало опираясь на плечо Рики, искренне старался об этом не думать — уж дела главнокомандующего его точно не касались. К весне волна бесконечных слухов поутихла, и Чонвон расслабился, вновь влившись в свою привычную размеренную жизнь. Он уважал Сонхуна, но глубоко в душе ему действительно было интересно, что после появления избитого нищего в стенах дворца изменилось в неизменном главнокомандующем. Конечно, к весне волна бесконечных слухов поутихла, но потом хлестанула цунами, и в очередное утро, когда Чонвон, едва разлепив глаза, нелепо размахивал оружием, вбежала запыхавшаяся девчушка с кошмарными новостями: любимчик капитана наконец-то вышел из заперти! О, какая это была драма! Как несчастная служанка, запинаясь и задыхаясь после бега, пыталась вывались на столпившихся вокруг неё юношей всю известную информацию: она размахивала руками, пока её брови то и дело взлетали куда-то к небесам; крутила головой, чтобы убедиться, что все её внимательно слушают с такой скоростью, что Чонвон скоро начал боятся — а не отвалиться ли к чертям?.. — Сонвон — та, что видела его, сказала, что он какой-то невозможно красивый, — эмоциональным всплеском рассказывала девушка, — что кожа его бела как бумага, а глаза один в один как у дикой лисицы. Я сама не видела, но Сонвон знаю отлично — она-то точно врать не станет! В общем, хватило пары минут рассказов о том, что «лисичка», как Чонвон мысленно обозвал оборванца, был невероятно красив и чудесен, чтобы голова окончательно разболелась и перестала работать. В последующие несколько дней до ушей Чонвона ещё не раз долетали бесконечные обрывки фраз: «…словно янтарь…»; «Розовощекий, точно спелый персик»; «…в дорогих одеждах!..», поэтому можно было смело делать вывод, что лисичка в их месте чудесно обжилась и уходить не планировала. В свои семнадцать Чонвон, даже будучи с детства воспитанным в суровых солдатских условиях, глубоко внутри оставался любознательным ребенком, и ему самую малость хотелось взглянуть на любимчика главнокомандующего, которого так старательно прятали в закрытых павильонах, что интерес буквально лишал сна и спокойствия. От подключения к товарищам, вечерами допоздна сидящих с девочками-служанками и открыто беседующих на такую желанную тему, Чонвона останавливало простое уважение к Сонхуну как к человеку. Неизвестное хранилось вплоть до первого месяца лета. Популярность лисички то стремительно увеличивалась, то вновь падала, когда всевозможные слухи были переданы каждой живой душе в стенах дворца и не только. Занятый своей физической подготовкой к возможному повышению квалификации, Чонвон и сам от неожиданности замер, когда к ним внезапно нагрянул неизвестный со своей небольшой, но крайне внушительной свитой. В неизвестном Чонвон не сразу признал любимчика Сонхуна, однако после пары минут внимательных разглядываний до него наконец-то дошло: разрез его глаз действительно был очень похож на разрез глаз какой-нибудь лисы, а кожа была светлее, чем у Императорских наложниц. Сама лисичка из себя представляла незаурядной красоты юношу, ростом с самого Чонвона и в действительно дорогих для его статуса одеждах — расшитый золотыми нитями шёлк. За левым и правым плечом у лисички было по крепкому мужчине с оружием наперевес, явно готовых в нужный момент оказать должную защиту. Знакомство вышло сумбурным до ужаса: солдаты, мигом побросавшие оружие и позабывшие о тренировке, облепили несчастное создание со всех сторон, стараясь рассмотреть лисичку получше и оценить красоту выбранного самим главнокомандующим. Чонвон остался стоять в стороне, не желая приносить и без того испуганному юноше ещё больше неприятностей, однако и в нем было желание взглянуть поближе. — Имя? Какое у тебя имя? — едва не прыгая от восторга, поинтересовался Джеюн. Он, кажется, был рад возможности завести нового друга, тем более настолько известного в их не слишком-то узких кругах. — Сону, — широко улыбаясь, ответила лисичка. С каждой минутой его дискомфорт всё больше и больше сходил на нет, и он, кажется, даже начинал наслаждаться возможностью быть в центре внимания такой толпы. Встреча была короткой, но всем было интересно пообщаться с тем, о ком они так долго слышали, но не имели возможности видеть: за Сону пришла служанка, в которой Чонвон опоздал старушку Пак — женщину, которая уже два десятилетия преданно служила Сонхуну и входила в круг его близких и доверенных лиц — и увела прочь, приговаривая, что нельзя заставлять важных людей ждать. Неясно, каких важных людей Сону, всё ещё будучи подобранным с грязной улицы, мог заставлять ждать, но Чонвон уже смирился с тем, что всего понять ему не дано. Конечно, каждый, кто видел Сону вживую, честно назвал бы его очень красивым и как-то невольно притягивающим взгляд. Было во внешности лисички что-то особенное: выделяющийся на фоне бледности румянец, яркие губы, по цвету напоминающие созревшие ягоды клубники. Однако самый главный вопрос оставался открытым: зачем главнокомандующему Сонхуну, славящемуся своей стальной выдержкой и спокойствием, понадобилось мало того что тащить во дворец красивого оборванца, так еще и одевать его в шелка и прятать от чужих глаз? Вывод напрашивался неумолимый, однако совершенно очевидный: У Сонхуна была ранее никому неизвестная дочь, которой он решил выбрать самого красивого и, основываясь на паре минут разговора, дружелюбного жениха. Однако ни один отец не желал своей дочери низшего по статусу мужа, да и первый и, по совместительству, последний известный народу любовный интерес Сонхуна был лет эдак десять назад — разве не рано в десять лет искать дочери супруга? В общем, устав гадать и мучать себя бессмысленными думами, Чонвон предпочел благополучно оставить все решения на произвол судьбы и главнокомандующего. В последствии он даже присоединялся к вечерним сборам для обсуждения последних сплетен о Сону, однако ничего интересного там услышать так и не получилось. Со временем Сону стал появляться всё чаще: конечно, всё ещё с сопровождающими, однако подружиться с ним удалось почти всем. Через месяц лисичка уже присутствовала на их тренировочных боях, с удивлением открывая рот на всё непривычное и даже порой дёргаясь от испуга за солдата, не успевшего вовремя отразить атаку. Разговаривать с Сону было легко и приятно, он казался светлым и очаровательным человеком, широко распахивающим глаза на всё шокирующее и хмурясь на всё неприятное. — А почему ты так долго не выходил к нам? — однажды спросил Рики, подсев к Сону как-то непозволительно близко — плечом к плечу, коленом к колену. Обычно свита Сону пресекала их попытки подойти слишком близко или притронуться, но, видимо, со временем подуспокоилась. — Первые месяцы мы даже не знали, как ты выглядишь. Протянув забавное «хм-м-м», Сону надул губы и, вновь улыбнувшись, ответил: — Первое время я был очень слаб и мне редко разрешали вставать. Ко мне беспрестанно ходил лекарь, каждые несколько часов проверяя мое состояние и кормя каким-то невкусным супом. Потом мне стало намного лучше, но Сонхун сказал, чтобы я всё же пока оставался поближе к нему. Как по команде, услышав имя «Сонхун», все оглянулись и зашипели на Сону, призывая быть потише. — Ты чего, — зашипел Джеюн, приложив палец к губам. — А вдруг кто услышит! Для тебя он Господин Пак, запомни, а то подумают, что это мы тебя так надоумили! — Но он сам сказал мне так его называть, — совсем растерявшись, пробубнил Сону. От стыда его щёки залились румянцем, и Чонвон невольно вспомнил сравнение их со спелыми персиками. Рики, Джеюн и остальные ошалело выпучили глаза — где это видано, чтобы случайный мальчишка с улицы звал почетного человека по имени, да еще и клялся, что ему это позволено? Даже те, с кем Сонхун каждый день имел дело и доверял своё войско, обращались к нему с должным уважением, в том числе и за спиной. И тут бац — Сону. Сону, который на вид был младше двадцатипятилетнего Джиуна, имел удивительно длинные ресницы и какую-то волшебно-фарфоровую кожу. Сону, который звал уважаемого всеми и каждым Сонхуна по имени и совершенно этого не стеснялся. Вероятно, гипотеза Чонвона была ошибочной. Но тогда тем более было неясно, какие отношения связывали этих двоих — дружеские? Родственные? Клятвенные? Кем был Сону и почему из пыли его облачили в шелка и вседозволенность? — Вы с главнокомандующим Паком очень близки, да? — подозрительно выгнув бровь, спросил Рики. Интонация его вопроса была шутливой, однако всем было интересно услышать правдивый ответ. Залившись ещё большим румянцем, Сону пихнул Рики в плечо и захихикал. С глазу на глаз Чонвон разговаривал с лисичкой всего раз, когда они случайно пересеклись на пути к тренировочной площадке. Мнение о Сону складывалось исключительно положительное, однако в нужные моменты он ловко увиливал от ответа и переводил тему. Вынуждать его говорить только правду Чонвон не мог как минимум потому, что был человеком добрым, как максимум — свита Сону представляла из себя двух весьма недружелюбно выглядящих мужчин и не спускала с него глаз. В общем, всё, что Чонвон мог сказать, не имело никаких подтверждений и звучало как сущий бред. Он искренне не хотел так много об этом думать, но порой мысли бесконечно крутились вокруг одного и того же: кто такой Сону? Что он здесь делал и кому от этого был толк? А потом Сону пропал. На долгие два месяца никто ничего о нем не слышал, никто не видел его гуляющим или трапезничающим в беседках в тени деревьев. Тренировки вновь стали привычными и лишенными чужого заражающего смеха, никто больше не восторгался каждой пробегающей мимо бродячей кошке и не пытался научиться пользоваться мечом до первого «Господин, не стоит». Уже позже Чонвон узнал, что в чай Сону подсыпали яд, тем самым приковав его к постели на долгое время, но в (не)счастливые моменты незнания в его голове проскальзывали странные мысли: неужели дочь Сонхуна изъявила желание сыграть свадьбу раньше? Может, Сону сослали обратно, поняв, что он уже достаточно здоров? Или лисичка просто свершила что-то непростительное и была выгнана из дворца в тёмной ночи? Отмокая в тёплой бане, Чонвон не раз слышал знакомое имя в речах товарищей: они тоже были в сомнениях, что же случилось с их драгоценным другом, к которому они привязались за крайне короткий срок. Чуть позже кто-то из парней принёс тихую весть от кухарок, что им по-прежнему наставляли готовить больше сладостей, что было крайне несвойственно Сонхуну, зато очень походило на Сону. Они знали, что лисичка всё ещё была рядом, но не понимали, почему она вновь от них скрывалась. В день, когда Сону вновь был замечен, стояла жаркая погода и нещадно палило солнце. В беседке на территории, куда Чонвону ступать строго-настрого запрещалось, немного хмуря брови и забавно навострившись, сидел Сону и что-то читал. Его длинные волосы, убранные в незамысловатую причёску, развивал тёплый ветер, не приносивший никакого облегчения. Первым сквозь приоткрытые ворота его заметил Джеюн и начал радостно махать руками: зайти внутрь было нельзя, а привлечь внимание как-то было нужно. Получилось у него далеко не с первого раза и только при помощи длинноногого Рики: Сону оторвал глаза от бумаг и на секунду испугался человеческой кучки, старательно машущей руками. Однако прошло несколько секунд, и лицо Сону озарилось счастливой улыбкой узнавания — он отложил книгу и сбежал со ступенек, игнорируя просьбы остановиться от своей уже изменившейся свиты. Поговорить им всё равно не дали: стоило Сону радостно выбежать к ним за ворота и схватить своими ладонями первые попавшиеся выставленные ему навстречу, как громадный мужчина с очень суровым лицом загородил собой Сону, пока второй вежливо просил вернуться туда, где было безопасно. Чонвон опешил и отошёл на шаг назад, не желая встревать в неприятности. Всё это — огромные сопровождающие, запреты на прогулки в одиночестве и беседы с непонятными лицами — было простой попыткой защитить Сону от опасности, в том числе исходящей от них. Никто не мог дать гарантию, что на любимчика главнокомандующего не набросятся солдаты, имеющие в разы превосходящую военную подготовку и способные уложить Сону на лопатки за один удар. Будь Чонвон чуть более сообразительным и разуй он, наконец, глаза, догадался бы об этом сразу, однако в тот момент все нужные мысли рассыпались бусинами порванного браслета и не желали собираться обратно. Уводимый обратно за ворота Сону пролепетал «Мне жаль!» и скрылся вконец, оставив всех стоять в полнейшем недоумении и гадать, что же сейчас произошло. Решив больше не путаться и не загружать голову ненужным, Чонвон благополучно отдалился от всех мероприятий и разговоров, где было возможно упоминание Сону. Со временем кипиш утих, и неразбериха вновь отошла на второй план, уступив сплетням о ненависти двух императорских наложниц друг к другу и их неразумных попытках друг от друга избавиться. Все прояснилось намного, намного позже: тогда на землю уже начал выпадать первый снег, а имя Сону давно перестало вызывать у людей такой восторг как раньше. Конечно, порой они виделись и даже разговаривали, но это было очень редко и недолго, а весь дворцовый народ уже прознал, что о Сону не получится выведать лишней информации, и постепенно замолк. В тот вечер Чонвон таскал воду для бани, любуясь кружащими в чарующем танце снежинками, и невольно улыбался: зимнее время он любил, потому что наступали праздники, возможность от души поесть и даже провести несколько дней с родителями. Завернув за угол и зажмурившись от попадающего в глаза снега, Чонвон заметил одинокую фигуру чуть поодаль: неизвестный стоял совсем один и любовался темным небом. Стоило приглядеться получше, и из-за длинных волос, украшенных характерной шпилькой, Чонвон опознал в одинокой фигуре Сону. Непривычно было видеть его в одиночестве, да ещё и в темное время суток, и, как благоразумный человек, Чонвон решил подойти и сопроводить Сону до безопасного места. Однако стоило ему сделать шаг навстречу, как из-за поворота к Сону вышла другая фигура, повыше и пошире в плечах. В нём Чонвон сразу опознал Сонхуна: почти вся жизнь в тренировках с этим человеком помогла узнать его с не слишком близкого расстояния и благополучно остаться на месте, чтобы не мешать. Чонвон был солдатом, обучаемым военному делу едва ли не с пеленок — у него было хорошее зрение и острый слух, позволивший услышать разговор, предназначенный исключительно тёмному небу и танцующему снегу: — Зачем ты убежал, Сону? — спросил Сонхун таким тоном, каким никогда не обращался к своим подчиненным или товарищам — слишком вкрадчивым и деликатным. Напрягшись, Чонвон отступил назад, прекрасно понимая, что попадись он — и будь беде. — Не знаю. Мне не нравится, что они вечно за мной ходят, — тяжело выдохнув и повернувшись к Сонхуну лицом, ответил Сону. — Я же не маленький ребёнок. Было что-то неправильное в их словах, что-то запретное и непозволительное. Чонвон знал, что ему не стоило там быть, слушать чересчур личный разговор и смотреть за тем, как Сону прижимается своей головой к чужому плечу, а Сонхун укутывает легко одетого Сону в снятое с себя одеяние. Что ж. Поздно было исправлять свои ошибки. — Извини. Оставим только одного, ладно? Здесь ты в постоянной опасности из-за меня, — понизив голос и прижав Сону ближе к себе, отозвался Сонхун. Его лица не было видно, лишь две фигуры, прижимающиеся друг к другу под снегом. — Ещё несколько лет и я увезу тебя туда, где будет безопасно, обещаю. Развернувшись прежде, чем узреть что-то намного страшнее простого разговора, Чонвон поспешил обратно к бане, где его уже наверняка заждались. В голове всплыла картина наклонявшегося к лицу Сону Сонхуна — даже глупцу после такого было ясно, какие отношения связывали этих двух. Решив унести их тайну с собой в могилу, Чонвон повёл плечами и тяжело вздохнул. Зато, кажется, никакой дочери у Сонхуна не было. Как и чувства стыда.