урок послушания

— Когда-нибудь ты получишь по пизде и далеко не фигурально, — Тоджи выдыхает сизое облачко дурманящего никотина и оттягивает ворот черной футболки. Это место, его душит. Тоджи — больше не Зенин — скучающе окидывает его тяжелым взглядом из серии: я тебя спасать не буду, когда это случится, дальше живи сам. Наойя же думает, что это… для красного словца. В конечном счете верзила единственный в их семейке, кто достоин уважения, не поехал мозгами еще и показал жирный фак всему шаманскому сообществу. Иногда, кажется, что клан Зенинов жив из его прихоти. Мол, мне слишком лень резать всем вам глотки, поэтому вы стадо ушибленных чистоплюев помешанных на чистоте крови, все еще живы. Глупо и абсурдно, но что бы там не говорил отец, у Тоджи отныне Фушигуро, есть свои принципы. — Ну и что мне будет? — юность, беззаботность, взмах крыла ласточки с яблони. — Скорее снег в мае пойдет, чем эта беспородная псина шестиглазого мне что-то сделает. — Псина, — толика раздражения и насмешка, они для Тоджи все псины. И все на одно лицо со своими техниками, магией и проклятиями. — Может и нет, а вот ее хозяин… — Ага, великолепный Годжо Сатору, что сдвигает моря по щелчку пальцев и разбивает горы в прах, наступая на них, — Наойя сдувает пергидрольную прядь со лба и жмется плечом к плечу кузена. Тот неприлично горячий, будто печка. Пальцы перехватывают сигарету из его рук. — Никто не хочет конфликтов. Да и тем более, что мне будет за то, что я указываю этому членососу его место? Сатору-то это не касается. Брат издает звук, который можно идентифицировать, как: отлично, хорошо, как угодно. Я не хочу разбираться с твоими тараканами и прибегать на помощь, когда твою голову окунут в бочку с дерьмом (такого не будет, просто кое-кто склонен к излишнему драматизму). Сигаретный дым обжигает легкие, сигарета тяжелая, а он слишком давно не курил. Зенин прижимает руку к груди и выкашливает его — дым, вместе с остатками гордости. Тоджи не смеется, лишь запускает тяжелую ладонь ему в волосы и мягко массирует затылок. Он не умеет прощаться словами, но всегда отлично демонстрирует это жестами и своим поведением. — Будь осторожен, — тон — намеки стали и крупиц беспокойства. Стянуть бы их магнитом, почувствовать иллюзорное тепло и… Кузен поднимается на ноги. Половицы крыльца скрипят под его потрепанными кедами, он салютует, не оборачиваясь. Его широкую спину мягко окрашивает в оранжевый теплый свет домашних фонариков и желтые огоньки из окон особняка. Наойя молча проглатывает все жалкие слова, что хочет сказать. Чужая сигарета тлеет в пальцах, красный мерцающий огонек на кончике, Наойя докуривает из принципа, глупого отчаянного и подросткового. Диалог о Гето Сугуру разъедает мозг. Хочется поддаться еже секундному порыву и… В целом, у него есть аж неделя до официального приема, чтобы понять, что черт побери можно выкинуть такое, чтобы вывести из себя позор их шаманского мира. Высоко в небо взмывает звонкая пичужка. Она немного напоминает Наойе о Май. Или Маки. Но последняя слишком шумная и вряд ли позволит и толику издевательств над собой. Но Май. Смешок разъедает губы кислотой. Парень откидывается лопатками на нагретые деревянные доски и полной грудью вдыхает аромат весны. Цветущие яблони, пыльца оседает на коже и в легких. Аромат скорого лета. Ладно, может он и наведается завтра к кому-то из девочек. Надо же как-то поддерживать себя в тонусе и указывать слабым их место? * Совет выдается скучным, народу много, толку мало. Токийский техникум, Киотские представители и кто-то еще, стайка голодных акул, что кружит ради своей выгоды вокруг их клана. Наойя замечает их почти сразу. В конечном счете, довольно трудно пропустить эту расхлябанную долговязую фигуру и сутулые плечи, что маячат рядом. Подружки целителя на удивление рядом нет. Может быть она рядом с Мэй? Наойе плевать, если честно. Женщина не может быть сильным шаманом, какая разница, где шляется очередная баба, что только и будет способна то, чтобы воспроизводить на свет новое поколение? Хотя, бедра у этой Сёко ничего так. Можно было бы сжать их и потискать девушку там, где их никто не увидит. Зенин скользит ужиком между разношерстной толпы. В голове слегка шумит от выпитого шампанского, кто бы не принес пойло, оно явно не настолько дрянное и в голову бьет не сразу. В воздухе пахнет зачатками озона скорого скандала. — Не знал, что на подобные встречи зовут и таких, — пальцы цепляют канапе, раньше, чем руки Сугуру успевают перехватить последнее лакомство с тарелки. Острый взгляд небесной синевы упирается между лопаток. — Таких? — обезьяна держит вежливую оборону. — Рожденных приматами, — наигранным сочувствием тянет Наойя. Шампанское развязывает язык и срубает на корню голову инстинкту самосохранения. — Я рад, что с тобой твой хозяин и что благодаря ему ты можешь увидеть весь свет шаманского общества. — Смотрите, овощ заговорил, — елейный тон Годжо Сатору полон яда, хоть в чашу лей и врагам подавай. — Давно научился этому делу, Наойя-тян? Или когда вынул член брата изо рта? — Тоже самое хотел спросить у твоей собачки, — злоба обжигает щеки стыдом алого. Намек на Тоджи, которого впервые нет рядом, очевиден, как белый день. Очки сползают на нос, а бесконечное-вечное, сплошь из неона и невысказанных претензий бьет иглами прямо в голову. Проклятая энергия бурлит между ними и готова сорваться с секунду на секунду глобальным взрывом. Вот только свидетелей слишком много, какая жалость для сильнейшего, верно. — Не стоит, Сатору, — примат жрущий проклятья, осторожно устраивает руку на плече шестиглазого. — Не поддавайся на это. — Верно, Сатору, послушай свою подстилку, — негромко продолжает насмехаться Зенин. — Из вас двоих, он явно поумнее будет. — Ты!.. — фантомное нажатие руки на собственной шее, ослабевает в момент. Кто-то оборачивается на них, а Наойя разводит руками, мол… Ну сделай что-нибудь со мной, сильнейший. Давай! Или слишком много всех рядом, м? Или боишься потерять уважение общества? Или… — Пойдем, — Сугуру не меняется в лице, спокойный, будто корова на лугу, осторожно и бережно уводит в противоположный конец помещения своего дружка, любовника, хер пойми кого еще. Искры скандала все еще бушуют в воздухе. Взгляд бесконечной синевы жжет шею миллионом острых игл и… если бы взглядом можно было убивать, возможно Наойя сейчас бы не наслаждался ненавязчивым шумом волн усталости и алкоголя в голове, но… Увы и ах, для сильнейшего мира сего, такому не бывать. Настроение повышается в геометрической прогрессии, а вечер перестает быть настолько безбожно скучным. Может быть, до конца мероприятия выйдет даже найти какую-нибудь цыпочку и приятно провести с ней ночь. Давненько его простыни не пачкались пищащими дырками. Внизу живота разливается приятное тепло предвкушения. Аромат пыльцы, весны и цветущей юности плещется по всему залу собраний. Глаза неосознанно выискивают в толпе макушку кого-нибудь из сестер и кузин. * Это не становится приятным сюрпризом. От шампанского на относительно пустой желудок начинают ныть виски, а Май с Маки куда-то деваются, остальные дамы не настолько интересны, чтобы пытаться утащить из куда-то или хотя бы облапать. Ту лекаршу из Токийского техникума найти не удается, предмет издевок в виде белобрысого и его примата куда-то деваются. Наверняка милуются где-то по углам, подкидывает мысль хмельное подсознание. Наойя подумывает немного поваляться в горячей ванне и расслабиться с порно, что скачал еще в прошлом месяце. «Стена славы» отныне и вовек его любимый жанр на быструю дрочку. Трогательно провисающая в стене задница и жалкие всхлипывания по ту сторону в стиле: пожалуйста, не надо! Что вообще может быть… Большая ладонь хватает его за шиворот и утаскивает в пустующую гостевую. Невидимая сила давит на позвоночник с такой силой, вынуждая тело плюхнуться на колени. Наойя с негромким шипением подчиняется, когда руки заламывают не давая даже шанса использовать технику. Жесткие веревки оплетают запястья узлами, пока сила чуть ли не грудью давит его на пол. — Для того, кто громко лает, ты довольно мило корчишься подо мной, — чужая ступня устраивается на плече. — Что-то случилось, Наойя-тян? Неон взгляда горит в полумраке комнаты. — Ты блять не имеешь пр… Чьи-то пальцы закрывают ему рот, а ухо обжигает почти ласковый, обманчиво спокойный голос: — Поднимешь шум или хотя бы издашь звук, чуть громче, чем писк, и я позволю одному проклятью нафаршировать твой пиздлявый рот, желудок и особенно кишечник яйцами, которыми ты будешь блевать и срать еще неделю. Ты понял меня? — Гето проводит ладонью по волосам, прежде, чем отстраниться и подняться на ноги. Он встает бок о бок, рядом с Сатору и взирает на Наойю снизу вверх. — Оказывается, наш знакомый не такой смелый, когда рядом нет никого из членов семьи или других людей из клана, — сокрушенно цокает языком белобрысый. Палец его ноги касается щеки Зенина. — И такой неожиданно послушный. Что ты ему сказал? Сугуру — еле заметное пожатие плечами и все тот же пугающе спокойный и ласковый тон: — Продемонстрирую, если он не будет вести себя и дальше, так же послушно. — Что вам надо? — шепот кажется сейчас оптимальным вариантом. Техника не работает, а чужая проклятая энергия фонит электрическим током или шаровой молнией. — Ого, уже и разговаривать нормально научился. Ну ты глянь, Гето, чудо, а не шаман, — опасное напряжение и острие безумного веселья, у горла. — Всего-то и надо было, что остаться наедине. — Годжо долго подводит, но думаю, — обезьяна сдувает челку со лба. — Он намекает на то, что не против извинений и некой… моральной компенсации с твоей стороны за сегодняшнее испорченное настроение. Наойя набирает больше воздуха в легкие. Ноздри раздуваются. — Это все? — Можно и так сказать, — мягкая улыбка на губах Сугуру скрывает под собой нечто пугающее. Зенин сглатывает вязкую слюну. Дерьмо. Все таки стоило послушать Тоджи и не быть хамом настолько откровенно. Парень отводит взгляд в пол и выдавливает из себя, вместе с крупицами размазанной гордости: — Я приношу свои извинения, — и чуть подумав добавляет. — Вам обоим. Давление никуда не пропадает, а чужая ступня не покидает плеча. — А теперь вылижи мне ногу, — весело сообщает Сатору. — Так сказать, загладить ущерб от моей оскорбленной гордости. И гордости моего друга. Знаешь. Сугуру был таким растр… — Повтори, что вякнул, уеба! Я тебя сей… Возмущение тонет в синем море чужой силы. Наойя панически дергается в мертвой хватке чужой проклятой энергии, что все-таки вынуждает его плюхнуться грудью на жесткий деревянный пол. Неудобная поза напоминает коленно-локтевую, только руки за спиной и облегчить статичность положения невозможно. Нога пропадает с плеча. И упирается мстительно в лоб. — Сука, — выплевывает Наойя, а у самого внутри что-то панически обрывается. Факт того, что он наговорил себе почти что на казнь от сильнейшего маячит далеким осознанием на периферии. С другой стороны, что ему… — Давай еще раз, для особо непонятливых, — пальцы у Сугуру Гето длинные и рахитные. Отпечаток детства где не хватало витаминов, с другой стороны с его то рационом, было бы странно если б было наоборот. Он обнимает ладонями за плечи и прижимается губами почти вплотную к уху. — Я слов на ветер бросать не люблю, так что… Шевеление за спиной ощущается почти на физическом уровне. Чернота плоских теней булькает нефтяной пленкой, а нечто зловонное и склизкое обдает бедра прохладой и тянет широкие штаны вниз. По пояснице проходится холодный пот. Блять. — Ты не сделаешь этого. — Правда? — обезьяна отстраняется. Больше нет пышущего жаром человеческого тепла. Только нечто за спиной и давящая техника Годжо. Чужая теплая пятка, все еще давит на лоб. — Видел, когда-нибудь, как эта хрень откладывает в кого-то яйца? Вопрос обращенный к Сатору виснет в воздухе. Наойя не видит выражения чужого лица, но буквально кожей чувствует эту наглую ухмылку. — Как в хентайной манге, типа? — Даже круче, — спокойно увещевает Гето. — Однажды она заполнила одного из магов яйцами до такой степени, что его кишки разорвало. Некрасивое зрелище. Было много крови. Склизкая мгла обводит холодными вязками прикосновения бедра, будто слепо ищет куда пристроиться. Холодок оседает на голой спине. — Эй… пошутили и хватит, — собственный голос позорно дает петуха. — Убери это. — Он про ногу сейчас или про… щуп? — тон Годжо наигранно скучающий. — Яйцеклад. Как только он найдет теплое влажное место, процесс будет крайне сложно остановить. Он говорит что-то еще. Много и заумно, Наойя не вслушивается. Наойя мечтает провалиться сквозь землю или умереть, Наойя дергается в путах пытается отползти, будто гусеница. Сердце колотится почти у самого горла и он мог бы сблевать его вместе с остатками шампанского и ужина из тарталеток. Блять. Блять. Блять. Блять. Бл… — Я сделаю все, что вы скажете. Хорош! Гето… хватит, это не смешно! — техника не работает, а давление на лопатки увеличивается. Паника и страх. Осознание беспомощности. Тошнота и желчь горьким привкусом во рту. Зенин корчится на полу, пока тварь окончательно стягивает с него белье со штанами и обхватывает упругой склизкой лозой под живот. Примеряется, вьется у самого члена и тычется в него еще каким-то отростком. Наойя вскрикивает и тут же чувствует, как крепкая ладонь хватает его за короткие пряди и тянет голову вверх. — Всё? — участливо интересуется дрянь с лицом сильнейшего мага. — И ноги мои вылижешь, м? Кивок выходит рваным и скомканным, глаза печет слез, а мысли о том, что дрянь за спиной вот вот наполнит его чем бы то ни было до разрыва кишок пугает до трясучки. * — Открой рот и спрячь зубы, — холодно диктует Сатору. У него выражение лица хамовато засранца, которому в этой жизни все сходит с рук и это тоже сойдет. — Ага, а теперь постарайся поработать языком для чего-то еще кроме выплевывания гадостей и яда в сторону других. Его член едва ли возбужден. Наойя видит, что он напряжен, но все еще мягкий. Кончик языка касается щелочки уретры, обхватывает губами головку. Пока нет никакой реакции даже можно представить что он… ну, сосет ни раздражающему типу, а скажем игрушке? Резиновому дилдо или бог знает чему еще. Зенин прикрывает глаза сосредотачиваясь на самом действии, пока сильные пальцы давят на затылок намекая, что можно и нужно бы взять глубже. По позвоночнику пробегает нервная дрожь, когда плеч касаются знакомые рахитные длинные пальцы. Гето рядом, настойчивым призраком, без той хрени, что призвал до этого, но явно с отчетливым желанием поиметь свое. Особенно если рот уже занят. Он спускается невинными прикосновениями вниз, разводит ладонями склизкие от смазки проклятья ягодицы и кружит, кружит по напряженным мышцам. Разминает их, согревает прикосновениями заставляя чуть расслабиться и пропустить. Наойя думает, что пускай это будет потомок обезьяны, чем та чертовщина, что он планировал на него напустить. Скованные запястья побаливают, ровно, как и челюсть. Та непривычно ноет от долгой работы, а еще… — Мы тут можем и до утра в целом остаться, — чужая насмешка, горящий синим взгляд из вечности. — Хватит жалеть себя. Ладонь надавливает на затылок, а Наойя отчаянно вскрикивает чувствуя, как чужой член погружается в глотку. Легко и просто. Спасибо отсутствию рвотного рефлекса. Чужой ствол распирает стенки гортани, сделать вдох почти не реально. Нос упирается в мягкую поросль лобковых светлых волос. Пахнет мускусом и гелем для душа, чужая горячая кожа, Сатору откидывает голову назад и гортанно стонет, продолжая удерживать голову Зенина прижатой к собственному паху. Тугие стенки поддаются и впускают палец во внутрь. Это не больно. Если уж на то пошло, дискомфорта снизу даже не ощущается. Кожу наоборот приятно покалывает в местах оставленной слизи, обласканный напоследок член дергается. На головке выступает густая белая капля. — Эй, красотка, улыбочку. Щелчок. Слезы стекают по щекам, дышать почти невозможною но рука на конец пропадает с затылка и Наойя отстраняется хрипло и глубоко дыша, переживая кризис удушья, пока его насаживают уже два на пальца. — Тише, — нараспев тянет обезьяна. — Тише. Не так уж и больно. В слизи был афродизиак и анестетик. Уверен, что все что успело всосаться в кровь, сейчас очень даже помогает тебе. Пальцы ныряют под подолы рубашки и сдимают затвердевшую бусинку соска. Наойя скрипит зубами, утыкаясь лицом в чужое бедро. Щелчок. — Посмотри-ка еще раз на меня и открой ротик, — меж губ вновь упирается толстая твердая головка. Взгляд встречается с хреновой камерой мыльницы. — Вот так, а теперь возьми за щеку. Мне нужно фото на заставку. Остатки собственной гордости тонут в горячительном возбуждении, что обжигает внутренности раскаленной лавой. Из-за слез силуэт телефона расплывается и почти не ясно, что там в руках удерживает сильнейший мира сего. Он воркует какую-то отборную похабную чушь, от которой становится стыдно за собственное состояние. /если тебе не нравится все происходящее, то почему ты так течешь? большой и страшный, зажимающий девчонок по углам, сам течет, как целочка. что случилось, Наойя-тян? разучился говорить? зато сосешь отменно/ Подушечки пальцев внутри надавливают на простату. Наойя вскрикивает скорее рефлекторно, головка члена вновь проскальзывает в рот, останавливаясь у самого горла. — Сделаешь так еще раз? — восторженно выдыхает Годжо. — Он так звучит! — Если я сделаю так еще раз, — вкрадчивая река тона Гето, обливает плечи тупой усталостью. Бедра дрожат, а колени побаливают от долгой и неудобной позы. — Сюда точно кто-нибудь сбежится. А Наойя явно не очень хочет, чтобы кто-то из домашних видел его распятым на чужом члене и пальцах. Верно? Сугуру издевательски ласково зацеловывает слезы с лица мага. Будто утешает. — Если честно, я предпочел бы запихнуть в тебя руку целиком, но это слишком долго, — продолжает мило и расслабленно рассуждать вслух потомок обезьян, щуря темные глаза. — Сидел бы на моей ладони, как послушная кукла в детском театре. Может быть, я бы даже подрочил внутри тебя. Осознание, что вариант быть фаршированными яйцами неизвестной хтони, не самый плохой вариант, проносится в голове, тревожной птицей. Наойя сглатывает вязкую слюну вперемешку с предсеменем и старается не думать сколько пальцев в него по итогу запихнет этот извращенец. * Тяжелые вязкие капли орошают лицо. Он успевает зажмуриться за секунду до того, как Сатору спускает прямо на него. Часть попадает в рот, на язык и на кончик носа тоже. На ресницах виснет одна из капель. Звук камера на телефоне за эту ночь уже начал казаться чем-то привычным. Глотка нещадно болит, а в груди болит, будто плавиковой кислоты налили. — Хочешь сделать ему «розочку», что так долго возишься? — Хотелось бы, но сегодня программа лайт, — Наойю легко переворачивают на спину. Руки неудобно остаются зажатыми между полом и собственным телом. Сугуру, растрепанный и раскрасневшийся, с довольным видом взирает на него сверху вниз. — Что думаешь о пробке соединенной с клеткой для члена? Обещаю, даже оставлю тебе ключ. — Сходи на… блять… — глухое рыдание срывается с губ. Его почти трясет от неудовлетворенности, а то, что его прекратили растягивать, скорее пугает, чем наталкивает на здоровые мысли. — Делай, что хочешь. — Мы же не изверги какие, — ласка в тоне, никак не сочетается с тем, что в него плавным слитным движением погружается горячий твердый хрен. Наойя выгибается дугой, открывая рот, будто рыба выброшенная на берег. — Просто… — Преподаем урок, — молния ширинки скользит вверх. Сатору, где-то там на периферии, далеко и высоко, чистит перышки и приводит себя в порядок. — А уроки, Наойя-тян, должны быть запоминающимися, верно? Внизу живота, внутри, по нежным стеночкам, упругой струей растекается нечто. Болезненное возбуждение не отпускает, зато внутри… внутри Наойя Зенин чувствует себя потрясающе заполненным. Он закрывает глаза, болезненно хрипит, пытаясь отдышаться, под шорох чужой одежды. Сугуру выскальзывает из него, а из растянутой дырки начинает позорно подтекать. Попытка сжаться не приводит ни к чему продуктивному. Натруженные стеночки ануса даже сойтись не могут. — Тише-тише-тише, — кто именно это говорит, не ясно. Лишь ощущение того, как нечто склизкое, металлическое и холодное вначале заталкивает коническим носиком вытекшую сперму во внутрь, а потом встает плагом у растянутого входа. Сквозь приоткрытые глаза видно, как умело длинные смуглые пальцы закрепляют упругое кольцо у самого основания. — Вот и все, — довольно сообщает обезьяна, поднимаясь на ноги. Давление силы на спину и грудь отпускает постепенно, будто убирают бетонную плиту. Скрипит дверь и кусочек оранжевого света из коридора падает на лицо. Сатору скучающе застывает в дверях. — А ключи? — беспомощно выдыхают собственные губы, когда силуэт второго мучителя скользит под крыло к сильнейшему. — Ключи? — эхом повторяет этот гад. — Ключи где-то в доме. Это точно. Ты же знаешь его как свои пять пальцев. Поищешь и найдешь. И не торопись, Наойя. Полежи, отдохни. Видок у тебя… — Заебанный, — услужливо подсказывает Сатору, выводя своего ебанутого дружка в коридор. Дверь закрывается, оставляя Наойю беспросветно плавать в коктейле из возбуждения, ненависти и унижения. Прохладный воздух с пола, ласкает разгоряченную кожу бедер.