***
«Оно ненавидит уделы слабости. Мир уже ополоснулся в крови. После смерти метис с Зовом Крови прольёт гораздо больше крови. Зло из нечистот ненасытно. Оно избавит мир от своего гнева лишь после Судного Дня — когда от земли останется лишь пепел, а от людей — кости.» Обрывок бумаги с этими словами был найден подле детского трупа. Девочке не было восьми лет. Убийство или несчастный случай — нет никакой разницы, ведь эта смерть уже восьмая. Это началось, когда в Академию имени Шона Мендерса перевелись его правнуки. Академию имени Стриндберга после ужасной гибели Бонмалины Спенсер и Асмодея Зенуним прежней уже никогда не была. Раньше Бонмал и Асмодей крепко дружили со Свеей Альдани, теперь же пятнадцатилетняя девушка абсолютно никому не нужна. Стоя в центре коридора, Свеа думала, что все взгляды обращены на неё, а не на мёртвую руку под белой простыней. Младший брат Арамис стоял дальше всех. У Свеи появилось чёткое осознание: смерти детей неспроста. Месяц назад она проснулась в холодном поту после жуткого сна, в котором её преследовали души умерших детей. Они все тянули к ней бледные холодные руки и пытались утащить за собой в глубокую неизвестность. Неизвестность, где её достанут мигрени. Бартоломео — её отец — говорил, что у неё не может быть мигреней. Но Астарот — её покровитель — утверждал, что мигрени — звено проклятия, наложенного на род Мендерс. Хоть Свеа, благодаря отречению отца от фамилии уже не имела никакой связи с родом, на неё всё ещё распространялось проклятие. «Плоть... к плоти... сердце... к сердцу... кровь... за кровь...» Свеа схватилась за виски. Открыв глаза и немного придя в себя, она словила на себе изучающий взгляд Арамиса. Хоть ему и было шесть лет, относился он ко всему со всей серьёзностью. С четырёх лет он не мог понять, что значит быть обычным ребёнком. У рода Мендерс возникло ощущение, что Арамис не тот за кого себя выдаёт, а Свеа... боялась младшего брата. Он уже восьмой раз является свидетелем смерти, но его лицо не выражает никакого сожаления и испуга. Тупая боль смогла вернуть Свеу в реальность окончательно. Теперь ей показалось, что позади брата ухмылялась сама смерть. Ещё немного мыслей и подозрений, и Свеа упадёт в обморок. «Плоть... к плоти... сердце... к сердцу... кровь... за кровь...» Когда Свеа снова схватилась за голову, предплечья коснулся учитель. Арамиса уже нигде не было видно. Девочку уже унесли из школы, за мёртвую руку держалась мать погибшей. Истерический крик эхом раздался в ушах Свеи, словно это была очередная мигрень. — Свеа, тебе следует пройти в кабинет медсестры. Всё, что слышала Свеа — «Плоть... к плоти... сердце... к сердцу... кровь... за кровь...». Она будто находилась в трансе. Вселенная подавала знаки, что скоро начнутся катаклизмы. Когда тридцатого августа две тысячи двадцать третьего года Свеа узнала о том, что Австралия почти полностью ушла под воду, её жизнь уже не была прежней. Каждый день она думала о том, что нагрянуло на землю. То, о чём она читала в украденной у деда книге должно было случиться в две тысячи двенадцатом году двадцать третьего декабря по календарю майя. Апокалипсис. — Свеа, ты меня слышишь?! Когда учительница крикнула, Свеа пришла в себя. — Господи, у тебя шок. — Учительница пощупала лоб Свеи и стёрла слезинку с щеки. — Милая моя... Свеа не нуждалась ни в поддержке, ни в тёплых словах. Ей было необходимо остаться одной, но учительница не могла так просто её оставить. Она обняла Свеу и погладила макушку как мать. — Где мой брат? — Арамис побежал в туалет. Его чуть не вырвало. — Почему? — Ему не нравится запах крови. Каждый раз Арамис убегал в туалет, чтобы вырваться. Неужели ты совсем ничего не знаешь о своём брате? Свеа не ответила. Всё было слишком странным — смерти в классе Арамиса, его убийственное спокойствие и побеги в туалет от невыносимого запаха, потому что Свеа знала, что брата не пугала кровь. Он легко мог поранить палец или порезать ладонь специально для того, чтобы посмотреть на кровь. Ему нравилось облизывать пальцы с кровью, откусывать заусенцы и грызть ногти до крови. Уборщица разгоняла учеников шваброй и обречённо вздыхала каждый раз, когда наступала в лужу крови. Свеа так и стояла в тисках учительницы и не могла пошевелиться. Кажется, учительница спустя месяц обучения закрыла глаза на её внешний вид и сомнительные увлечения, ведь когда в академии происходила трагедия, правила уходили на второй план. — Отпустите меня. Учительница послушалась. Свеа приняла суровый вид и дёрнула головой. — Может, тебе следует сходить в медпункт? — Я не пойду. — Тогда на сегодня твой класс освобождён от занятий. Сюда едет полиция, поэтому Арамис не может покинуть школу. Тебе придётся остаться здесь. — Но наш водитель... он приедет сюда ровно к тридцати минутам. Зачем вообще полиции не выпускать нас отсюда? Будто мы все сплотились и убили эту несчастную девочку. — Вы не являетесь подозреваемыми, поэтому имеете право покинуть место преступления. Но ты же не оставишь здесь своего брата? — Отец убьёт нас обоих... вы ничего не можете поделать? Учительница поджала губы. Ей хотелось помочь, но она не могла идти против представителей власти. — Я объясню герру Альдани всю ситуацию. Думаю, он знает о загадочных смертях одноклассников Арамиса. Но скажи мне, Свеа... Учительница сложила руки на груди и выпрямилась. Теперь она казалась выше и опаснее. — Почему именно Арамис не чувствует ничего, когда видит тело своего одноклассника? Сомневаюсь, что ему настолько всё равно. И что происходит с тобой? Одни мигрени и недомолвки. Свее бы тоже хотелось знать, что с ней происходит. Вселенная так готовила её к испытаниям, но способна ли она пройти, а тем более — пережить их? — Вопросы к моему отцу, — отмахнулась Свеа и развернулась. Учительнице ничего не осталось как просто отпустить Свеу. Она пошла в кабинет за рюкзаком, но увидела его возле закрытой двери. Соседка по парте и подруга Лотти Стриндебрг вынесла её вещи, но не стала ждать, так как понимала, в каком состоянии будет Свеа. Девушка похлопала по карманам и выдохнула, когда почувствовала пачку новых сигарет. Свеа вбежала в женский туалет, проигнорировала недавно принесённую от параллельного класса коробку с прокладками, тампонами и влажными салфетками, открыла дверь в самой дальней кабинке, опустила крышку унитаза и села на неё. Затем она вытащила коричневую сигарету, подожгла фитиль и затянулась. В кармане всегда запасом лежало три пачки ментоловой жвачки, которые теперь для простого народа были некоторой роскошью. Хоть за окном светило солнце, дул лёгкий ветер и, казалось бы, всё было совершенно прекрасно, Свеа считала, что весь мир в полном дерьме. В туалет кто-то вошёл. Свее было всё равно, даже если бы это была вдруг изменившая свои планы Лотти. Когда она курила, мир вокруг становился сплошной серой массой, и ничто не могло её побеспокоить. Свеа слышала шмыганья носом, тихий плач и шуршание упаковкой прокладки. Зашедшая девушка вдруг окликнула Свеу, подойдя к её кабинке: — Эй, у тебя обезболивающее есть? Взорвусь сейчас. Свеа одолжила девушке таблетки и сказала вернуть. Девушка поблагодарила её, отошла к раковине, чтобы запить таблетку водой и вскоре вернула её Свее. — Спасибо, Свеа. А зажигалочку не одолжишь? Девушка, видимо почуяв табак, решила понаглеть ещё. — Я не даю ни зажигалки, ни сигареты. Девушка не обиделась, а сказала «ну, ладно». Вскоре Свеа снова осталась одна. Докурив, Свеа кинула в рот две жевательные подушки и достала духи. Если бы бабушка узнала, для каких целей Свеа использует дорогие духи, она бы точно устроила скандал. Мысленно извинившись перед бабушкой, Свеа спрыснула себя около восьми раз до тех пор, пока вся кабинка не пропахла запахом ириса. Свеа вышла из туалета и накинула рюкзак на плечи. Хлопнув дверью и едва не выдернув ручку, Свеа направилась в комнату отдыха и развлечений. Уборщица всё ещё старалась отмыть кровь и избавить Академию от запаха, брызгая на пол специальное средство с травами. Свеу от приторности этого средства тошнило. Да от любых сладких вкусов, кроме бабушкиных духов, её тошнило. В комнате отдыха уже несколько дней подряд было мало учеников. Свеа приходила сюда одна, но иногда к ней могли присоединиться Лотти с братом-двойняшкой. Чаще всего Свее было всё равно, шли ли с ней двойняшки или нет. Однако сегодня ей стало грустно, ибо её все бросили. Свеа бросила на пол толстую книгу, блокнот для записей и рисунков и устроилась на мягком ковре. От тяжёлых чёрных ботинок остался след, но Свее было плевать. Оказывается, Свеа была в комнате отдыха не одна. Из-за книжного стеллажа показалась винноволосая голова, и Свеа боковым зрением уловила ухмылку. — Я думала, тебя ещё неделю не будет в Академии, Баалам. Баалам — так звали сына Вельзевула Мон-Геррет и его жены Буфовирт — уже полтора года жил в Стокгольме совершенно один. По всем законам Швеции он являлся несовершеннолетним, ибо ему было шестнадцать, но в аду — месте, где он родился и вырос — уже считался взрослым юношей, способным зрело себя оценивать. В Академии никто не знал, кем на самом деле являлся Баалам, ибо он шифровался под именем Ботильд Сьоберг. Астарот, Астарта и Вельезевул на все вопросы говорили ему врать. Если спрашивали про семью, Баалам говорил, что жил с близкой родственницей Дагоной Спенсер, и что родители в другой стране. Вопросы про внешний вид уже давно не задавали. Несмотря на бунтарство и стойкий характер, Баалам являлся одним из лучших учеников Академии, что для рода Мон-Герретов в целом не было чем-то удивительно. В их роду просто не существует глупых. Члены семьи укрепляют эрудицию и никогда не лишаются возможности получить образование. — Аудиенции неделю не идут, — ответил Баалам и провёл кончиком языка по клыкам. Свеа вернулась к книге. На неё смотрела надпись «Книга Апокалипсиса». Любой человек, знающий про сюжет этой книги ни за что в жизни бы не поверил, что у Свеи Альдани она есть в оригинале. — Ты всё пытаешься понять как это читать? — Баалам вышел из своего укрытия и встал сзади Свеи. — Людям не дано понять, как был устроен дневнедемонический язык, Свеа. Это смесь латинского... — И греческого. — Свеа поднятой рукой намекала Бааламу заткнуться, и юноша послушался. — И всё же я попробую. — Если что переводчик понятия не имеет, что существует древнедемонический язык. Ты даже алфавит найти не сможешь. — Ты зачем пришёл? — не поняла Свеа и повернулась к Бааламу. — Умничать? Если я сижу над этой книгой, значит на то есть причина. А если я теряюсь или что-то не понимаю, то сразу закрываю книгу. — Во-первых, ты уже давно молчишь и не говоришь, где вообще отрыла эту книгу. — Баалам сел на корточки и взял толстую книгу за корешок так, будто она была лёгкой. — Во-вторых, то, что ты метис, не даёт тебе гарантии на осмысление книги Апокалипсиса. В-третьих, тебе просто не следует знать древнедемонический. Это опасно. Свеа выдернула книгу и открыла её на случайной странице. Баалам приложил ладони к щекам и оскалился. — Считай я спасла книгу от не того хозяина. — От Леона? Ну, да. Но этим не отмажешься. Мне нужно повторить, что тебе не следует углубляться в эту затею? Клянусь, Свеа, если дед узнает... — А ты поменьше языком чеши, тогда он и не узнает. — Громко сказано. У деда феноменальная способность знать всё обо всех. Когда я вернулся в ад, он с ходу начал причитать, что ты совсем от рук отбилась и начала курить. Он очень осуждал тебя, Свеа. — Пусть мне в рот не заглядывает. Баалам подвинулся к Свее ближе. Он был лучшим другом, оттого Свеа позволяла нарушать своё личное пространство. Баалам обратил внимание на берцы Свеи и сообразил, что его обувь почти точно такая же. Разбираться в том, кто у кого украл идею не было смысла. Баалам просто отметил прекрасный вкус что у себя, что у Свеи. Внимание Баалама привлекли израненные костяшки. Он запомнил — если у Свеи раны на руках, значит она пыталась успокоиться после сильной ссоры с отцом. — Из-за чего поругались с отцом? — спросил Баалам прямо. Свеа покрутила в пальцах карандаш, стёрла запись над транскрипцией и ответила: — Огрызалась с ним во время ужина. Арамис сидел напротив меня и наблюдал за нашей ссорой. Мама не стала принимать чью-то сторону. Свеа всегда ругалась с отцом, когда Арамис находился с ней рядом. Брат будто нарочно доводил сестру до конфликта. Баалам начал связывать странное поведение Арамиса с возникающими беспочвенными конфликтами отца и дочери. Да, безусловно, Свее было тяжело. Она — подросток, которому нужно утвердиться. Бартоломео был в её возрасте и точно также вёл себя со своим отцом, но отчего у него такая реакция? — А ты не наблюдала за Арамисом, когда он спит? Дед говорил, что у Арамиса может быть то же самое, что было у Бонмал. Упоминание имени умершей подруги для Свеи как всадить нож в грудную клетку. Прошло девять лет с момента её смерти, а Свеа всё никак не может привыкнуть к тому, что подруга стала жертвой ритуального жертвоприношения. В тринадцать лет Свеа узнала, что тело Бонмал являлось своеобразным пристанищем божественной сущности, и что её убийцей являлась жестокая бессмертная тварь. Мон-Геррет молчали о Чуме, никогда не упоминали при Свее имя всадницы Апокалипсиса и старались сглаживать неприятную тему. Это стало причиной, по которой Свеа стала относиться ко многим словам главы рода с подозрением. И Астарот, и Вельзевул, и даже родной отец врали Свее. Один Баалам пытался быть честным с лучшей подругой, однако он понимал риски. Стоить упомянуть запретную тему при ней — как она мёртвой хваткой вцепится в Свеу и поглотит в самую глубину. — Арамис не ходит по ночам. И в нём не сидит какая-то бессмертная тварь. Ей было бы не выгодно просто сидеть в детском теле в момент, когда всё идёт по одному месту. Для бессмертной челяди происходящее сейчас — лакомая семла с чаем. У Баалама появилось желание закурить, но наличие детектора дыма на белом потолке не позволяло даже вдохнуть вейп. Хоть Бааламу читали лекции о вреде сигарет, он, видя курящих деда, отца и мать, игнорировал всякие слова. Свеа же ничего не могла поделать с острым желанием курить как можно больше для того, чтобы пережить травмы и жестокие методы воспитания в семье. Мать Розель — высококвалифицированный психолог, по воле мужа не встревала и не пыталась убедить его в том, что он неправильно воспитывает детей. Хотя, чего она ожидала от мужчины, которого воспитали телесными наказаниями и ругательствами? — Мне жаль, — вздохнул Баалам. — Засунь свою жалость себе в... — не договорила Свеа, ибо Баалам приложил к еë губам палец. — Мы не ругаемся в Академии. Я не удивлюсь, если кроме камер здесь есть прослушки. А ты помнишь наказание за брань. — К сожалению, — вспомнила Свеа и посмотрела на костяшки. Учителя били не так сильно, как разгневанные отец или дедушка. Но у учителей не было дорогих ремней с большими и острыми бляхами. Они использовали линейку или указку, чтобы наказать, а дедушка и отец — всë, что было заострëнное и серебряное. Свеа нарисовала в блокноте пентаграмму и написала под ней «число зверя». Такой простой рисунок не вписывался в содержимое блокнота. Здесь Свеа писала всë, что ей удалось узнать про древнедемонический и Апокалипсис. Если бы у неë только была возможность выкрасть мемуары Шона Мендерса, еë исследование книги Апокалипсиса проходило бы намного легче и быстрее. Баалам без разрешения взял блокнот Свеи и принялся листать его. На первой странице — неумелый портрет Астарота и подпись «Глава ада», на второй — попытки изобразить всадников апокалипсиса. Чуму она рисовала с маской чумного доктора, Голода изображала бледным и очень худым, Войну с несколькими мечами и в толстых доспехах, а Смерть — в чëрной мантии с косой в разлагающейся руке. Это выглядело слишком стереотипно, а подписи под рисунками броско. — У тебя неправильное представление о Смерти. Та, что может махом убить всех людей на земле не будет прятаться под мантией и держать в руке косу. Смерть и есть оружие. — Раз ты такой умник, какой ты видишь Смерть? Баалам промолчал. Он, безусловно, знал, как выглядела Смерть, и потому решил не травмировать подругу шокирующими подробностями. К тому же упоминание того, что у Смерти, как и у рода Мон-Геррет, волосы красного цвета причинит Свее куда больше боли. — Ну молчи и дальше, выскочка. Свеа обратила внимание на подъехавшую к главным дверям Академии полицейскую машину. Баалам, встав с пола, подбежал к окну и сложил руки на груди, когда увидел лицо полицейского. Помимо серой формы и портупеи с оружием на полицейском был значок засекреченной организации ЛКЯ — ликвидации катаклизмических явлений. Люди, занимающиеся подобным, у Баалама и его семьи доверия не вызывали. ЛКЯ влезали в то, что легко могло быть связано с божественным. Мужчина со значком скрылся в Академии. Баалам закатил глаза, отвернулся от окна и обратился к Свее. — Ещё одна научная челядь. Полицейский из засекреченной организации пришёл в Академию. Может он и вовсе шпион? — Бред не неси. Зачем ЛКЯ приходить в Академию? Скорее всего этот мужик параллельно подчиняется ЛКЯ, никто не собирался лишать его работы в полиции. Хоть в мире и происходит что-то непонятное, проблемы с законом всё ещё есть. Свеа перелистнула исписанную страницу блокнота и задержала взгляд на нарисованной пентаграмме. Не успела она и подрисовать что-то, как дверь в комнату отдыха открыла учительница. Свеа ловко спрятала блокнот под подол чёрного платья и сделала непринуждённый вид. Учительница не успела заметить движение. — Свеа, ваш водитель уже подъехал, но он в курсе ситуации. Не известно как долго здесь пробудет полиция, но он будет ждать. Ботильд, а разве ты не должен был идти домой? — Я хотел подготовиться к контрольной, а потом пришла Свеа. Баалам сказал так, будто обвинял Свеу в том, что она не дала подготовиться к контрольной. Свеа посмотрела на друга таким взглядом, который вынудил его закрыть рот. В дверях комнаты отдыха показалось две головы. Сначала на Свеу осуждённо посмотрел полицейский, затем — спокойно — её брат. — Фрекен Мендерс-Альдани, — кивнул полицейский и крепче сжал руку на плече Арамиса. Мальчик не подал виду, что он ненавидит чужие касания. — Герр Бергман... — ухмыльнулась Свеа. — Вы твердили моей семье о ненависти к ЛКЯ и стремлении защищать простой народ, а теперь влились в ряды засекреченной организации? — Не вам, юная фрекен, говорить о засекреченной организации. — Полицейский переключил внимание на учительницу. — Вам следует пройти со мной, фрау Ньюберг. Учительница не стала спрашивать откуда полицейский знает Свеу. В Швеции не существует людей, которые понятия не имеют, кто такие Бартоломео Морэй Мендерс-Альдани и его отец Леон Линденссон Мендерс. В разговоре с полицейским Баалам уловил исходящее от герра Бергмана презрение. Будто Свеа являлась той, кого он всем сердцем ненавидит. — Язва, — выругалась Свеа, поднялась с пола и убрала блокнот с книгой в рюкзак. То, как она яростно пыталась застегнуть молнию, заставило Баалама сделать шаг назад. Раньше Баалам не придал значения злости Свеи, но если один раз она гневно застегнула рюкзак, значит во второй раз она кого-нибудь ударит. Герр Бергман определённо вызывал у Свеи чувства хуже, чем она у него. — Сидит в своём кабинете, попивает горький кофе и мониторит моё творчество. Из-за того, что я пишу стихотворения на тему религии и смерти, этот упырь всерьёз занялся моим окультуриванием и поставил на учёт. Мне кажется, если бы какая-то несовершеннолетняя забеременела, он бы забил на это. — Сейчас у людей осторожное отношение к религии. Все священные тексты находятся под пристальным наблюдением, а любое сочинение на тему Бога или дьявола контролируются. Сейчас никому нельзя так просто об этом говорить. ЛКЯ не зря говорили, что часть их исследований посвящена божественным катаклизмам. Поэтому ЛКЯ необходимо следить за тем, чтобы гражданские рты насчёт темы религии не открывали. — Что тогда дед мой не в тюрьме? — А что ты не в колонии? Взялась за книгу апокалипсиса... да если ЛКЯ узнает, твоя семья штрафом не отделается. По сути ты держишь запрещёнку в руке. Свеа закатила глаза. — Дела... Единый уже небось сто раз успел попасть под запрет, а Астароту, наверное, с этого смешно. — Да. Деда забавляет то, что люди пытаются отменить то, из-за чего вы все можете умереть. Забавно, что Баалам не приписывал себя ко всем — к людям, ибо он родился бессмертным. Даже если не будет существовать людей, он и его род продолжат жить в ядре разрушенной планеты, как раньше жили Тёмный и Светлый братья. Вскоре Свее разрешили забрать брата. Баалам решил проводить подругу до класса, но он передумал, когда герр Бергман хотел к нему обратиться. Пришлось заговорить учительницу насчёт контрольной по истории Швеции, хоть Баалам и понимал, что пытался разговорить классного руководителя «началки». Свеа нехотя взяла брата за руку и посмотрела на герра Бергмана. По взгляду она поняла: «мы ещё с тобой поговорим». Возникло желание показать мужчине средний палец и послать глубоко и надолго, но рядом стояла учительница. Младший брат её не смущал. Баалам не вышел из Академии. Либо герр Бергман его достал, либо он решил не встречаться с водителем семьи Альдани. Свеа, выведя брата за ворота, села на корточки и схватила его за плечи. Арамис этого от сестры и ожидал. — Скажешь отцу о том, что я была в комнате отдыха с Бааламом, придушу. Понял? Ещё не хватало, чтобы из-за крысы вроде тебя меня наказали. — Будто папа не знает, что ты общаешься с Бааламом. Это как дважды-два сложить. Свеа хотела замахнуться и прописать оплеуху брату, но дверь в машине открылась, и из неё вышел... не водитель. — Ещё раз поднимешь на своего брата руку, я сделаю с тобой то же самое. Свеа поднялась с колен и сложила руки за спиной. Арамис сел на заднее сиденье и приоткрыл окно, чтобы можно было слышать разговор. — Я больше не буду, пап. Бартоломео смотрел на дочь сощуренными глазами. У Свеи не появилась смелость поднять голову и встретиться со взглядом отца. Вместо этого на смотрела ему в ноги. — В машину, — приказал Бартоломео и открыл дочери дверь сзади. Свеа послушно села и поставила на колени рюкзак. Бартоломео, пристегнувшись, кивнул водителю, и тот тронулся с места. В окне Свеа увидела, как герр Бергман беседовал с Бааламом, а если быть точнее — пытался на него накричать. Завтра она обязательно спросит, что произошло между ними. Повернув голову в сторону Арамиса, Свеа заметила, что он неожиданно уснул. Пока отец смотрел на дорогу, Свеа щупала руки брата. Иногда во время сна тело Арамиса могло быть горячим, а могло быть и холодным. Сейчас же его тело было холоднее льда в Антарктиде. — Пап... Арамис... — Что с ним не так? — Он уснул... и он опять холодный. Свеа и Бартоломео знали, что делать в случаях такого сна Арамиса. Его нужно уложить либо в постель, либо кому-то на колени, облегчить дыхание и укрыть одеялом на случай судорог. Если изо рта начнут течь слюни — их нужно вытереть промоченной водой салфеткой. Арамис находился в другой реальности. Врачи не смогли объяснить аномальное падение температуры во время сна, но уверяли, что это глубокое состояние не считается смертью и путешествием в астрал. Арамис мог терять сознание в абсолютно случайный момент, и в Академии для пробуждения ему оказывали первую помощь. Врач семьи Мендерс, который глубоко изучил глубокий сон Арамиса говорил, что его ни в коем случае нельзя пытаться пробудить раньше времени. Арамис в конечном итоге проснётся, а попытки «оживить» его приведут к шоку или развитию паралича.***
Ад принадлежал только одним. Те, кто хотел править — жалобно кусали кулаки. Лишь единственной удалось оккупировать заброшенную территорию ада и обустроить её под базу для злодеяний. На троне из человеческих костей уже шесть лет восседала выжившая всадница Чума. После схватки со Смертью она получила травму в брюшной области и до сих пор не смогла её залечить. Со рта Чумы стекала кровь, пока её подчинённые — челядь — вытирали грязный мраморный пол. Чума наелась и была довольна свежим крысиным мясом. Челядь в любой момент могла оказаться в пасти Чумы, отчего им приходилось работать быстрее и качественнее. Чума пристально наблюдала за мытьём полов и ухмылялась. Все эти шесть лет она ставила на колени самых униженных бессмертных, заставляла их идти за собой и каждый день угрожала расправиться с ними, если ей что-то не понравится. А Чуме практически ничего никогда не нравится. — Убирайтесь, идиоты, — заявила Чума и пнула ногой воздух, отчего челядь разлетелась по сторонам. — Вылизывайте эту кровь, и если она попадёт мне на подошву, вы будете слизывать это с моей обуви. Каждый по очереди. Челядь принялась оттирать кровь интенсивнее. Грязной была практически вся комната, ибо совсем недавно Чума устроила настоящую мясорубку и казнила двух демонов. Их головы украшали трон, а из костей Чума сделала сиденье. Кожа была сожжена в лаве, а внутренние органы бесследно исчезли в желудке кровожадной всадницы. Это был первый раз, когда Чума вкусила демоническую плоть. Теперь иначе не будет. Она как вендиго — вкусила один раз и теперь не способна утолить звериный голод. Челядь не успела убраться. Уборку прервал грохот по ту сторону двери. Чума напряглась и спрыгнула с высокого трона. Когда она собралась подбегать к двери и атаковать, её отбросило в стену невидимой силой, а вся челядь пала на пол. Дверь с грохотом распахнулась и от вошедшего бессмертного повеяло холодом. Чума быстро пришла в себя и встала на ноги, но почти сразу же оказалась на четвереньках. Чья-то сила вынудила её ползти до вошедшего. По ботинкам и серебряным доспехам Чума поняла, кто склонил её на колени. Наконец явился истинный всадник на рыжем коне — Война, чьего присутствия Чума ждала шесть лет. Без Войны, который забрал силу, она не сможет снять печать с Книги Жизни. Всадник отличался особой жестокостью и ненавистью к правящим. — Здравствуй... братец... — выдавила из себя Чума, хоть и не хотела называть Войну братом. Пусть она ждала его ради Книги Жизни — Война был её самым ненавистным братом. Он забрал у неё всю власть и оставил в тени, сделав отшельником. — До чего ж ты отвратительна, — ухмыльнулся Война, наклонился к Чуме и со всей силы ударил её ногой по лицу. Всадница упала и сплюнула кровь. Война поставил ногу ей на грудь и почти надавил, чтобы Чума начала кашлять. Но всадницу позабавило такое поведение. Война разозлился ещё больше и, достав меч, вонзил острие Чуме в руку. Она истошно закричала, но когда увидела кровь — пришла в восторг и облизнулась. Рука вскоре восстановилась, а кровь продолжала сочиться из раны. Затем он наколдовал в воздухе серебряные кандалы с ошейником, и Чума обрела новый унизительный для неё статус. Теперь рабом была она. Пока она злоупотребляла своим могуществом, настоящие бессмертные с разрушительной силой уже дали ход стихийным бедствиям и нулевой фертильности. Сильными людьми теперь считались те, у кого в семье больше одного ребёнка. Война добился того, чтобы люди окончательно потеряли возможность заводить детей. Если кто-то рождался до две тысячи двадцать третьего года — тот считался счастливчиком. Перед лицом Чумы оказалась чаша с кровью только что казнённой челяди. Война взял в руки отсечённую голову несчастного демона и покрутил ей на глазах Чумы. Алая кровь запачкала ботинки и лицо, но Войне было всё равно. Он ждал действий Чумы — начнёт ли она бросаться на еду? — Жри, — приказал Война и прыгнул на костяной трон. Чума засмеялась. Со рта начали течь слюни, но к рваной плоти она не притронулась. Войну стали раздражать непокорность и чрезмерный пафос сестры, он показал ей взмахом мощной руки, что бывает с теми, кто решает его ослушаться. — Сам жри! — бросила Чума, и Война, взмахнув рукой, пронзил ей руку. Она закричала от боли, но рана моментально восстановилась. Один из таких способов пыток вынуждал всех подчиняться, но Чума не слушала никого, кроме себя. — У тебя ещë есть право говорить? — ухмыльнулся Война, нарисовал в воздухе крест, и магия обрезала Чуму прямо по лицу. От глаза до губ растянулась огромная рана в виде креста и моментально пропала. Боль только дразнила. — У меня на всë есть права, — заявила Чума. — У рабов нет прав. Рана Чумы на лице не могла быстро затянуться. Кровь стекала с бровей и попадала в глаза, окрашивая бельмо. Война кровожадно смотрел и будто предвидел, что силы воли у Чумы нет, и чувство голода превыше чувства достоинства. Она взяла в руки плоть, вкусила и сдержала рвотный позыв. Пока Чума силой впихивала в себя внутренние органы, Война поделился, что этому монстрику было всего триста лет. Чума уже прогрызла твëрдый кусок, едва не схватилась за челюсть и не выплюнула попавшуюся кость. Затем всадница придвинула к себе тарелку с человечиной, которую ей приготовила челядь. Гробы «пристанища Смерти» и Голода исчезли из некрополя. Их внутренности были вырваны, часть — съедена, а часть соединена друг с другом. Плоть Бонмал показалась Чуме наиболее вкусной, ибо при похоронах её тело обмазали ванильным лосьоном. С особым наслаждением она поедала сердце, кишечник и почки. Пальцы ждали своей очереди на кровавой миске вместе с отсечённой головой. От Голода не осталось ничего, кроме паховой области, зубов и кожи. — Ты особо не старался. Если так хотел позабавиться, мог бы позаботиться о том, чтобы мне ничего здесь не мешало. — Чума, жуя мясо и жадно облизываясь, указала на кость на краю кровавой тарелки. Война не среагировал — он специально не выбирал кости, чтобы вдоволь насладиться унижениями всадницы. Когда тарелка опустела, Война, взмахом руки, наколдовал графин с красной жидкостью, напоминавшую кровь. В этот раз Чума не стала отказываться — она быстро опустошила графин и с наслаждением посмотрела на свои кровавые руки. Ей было всласть всë, кроме невыбранных костей. — Тебя питает не страх и не отчаяние. Тебя питает твоё кровожадное безумие. — Я тебя ненавижу. Война рассмеялся. Ненависть подкрепляла его больше кровавых войн, распространившихся по всему земному шару. Стоило ноге Войны ступить на границу стран, как гражданских одолевало звериное желание присвоить себе территории и начать войну против соседей. Война уничтожил двенадцать огромных стран, в восемь раз сократил население планеты и продолжал делать это до тех пор, пока один метис вдруг не начал проявлять в себе силу. Сестра его «собственного пристанища» . — Ты наказывал людей, как велел Единый, пока я искала того, кто откроет Книгу Жизни! Нам не нужно пять метисов, чтобы убрать имена всех нечестивых из Книги! Нужен только один... метис, который пробудит в себе звериную жестокость, равносильную моему безумию... нужен тот, кто особо уязвим и зол, когда кто-то посягает на него и близких... о, сколько ярости я увидела в этом метисе! Нет такой злости, такой ненависти к тому, кто убил его жалкого близкого! Это чудовище... Война спрыгнул к всаднице, взял свой меч и вонзил его ей прямо в лицо. Чума истошно закричала и засмеялась. Её забавили попытки Войны избавиться от всадницы. Вытащив меч, Война увидел на лезвии кусочки мяса, которые Чума не проглотила из-за неожиданности. Он вытер меч об лицо Чумы и сел на одно колено. Взяв сестру за подбородок, он вонзил в кожу длинные чёрные когти и улыбнулся, когда Чума начала кричать и умолять его перестать. Когда Война высасывал чьи-то силы, невозможно было остановиться. Войне было всласть видеть страдания и слышать истошные крики своих жертв. Когда горели жилые дома, а люди убивали друг друга, стоя на мёртвых телах своих собратьев, он наслаждался криками и стонами, наполненными ненавистью и страданием. Только Война мог оставлять жертв на протяжении нескольких часов живыми. Он видел, как все истекали кровью, видел, как кто-то отрубал кому-то головы и показывал, что это малое, что он может сделать. Война легко уничтожал только мелкие страны и не рисковал трогать большие государства. Особенно он не рисковал трогать город, в котором родилась и выросла семья Шона Мендерса. Отчего то он не мог этого сделать. В скором времени поднявшийся уровень воды в море бы всё равно погрузил страну под воду, но Война не позволял воде её поглотить. — Назови имя этого метиса. Война заставил Чуму смотреть ему в глаза. Всадница молчала и раздражала Войну непокорностью. Тогда он воткнул ей когти к глаза и, услышав истошный крик, добился краткого ответа. То, что сказала Чума было неправдоподобным, неправильным... она не могла сказать такое, она дразнила Войну! Всадник не поверил ей и потребовал честный ответ. Тогда Чума снова назвала имя метиса и перечислила его способности. Войне пришлось принять это. Чуме были не нужны ни Арамис, ни Бартоломео. Пусть они хранили в себе запретные знания и находились под покровительством Астарота, Чума не видела в них собственной силы. Ей был нужен тот, кто имеет свою, жестокую и безжалостную силу, способную уничтожить рассадник проблем на бедной планете. Ей была нужна Свеа.