Единственное развлечение

Сознание возвращалось к Дилюку медленно, почти болезненно. В голове всплывали картины последнего, что он видел, прежде чем провалиться в темное небытие. Воздух в подземном убежище, медленно багровеющий от сочащегося сквозь вентиляцию газа. Товарищи по сопротивлению — кто-то хватается за горло, кто-то беспомощно царапает грудь. Скрежет металлической двери и выстрелы из мушкетов. — Пока вы финансировали снежнийское сопротивление, сидя в своей мондштадтской норе, я не мог до вас добраться. Кто бы мог подумать, что вы преподнесете мне себя в подарок, явившись на личную встречу с госпожой Романовой по первой же её просьбе. Этот голос был знаком Дилюку, но звучал совсем иначе, чем тогда, когда он слышал его в последний раз. Если во время своего визита в Монд Второй Предвестник то манерно тянул каждое слово, то безудержно тараторил, размахивая руками, то сейчас он говорил спокойно, даже церемонно. С трудом разлепив веки, Дилюк тут же зажмурился: его ослепил невыносимо яркий свет висящий над ним лампы. Вновь приоткрыв глаза, теперь уже с осторожностью, он взглянул в лицо стоящего у металлической холодной койки Дотторе. Внешне Второй Предвестник тоже сильно изменился: новая маска наглухо закрывала глаза, длинный завитой локон спадал с виска на заметно округлившуюся щёку. Голос, лицо, осанка, манера держаться… Как будто это и вовсе был другой человек. — Госпожа Романова цела? Что ты с ней сделал? — С ней все хорошо, она работала на меня. Видите ли, ее муж и сыновья погибли в теракте на фабрике Глаз Порчи, который организовали ваши друзья на ваши же деньги. По её просьбе все те, кто участвовал в общем собрании ячейки сопротивления вместе с вами, были ликвидированы на месте. Если бы вас с ними не было, я бы мог закрыть глаза на эту просьбу, и их бы приговорили к каторге, но не к смертной казни — ведь Царица всегда была милостива к своим заблудшим детям. Широкая радостная улыбка сверкнула в неестественном белом свете лампы. — Каково это, мастер Дилюк — быть убийцей полусотни своих союзников? Стиснув зубы, Дилюк заёрзал на металлической койке. Руки и ноги были крепко зафиксированы. Какая-то чужеродная сила блокировала элементальную энергию, не позволяя ему призвать пламя и спалить стянувшие запястья и лодыжки ремни. — Не можете сформулировать свои мысли? У вас будет достаточно времени для того, чтобы подумать над этим. Подумать в темноте, тишине и одиночестве. *** Путь был долгим и утомительным: три дня на корабле, потом почти сутки в шумном паровозе. Наконец, Коллеи оказалась в столице Снежной. К машине Дотторе, собственнолично встретившего её на вокзале, она шла, опираясь на его руку и едва не падая с ног. Такой вымотанной она не чувствовала себя с того дня, когда в первый раз проснулась по-настоящему отдохнувшей, без привычной боли в мышцах и суставах, и осознала, что грозящая свести её в могилу болезнь отступила. Тигнари не хотел отпускать её в Снежную — сначала напоминал о том, что ей пришлось пережить по вине Второго Предвестника, потом то и дело говорил о том, как ему будет сложно обходиться без её помощи. Тем не менее, убедившись в решимости Коллеи и прочитав письма, в которых тот рассказывал о направлении своих новых исследований, он смирился. Дотторе был негодяем, но не лжецом: он знал цену своим обещаниям. Поэтому Коллеи знала, что через год вернется домой живой и здоровой, а её худший недостаток — эта мерзкая, постыдная вещь, что отравляла ее мысли во снах и наяву, не давала спокойно жить, не давала смотреть на других, нормальных людей, как на равных, — будет полностью исправлен. Сквозь мучительную усталость она все же смогла удивиться тому, что жилище Второго Предвестника было похоже на обычный снежнийский дом — с подставкой для обуви и вешалкой для верхней одежды в коридоре, с обеденным столом и плитой на кухне. В её воображении он должен был жить в пустом белом помещении, вымощенном идеально гладкой плиткой, внутривенно поглощать прозрачную жидкость из стеклянных бутылок и спать, неподвижно свернувшись в морозильном контейнере. Поэтому, увидев вещь, которой не могло быть в жилище обычного человека, она вздохнула с облегчением. Это был торс без головы и конечностей. Бледная, местами покрытая светло-золотистыми веснушками кожа со старыми шрамами, красные волосы в паху, продетое в пупок кольцо, на котором висел алый пиро Глаз Бога в мондштадтской оправе… По этим красным волосам Коллеи догадалась, кого видит перед собой: яркие волосы, выдающие потомка Мураты, и бледная кожа северянина — она знала лишь одного человека, в котором сочетались эти черты. В грубое месиво рубцовой ткани на месте его шеи был вживлен крюк, и обрубок покачивался на этом крюке рядом с вешалкой для одежды. Коллеи не хотелось признавать, что этот обрубок жив, но это было очевидно: широкая, покрытая редкими красными волосками грудь приподнималась и опускалась, культи конечностей время от времени шевелились. С совершенно спокойным лицом Дотторе снял шубу, взял с тумбочки широкий ремень и пристегнул его ко ввинченым в кости предплечий металлическим петлям. Затем, перекинув его через шею, затянул на спине пару ремней, пристегнутых к петлям, крепящимся к подвздошным костям. Скрутил крюк, за который обрубок висел на своей стойке, чтобы он не упирался в подбородок. Теперь этот человеческий обрубок был надет на него, словно какой-то гротескный фартук. Коллеи нервно сглотнула, глядя, как Дотторе расстёгивает штаны и заправляет свой мясистый кривоватый член в сочащийся кровянистой слизью задний проход обрубка: этой слизи вытекало столько, что даже смазка не была нужна. Тот сучил культями и извивался, точно червь, звеня колокольчиками, болтающимися в его сосках и крайней плоти, но Дотторе это совершенно не беспокоило. Она опустила взгляд, уставившись на поросшие густыми бирюзовыми волосами яички — они болтались в низко обвисшей морщинистой мошонке, выглядывая из-под более упругих и плотных яиц обрубка. — Ну что ты так смотришь? — спросил он. — Отвыкла, — только и смогла пробормотать она. Она точно не знала, что произошло в Сумеру, но четко видела: это лишило Второго остатков здравомыслия. Закончив, он подошёл к Коллеи и по-домашнему поцеловал её в щеку. Изо рта у него пахло гниющими зубами, дерьмом и похотью. Кажется, это было самое омерзительное из того, что доводилось носу Коллеи ощущать за всю ее жизнь. Ещё омерзительнее было то, что в ее живот уткнулся привставший пенис обрубка. От того, что безголовый торс реагировал на происходящее с ним, ей стало не по себе. — Да, мастер Дилюк всё чувствует. И, возможно, даже осознаёт, — спокойно ответил Дотторе на ее немой вопрос и подтвердив догадки о том, кем был этот обрубок. — У него же... нет головы. — Головы нет, а мозг есть. После декапитации я переместил содержимое черепной коробки в брюшную полость — после удаления лишних органов там как раз освободилось достаточно места. Теперь мастер Дилюк ничего не видит и не слышит, однако ощущает всё происходящее со своим телом. Надеюсь, это немного забавляет его. Он зашёлся хриплым каркающим смехом. Коллеи вспомнила, как сама пыталась найти хоть что-то хорошее в череде одинаковых безысходных дней, и нервно улыбнулась. *** Дотторе ушел заниматься какими-то документами в своем кабинете, позволив Коллеи самостоятельно разобрать чемоданы и разложить вещи по шкафам в её новой комнате. Над письменным столом висела книжная полка с инадзумскими ранобе, а на стене была уродливая картина, изображающая цветущее дерево, на котором сидела разноцветная сумеречная птица. Какая дурацкая попытка создать приятную атмосферу. Оставленный для неё на столе напиток был не только вкусным, но и удивительно бодрящим — за окнами начало темнеть, но ей не хотелось спать. Когда раздался стук в дверь, Коллеи подумала, что надо было не только переодеться в ночную сорочку, но и лечь в постель, чтобы притвориться спящей. Это бы немного отсрочило неприятную часть договора, заключенного по переписке. Конечно, договор был взаимовыгодным — Дотторе узнает больше о работе речевых центров мозга, а она сможет научиться грамотно писать. Сможет читать про себя быстрее, чем вслух, и ей больше не придется шёпотом проговаривать каждое слово на страницах книги. Сможет получить образование, путь к которому был прегражден этим недостатком со сложным названием, которое она одновременно помнила и не помнила: прикажи назвать — произнесёт без проблем, прикажи написать — поменяет половину букв местами. И, конечно, Коллеи знала, что будет не только решать тесты, лежать под непонятными приборами и мыть пробирки. Но её утешала слабая надежда на то, что её повзрослевшее тело, тело молодой женщины, не будет для него интересным. Увидев, как Дотторе надевает на себя обрубок мастера Дилюка, она поняла, что он менее привередлив, чем ей всегда казалось. — Если верить моим модифицированным обонятельным рецепторам, сегодня у тебя овуляция, поэтому мы должны предохраняться. Мастер Дилюк поработает средством контрацепции. У него перевязаны канатики, так что не бойся, ты не родишь от него маленького Рагнвиндра. Было бы интересно взглянуть на ваше дитя и узнать, какой Глаз Бога оно получит, но беременность от него всё-таки не входила в рамки нашего с тобой договора. — Чт… — Коллеи сглотнула, не сразу осознав, о чем говорит Дотторе. — Вы будете… Вы собираетесь… с помощью него? Через него? Его членом? Дотторе кивнул, качнув бирюзовыми кудрями. — Устраивайся поудобнее. Она задрала ночнушку, выгнула спину, приподняв зад и распластавшись грудью на постели, чтобы не видеть Дотторе и надетого на него обрубка. Мягкий матрас, чистая простыня. Ноздри щекотал приятный аромат свежести и мороза — видимо, как и другие снежнийцы, он позволял ему промерзнуть на улице, а не сушил в помещении. Интересно, стиркой и другими домашними делами тоже занимались специальные машины? Пальцы Дотторе стиснули её бедра — так же, как стискивали когда-то давно, но в то же время немного иначе. Член обрубка вошёл в нее, точно плуг в сырую землю. Коллеи всхлипнула: в том, что их разделяла толщина зажатого между его бедрами и её ягодицами чужого тела, было одновременно что-то унизительное и успокаивающее. Он не входил в нее так же, как тогда, шесть лет назад, это было совсем не то же самое, что она видела в своих самых страшных снах и о чем мечтала в самых стыдных фантазиях. Просто он трахал обрубок. А обрубок трахал её. Но у обрубка не было ни своей воли, ни своих желаний, поэтому во взаимодействии его гениталий с её гениталиями не было никакого сексуального подтекста. И, конечно же, это было совсем не то, чего она ждала и чего боялась. Подгоняя обрубок толчками бёдер и время от времени заставляя его ускоряться ударами по спине и плечам, Дотторе наконец смог найти нужный темп, и из её горла вырвался бесстыдный стон. Инфернальное море поглотило разум, не оставив места ни воспоминаниям, ни фантазиям. Зловонные воды наслаждения сомкнулись над головой, залили глаза хлынувшими слезами, вытеснили воздух из лёгких — и, захлёбываясь жалкими рыданиями и истеричным смехом, ненавидя себя, ненавидя Дотторе, ненавидя свое желание стать лучше любой ценой, Коллеи перестала думать о чём бы то ни было. В мире остались лишь его сдавленные хриплые вздохи и её задыхающийся хохот. Несколько минут — и ее влагалище мощными спазмами сдавило заполнивший её изнутри орган того, что было мастером Дилюком. Тело Дотторе напряглось, извергая своё семя в глубину стиснутого между своими чреслами и задом Коллеи обрубка. Сознание внезапно прояснилось, и за мгновение до того, как спаянный тисками общего оргазма уродливый конструктор из двух с половиной тел разъединился, Коллеи успела представить, насколько нелепо должна была выглядеть со стороны эта картина. Она вытянулась на постели, лежа на животе, Дотторе завалился на спину. Перекатившись на бок, Коллеи взглянула на него пьяным взглядом. Распластавшись на кровати морской звездой, он тяжело дышал. Грудь обрубка едва заметно приподнималась и опускалась. Должно быть, там, где была его шея, осталось отверстие для дыхания. Или его новая ноздря находилась на спине? — Ох, — Дотторе спихнул с себя Дилюка, и тот, соскользнув с его обмякшего члена, скатился на смятые простыни и застыл кверху задом. На спине не было ничего, что напоминало бы дыхательное отверстие: видимо, всё-таки оно находилось там же, куда ввинчивался крюк, при помощи которого Дотторе вешал обрубок на стойку. Между бледных ягодиц алела длинная склизкая колбаса выпавшей прямой кишки. — Кстати, он научился получать удовольствие от ректальной стимуляции. Смотри. Рука Дотторе обхватила основание червеобразного пролапса, слишком толстого, чтобы его пальцы могли сомкнуться вокруг него, и задвигалась вверх-вниз. — На самом деле это не очень хорошо, раньше его прямая кишка выпадала только при… определенных целенаправленных действиях с моей стороны, а теперь такое случается даже тогда, когда я снимаю его с себя, переодеваясь перед сном. Коллеи не знала, что ответить. Посочувствовать мастеру Дилюку? Сказать, что с этим обязательно нужно что-то сделать? Все это выглядело одинаково нелепо. Впрочем, не так нелепо, как то, что делал Дотторе. — Иногда я думаю, что имеет смысл заменить его износившийся анальный сфинктер на губы и круговую мышцу рта и вживить в кишку язык и мышцы щек, чтобы он мог мне отсасывать, пока я использую его, как контрацептив или элемент одежды. И чтобы мог полизать свою простату, если вдруг заскучает, когда я занят и не могу уделить ему немного внимания. В конце концов, мой член в заднице — это единственное развлечение, которое у него есть. — Теперь не единственное… — сглотнув, произнесла Коллеи: растянутое членом обрубка влагалище до сих пор слегка ныло. — Теперь не единственное, — продолжая надрачивать пролапс Дилюка, согласился Дотторе. Словно в ответ на его слова обрубок судорожно дернулся, и его зажатая в кулаке Дотторе кишка излилась на пахнущие свежестью простыни пенистой белесой слизью.