сияние

Одиночка любит валькирию воскрешающего копья не как правильно — как получается, неумело, неловко, без шаблонов и лекал; «зорко одно лишь сердце», — учит Экзюпери, и истина оттискивается вместе с лисами/барашками/розами по ту сторону век (уметь бы читать между строк, между каждых неслучайных прикосновений и ободряющих улыбок, пока в глазах застыла грусть). В воительницах ничего человечного, ничего доброго и мудрого, каждая — мишень с золотой стрелой, пойманной ниже ключиц, деталь механизма; следующая на небесном конвейере, смотрящая подруге в затылок. Вечность бьется на тринадцать неровных осколков, стекает по древку копья не то смолой, не то кровью (твоей?). Ирка заменима, как и каждая из валькирий; ей не до смеха, когда Гелата перед боем говорит открыто и просто: «значит, пойдем и умрем друг за друга», а та и не думает шутить; свет перемелет ваши кости, девочки, в звездную пыль, чтобы вы уступили места новым воительницам. Древко ломается, занозя щепками ладони одиночке, ржавчина пачкает-рыжит пальцы; вот она, благодать божия — все, что ты получишь, изломав себя и других. Все, что вы обе заслужили в сухом остатке.