новая жизнь

мне в одного заебись

***

и пока твоё по пакетам на вокзалах, в аэропорту, на остановке, под бочком запрятано выкидышем мамкиным у чьих-то друзей на хате оставленным дурачком теть наташа заплетает тебе косички на первое сентября, её мамка, размером как три шкафа, неуклюжая, громоздится на кухне у маленькой тоненькой гладильной доски, на руках трясется обвисшая кожа, гладит тебе фартучек и в груди только заполошно: «где же мама? где же мамочка? почему почему почему я тут, почему я одна?» слёзы накатывают истерика не за горами из ванной комнаты сыро тянет мочой как из туалета в отделениях разных родильных домов в основном тех, где плодят наподобие тебя обормышей, где чистят и выкидывают, хоронят и показывают счастливым отцам, сами светясь от счастья, сморщенных розовеньких маленьких где всякое бывало, бывает и будет дальше ты там родился, славно, что не сдох, что не выбросили, вколов чего хорошего больше нужного жаль, что не сдох, чтоб стоять сейчас белыми колготками на грязном полу сдерживать сопли-слёзы, рубашку неудобную застегивать, терпеть руки теть наташи в волосах, что тянут и больно всё, как же больно родненькая ну что же ты меня не спасаешь? вся квартира такая грязная, рожи у всех такие помятые и женского тут ничего. а что есть, то отвратное, в крови да в животах варится, бьётся, толкется, места не хватит слушать, как сердце стучит и бояться что не аппарат шалит, а дитёночек умер а по тебе не боятся, по тебе скучают, впахивая на трёх работах, боясь, что заберут маленькую нежную хрупкую по тебе не плачутся — слёз не осталось и жалости не хватит, бог не любят жалостливых шибко то то у них вечно кто-то мрёт тебя любят и сонную длинную в школу бы подольше не будили, чтоб такую теплую и родную кровь от крови плоть от плоти какими муками ты мне досталась, не тянуть на мороз шагать по листьям не трясти в маршрутке тебя бы не трогали, но хватают и учат жить и бьешься лбом об подоконник за слишком нежное внутреннее, слишком светлое доброе лицо куда ты человека родила в мирскую копоть и грязь как ему выбираться приходится светлому-чистому смотреть, как люди в тяжёлых ботинках громят мамкину точку на рынке — чейто русская да на хача работает я знаешь че думаю наша влюблённость это как импринтинг у уток я тебя запечатлею на внутренней стороне век, ты отложишься в подсознание и будешь сниться мне после страшных дней потому что внутри я знаю, что ты безопасен и вот тебе путь от холодных грязных досок пола и больно тянущих волосы пальцев от грустных тёплых маминых глаз от нищеты и ее горести от первой смерти знакомого человека и пустоты коммуналок от копоти, грязи в глазах одноклассниц до его синих глаз злой человек твой человек спрятал добро и ты носишься дяденька, отдайте, я же знаю, что это все мне и моё а он чем хороший пахнет весь пеплом одеколоном дешёвым кожей от куртки господи какое же ты моё все в тебе правильно и глаза блестят, и в зеркале кажутся красивыми и женское становится не про кровь по локоть и тянущие боли, не про продышать схваточку и злых санитарок женское вдруг становится про блестящие мягкие волосы про лёгкую походку про его тёплые руки на твоих белых бёдрах женское вдруг становится про общее про утиную походку про ощущение будто рыбка в животе, маленькое в утробе ворочается, зевает, морщится, про его толчки на папин голос потом холод гинекологических зеркал испуганные глаза больничные сорочки что же ты рожаешь где сама родилась смотри, какой он наш, живой родился я родила и в этот раз ты постараешься, ты ему обещаешь, шепчешь тихо пищащему комочку завернотому в пелёнках батончику, сотканному из вас двоих, что все будет по-другому, что все будет хорошо и он никогда не будет про недолюбленность, холодный пол, ошибки что папа его любит также сильно как ты и что все у вас будет иначе круг замыкается новая жизнь