Пёс

Олег лежит весь в крови. В чужой. Горячий воздух пропитан её запахом, от чего начинает потихоньку мутить. Сирийское солнце настойчиво печёт, словно пытаясь испепелить пока ещё живого Волкова. Тот лежит рядом с телами сослуживцев, пытаясь не дышать — противник бродит где-то рядом. Неизвестно, когда чужие солдаты уйдут. Неизвестно, решат ли они всадить пару коронных кому-нибудь в голову. На всякий случай. Или пройтись очередью снизу вверх, по позвоночнику, чтобы прямиком в груз триста — раненый иногда хуже убитого. Сердце стучит, хочется глубоко, шумно вдохнуть пару раз, чтобы успокоится, но нельзя. И нельзя будет где-то в промежутке от пары минут до неопределённо большого времени. Олег пытается отвлечься. Он вспоминает прохладный питерский ветер, идущий от Невы, вспоминает, как этот ветер развевал родные рыжие волосы. Серёжа всеми силами отговаривал от армии. Ладно срочная служба, но контракт? А Олега затянуло. Так сильно, что сейчас он близок к тому, чтобы умереть. Он слышал, что армия делает из мальчиков людей. Храбрых и стабильных. Нормальных. Май, природа расцветает. Рядом какой-то испуганный угловатый паренёк с веснушками, разбросанными по лицу. Рыпается из стороны в сторону, нервно дёргается. Волков — само спокойствие. Он сам взял себя в руки и привёл на перевоспитание, как непослушного щенка. Их выводят из сборного пункта, к потрёпанной газельке. К провожающим, среди которых Разумовского нет. Тот месяц назад отправился в Москву на какую-то университетскую школу по информационной безопасности. Так было нужно, так лучше для Серёжи, но в районе груди всё равно больно — Волков единственный, с кем перед отъездом никто не прощается. Олег возвращается целым и невредимым. Казалось бы. Беги. Настолько далеко, насколько способен. Не зря же нормативы почти на максимум сдал, да? Возможно, он почувствовал себя бессмертным после того случая. А возможно понял, что после всего пережитого сложно вернуться на гражданку. Жить со всем увиденным. Психика привыкла к зашкаливающей тревожности, тело — к кортизолу. Резкое понижение равно съехавшая крыша. Ко всему он больше ничего и не умеет. Нужно продолжать делать то, на что способен. Чему так долго учили. Именно поэтому он идёт дальше — в наёмники. В этой работе должен смущать практически каждый пункт, но для него важен лишь один. Нельзя оставлять экстренных контактов. Попросту небезопасно. Для всех, включая сам контакт. Если Волков погибнет, Серёжа об этом не узнает. — Ну и нужен ты там кому? В России? — Усмехается Вадим, один из команды наёмников, скрестив руки. — Нужен. — Короткий уверенный ответ. — Тогда почему ты здесь? Потому что так Серёжа, уже возмужавший и способный за себя постоять, сможет сосредоточиться на карьере, которая вырисовывается просто блестящей. А Волков наконец поймёт, что представляет собой отдельно от друга. Он сбежал, быть может немного позорно, не без тяжести на душе. Но боль — лучшая точка роста. — Зарабатываю. Вад усмехается, а потом молча уходит. Несмотря на то, что он порой ведёт себя как мудак, Олег ему доверяет. Приходится по долгу службы. Постепенно прикипает к нему, не умом, а сердцем. Пунктирной линией на Олеге намечается новый ошейник. От предыдущего-то не избавился, ну куда? А Вадим как чует. Захватывает пространство вокруг, шутит несмешно и пошло, наблюдая за реакцией, держится ближе, чем к другим. Почти каждая операция у них общая, и, похоже, не случайно. На одну из них набирают целую кучу народа, и пахнет это должным месивом. Их разбивают на группы, сначала на дело идёт команда с Вадимом. Тот возвращается, один на пятнадцать трупов. Старается держаться по привычке, из соображений репутации непробиваемого ублюдка, которую так долго строил, однако панику сложно скрыть. Уже перемотанный бинтами, но до сих пор на адреналине, приходит к Волкову. Олег чует интуитивно, что от него нужно, поэтому целует первым. Выходит ожидаемо грубо, с остервенением и вкусом крови на разбитых губах. Пальцами на шее Вада Олег нащупывает бьющуюся в конвульсиях сонную артерию, убеждаясь — они оба живы, они оба выбрались. Это кажется предательством, хотя Разумовский и Волков никогда ничего не друг другу не обещали. Всё было на недомолвках и брошенных вскользь взглядах, только вот на душе становится гадко. Отвращение мешается с чем-то жутко приятным, стоит ощутить чужую ладонь на бедре. Олег не думает вообще, когда нужно выбрать между стопроцентным убийством их цели и защитой Вадика в образовавшейся бойне. Прикрывает спину коллеги, отстреливается, упуская того, кого им заказали. Стрельба не утихает. В один момент Вад хватает за шкирку, словно собаку, и прикрывается им, как щитом. Реальность расслаивается на множество вариантов развития событий, и он, кажется, попадает в самый сумасшедший. Похоже, пуля где-то в районе живота. Этого можно было ожидать. Если бы пелена веры в людей не застилала глаза. Джессика, которую назначили руководителем миссии, кроет Вадима трёхэтажным матом, а Олег лишь долго смотрит тому в глаза. Пуля попала в бронежилет, остаётся лишь большая гематома. — Я ж не ты. — Этот уёбок пожимает плечами. — Никто не просил помогать. В этом твоя проблема. Будешь привязываться, значит будешь страдать. Олег лежит весь в крови. В своей. Венеция радовала хорошей погодой, но наёмник чувствует лишь холод пола. Он пытается захватить воздух, вздымая грудь, только вот не получается. Мир кажется искусственным. Будто Волков окружён театральными декорациями и актёрами. Хорошо отыгрывают, да всё равно не верится до конца. И вообще хочется уйти поскорее домой. А может, это и вовсе кошмар. Может, в Сирии в него таки выстрелили, и он находится в настолько долгой предсмертной агонии, начинавшейся правдоподобно, а потом скатившейся в полнейший сюр из-за того, что кислород постепенно перестал поступать в мозг. После всего случившегося Олег понимает — Вад оказался прав. Только Волкову ничего не остаётся, кроме как смириться с судьбой, ведь нужда в людях у него заложена совсем глубоко, ни найти, ни вытащить. Он — тот же верный пёс. Пускай теперь и испуганно отворачивающийся от протянутой в попытке погладить руки.