Золотарник

      Школьная пора отныне считается самой лучшей: здесь тебе и первые знакомства, и друзья, и влюбленность, первый парень или девушка и, конечно не без этого, первые ненавистники, враги, проблемы, срывы, переживания. И всё так сказочно-зефирно, несмотря на гнетущую правду. Рутина начинает тебя поглощать, затаскивать в свой подвал. Ты ещё совсем молодой, зеленый, неумелый ступаешь на эту дорожку, выложенную рабочими, своими маленькими ножками в лаковых ботиночках, в выглаженном костюме без единой складки и, слегка пошаркивая, шагаешь с большим букетом в руках и портфелем за спиной прямиком в такие же большие для тебя двери школы. Ничто тебя не заботит до первого урока в твоей жизни; и неважно какого: родительского или же школьного — ты всё равно не поймешь, потому что мал. Всё кажется таким огромным, как для гигантов, размером с Вселенную, что открывается в чистом небе ночью, если не пасмурно. Всё светится ясной белой аурой, показывая беззаботность твоего ума и широко открытых ко всему новому глаз. Старшеклассники вальяжно ходят по коридорам, могут тебя зашугать, если неровно при них подышишь — первый страх, но совсем ненадолго, когда понимаешь, что они такие же, как и ты сам, только чуть взрослее. Потом, через время, незаметно летящее мимо тебя, ты подходишь к этим пугающе родным дверям учебного заведения и не понимаешь, почему не можешь войти. Потому что вырос, а на твоих ногах замызганные кроссовки; и теперь в твоей голове другие мысли, другие цели и вкусы ко всему, чего пробовал и не пробовал. Неизвестность известна, скучно здесь находиться. Теперь всё подсвечивается темной аурой — от тех лиц, что по миллиону раз рассмотрены за уйму времени, становится тошно. Не так легко дышится, но жить ещё можно.       Минхо тоже сейчас это ощущает, потому что всё, что ему нужно, он нашёл и готов использовать. В свои семнадцать он чувствует себя слишком взрослым, ну уж точно мудрее всех окружающих его повсюду. Как маленький глупец, возомнивший себя гением. Но гений ли он, если не видит перед носом очевидного? Его друг-одногодка Хан Джисон очень странно при нём себя ведет: как-то нервничает, прячет за спиной руки, иногда заикается, краснеет при любом взгляде, ища в этих кошачьих карих прорезях что-то в ответ на свои такие немые мысли и мелкие переглядки, будто полет невинной бабочки. Но так бывает страшно смотреть на то, как меняется его лицо, бабочки в момент дохнут в желудке, сжимаются руки в кулаки, а глаза чернеют на несколько оттенков, когда на обозримом горизонте появляется светлая длинноволосая головёшка с такими же переглядками, как у Джисона. Киёрэ́н, подруга и по совместительству одноклассника Ли Минхо, что так сломя голову бежит к любимому Хошеньке обниматься с дикими возгласами: «Минхо! Ты пришел! Я тебя искала по всей школе!». А Хан собирает остатки разума в кулак, чтобы не наброситься на нее и не отодрать ее цепкие ручонки от возлюбленного пылкого сердца и слабой души. Он ходит по тонкой грани… Он скоро не сдержится, эта борьба за Минхо между ним и этой подружайкой, которую на дух не переносит, длится уже два года. Но борьба ли это, война ли? Для Джисона — определенно, а для Ки́ё… Нет, она не ненавидела Джисона, как он её. В ней находилось благородство и сдержанность не кидаться с ним грубостями, когда видела, как Хан хочет заполучить внимание друга. Она просто пыталась быть собой и не загоняться, что Ли любит ещё кто-то другой.       А может её симпатия была не так уж сильна? Она не писала песен про Минхо, не сочиняла стихов, не посвящала ему всю-всю свою жизнь (зато была очень приставучая, как жвачка к волосам). А Джисон? Да, Джисон всё делал, но это оставалось за пределами его комнаты и в тотальном игноре его чувств к Минхо. Если бы эти чувства были живым существом, Хан бы без труда смог задушить его в одеяле в своей комнате, а потом выкинуть как бесхозную вещь на помойку, обрекая на прорастание в почве, как сорняк. Но так не хочется, потому что потом не будет смысла жить. Но он всё равно его любил, несмотря на нескончаемую ревность, что лилась и лилась и не заметить её мог только полный кретин. Но он так завидовал Киё. Он не мог обращаться с Хо так же: обнять за плечи, зарыться рукой в волосы, завивая их на пальцах, как бигуди, шептаться с ним о чем-то на ушко, что не слышали бы другие, даже когда Хан сидел вместе с ними и смотрел кино, мелькающее на лицах пятнами. Ну как кино… Кино для него был Ли Минхо, такой милый, сверкающий, как бриллиант, очаровательный и незабываемый. Такой прекрасный, что о нём нужно писать картины, симфонии, слагать сплетни о его нескончаемых поклонницах и тому подобное. Непонятное чувство разливалось в груди при виде того, как эта Киё липнет к Минхо, а тот её не отталкивает. Так же не замечает её чувств, но он к ней хоть чуть снисходителен.       Но кто-то скажет: «Хан, ты зря стараешься, Ли не обратит на тебя внимание, по крайней мере в «таком» плане,» — но Хан не сдавался. Он снова и снова надеялся, что когда-то его чувства окупятся. Не зря же он караулит его подъезд. Не зря он готов на всё. Буквально. Он готов отказаться от своей личности, если то прикажет Хо. Неужели Ли такой слепой? Определенно, раз не видит в Киё и Джисоне ничего больше, кроме приятелей. Но надо что-то делать, да, Хан Джисон?       — Ты свободный человек, Джисон-и, ты можешь делать всё, что тебе заблагорассудиться, — сказал ему Ли по ту сторону окна, что пропускало мало света, так как на дворе поздний вечер. Его силуэт мерещился в деревьях: в мелькающих листьях, что развивались на ветру в окне квартиры Джисона. Или это был и вправду Минхо? Это не важно, раз Джисону приятно слышать в своей голове его льющийся шепотливый голос, успокаивающий и ласковый. Такой, каким Хо разговаривал с Киё. И будто эта речь, проигранная в горящем сознании парня, дала ответ на всплывший вопрос и побудила к действию, раз Хан засобирался.       — Да, Минхо. Ты прав, ты чертовски прав. Но мне это не сойдет с рук, верно? — Джисон вдруг остановил свои сборы, повернувшись спиной к открытому окну. Засученные рукава темного махрового свитера скользнули вниз по рукам, щекоча кожу, но парень не двинулся. Взгляд скользнул по шкафу, полу, своим босым ногам, что не видали носков сегодня, а потом снова на шкаф, куда уже падало еле заметное свечение фонаря.       — Это не важно, когда тебя это волновало? Всё не важно, твоя жизнь не важна, важен только я, да, Хан? Ведь так?       Хан опустил голову вниз, смотря на то, как через его ноги мелькают тени листьев, пару раз моргнув. Он не решился взглянуть за спину, потому что там точно никого нет.       — Да, мне важен только ты, Минхо-я. Я не дам никому управлять мной, кроме тебя, — проговорил вслух парень, закрывая глаза.       Он всё-таки обернулся. В окне никого, только темнота. Это так настораживает и завлекает одновременно, так странно. Уже скоро ночь. Хочется потянуть свою руку туда в окно, может найти мягкую ладонь Минхо и ухватиться за неё, приластиться к ней, давая себя погладить. Но нет, дерево не погладит.       — Киё! — на встречу подруге шёл Хан, махая ручкой издалека. Как знал прям. На улице было чуть прохладно, поэтому сверху, кроме свитера, была одела джинсовка. Темнота непроглядная, фонари только спасают, и то в желтом свете глаза болят, а ближе к лампе собираются мелькающие крапинки насекомых.       — Джисон? Что ты так поздно здесь делаешь? Возвращайся домой, — чуть ближе подойдя, сказала девушка, заглядывая в лицо парню.       — Я в магазин собирался, а ты что так поздно тут делаешь? — он завел руки за спину, непривычно для его манеры. Киё же остановилась перед парнем, что смотрел на неё из-под своей черной челки, сверкая глазками чернее ночи в фонаре.       — Да так, решила… Эй! — её внезапно схватили за руку, в которой она держала телефон, и с силой двинули с места, направляя куда-то в темноту, — Эй! Эй! Что ты творишь?! Отпусти…       В переулке между двух домов, как раз кстати, без этих надоедливых окон было совсем неуютно, особенно когда тебя с силой затащили туда и прижали о стену, перед этим вырвав из руки мобильник. Он упал куда-то на асфальт. По звукам непонятно, остался он цел или нет, но сейчас не до этого. Меткие удары по плечам Хана заглатывала джинсовка, подобно броне, на ноги безудержно тряслись под нависающей темной фигурой. Кровь приливала к ушам и щекам, лицо краснело, а грудь всё чаще вздымалась в бесполезном трипе. Сильные руки сжимали женскую тонкую шею, как ножку бокала, только чуть грубее, ведь шея не стеклянная. Парень явно не собирался щадить подругу, если, не слушая её крики, он успевал угрожать:       — Боже, если ты сейчас не заткнёшься, тварь сучья, я тебя задушу к хуям собачьим, и ты больше никогда не встанешь, блядь! — шипел Хан, пока душил Киё, сильнее вжимая её в стену, давя на слабовыраженный кадык, чтобы крики меньше вылетали.       — Х-хан! Хан! Пожалуйста, очнись, зачем ты душишь меня?! — продолжала трепетать девушка.       Эти крики о пощаде не стихали и не секунду, Киё перестала бить Джисона по плечам и теперь сжимала его костлявые ладони, что сильно напрягались от применяемой силы, проявляя хрящи и сухожилия. Воздуха не хватает, говорить становится всё труднее и труднее. Джи, подобно Анаконде из всевозможных мифов, душил жертву. Так же беспощадно, как эта серо-зелёная змея со злющими, ядовитыми глазами. Джисон тоже пожирает девушку взглядом, будто сможет её так съесть без остатка, пробуждала каннибализм и ещё большую ненормальность. Темнота сгущалась в глазах обоих: Киё теряла сознание из-за удушения, а радужка хановых глаз всё чернела и чернела в ярости, отрывая врата в адский мир эгоизма и темного обожания, поглощая зеркала души в смольные склеры.       — Отпусти меня! Хан, ты не в себе! Джисо… — продолжения не последовало.       Хан с силой ударил Киё в кирпичную побеленную старой краской стену затылком. Девушка успела слегка вскрикнуть и затихнуть на дне, но всё также её руки держали чужие ладошки в своих, пытаясь отодрать от себя. Но ничего уже не получалось, разум залёг где-то глубоко в ногах, трясущиеся, как наша планета при сильных землетрясениях. Ногти неумолимо впивались в кожу. Теменная и затылочная кости отдали в мозг мощной стимуляцией, что помогло ему уснуть. Но Киё всё слышала и продолжала похрипывать, прикрыв глаза с порхающими ресничками.       — Почему я не сделал этого раньше?! Надо было давно тебя убить, но я терпел два, сука, года, чтобы тебя, мразь такая, прикончить! Слышишь меня, дура неотесанная! Чего молчишь? Скажи же, как ты его любишь! Скажи! Для чего тебе твой цепкий язык, что постоянно так ласково говорит «Хоша»? Как же ты меня бесишь, умри, умри, умри! — второй удар о стену тем же местом. Так сильно и беспощадно.       Ещё больше затряслись и подкосились ноги. Киё буквально висела на сжимающихся руках на шее почти всем весом. Сознание окончательно её покинуло. Так быстро? Может так сработала нехилая мужская сила, что сделала своё дело на ура? Возможно. В закрытых глазах бегали зрачки, ловя последние слёзы и звёзды, моментом видя всю Солнечную систему в её минимализме. Хан бы тоже хотел её увидеть, но только в лице Минхо. Только в нём. Ли заставлял его жить и ненавидеть эту паршивку всё больше и больше с каждым грёбанным днём. Не может спать, не может есть в кругу вполне благополучной семьи. И в кого он только такой агрессивный и «в себе всё держащий»? Это не важно, в семье не без урода.       От одного вида обморочной Киё хватает в дрожь, а руки на шее расцепляются, заставляя обессиленную девушку упасть на асфальт в темном переулке. Прямо перед ногами Хана, но не приклоняясь ему. Почти окочурившись на твердой земле, она уже не подавала признаков жизни: ноги разъехались в неестественном положении, выворачивая колени не ими в стороны, а наоборот, сводя их вместе, руки свободно легли на холод, а голова свесилась набок, приоткрывая губки, накрашенные легкой помадой. Красивая картина, если не знать какими заслугами она получилась, или если ты здоров. Но тут второе это лишнее. А Джисону мало, он решился на конкретную цель, которую добьётся любой ценой, ради Минхо. Ради прекрасного Минхо, который теперь будет сверкать карими глазками ради него.       — Я тебя ненавижу, Киё! Ненавижу! Ненавижу всё твоё существование! Ты руинишь мне всю мою никчемную без Хо жизнь, ты это понимаешь? Ах, точно, ты же тупая дура, раз воюешь со мной? — пнул он её в сведенные грязные колени, что ещё более неестественно прогнулись ближе к полу, придвигая жертву ближе к стене, — Ты решила упасть в обморок или умереть, зараза?! Я очень надеюсь, что второе, но я хочу полностью убедиться, чтобы такая хуйня в виде тебя исчезла с моего радара.       Не отходя ни на миллиметр, Хан достал из джинсовки что-то поржавевшее, металлическое, что смогло блеснуть во мраке подступающей смерти, заполоняющей весь больной разум. Парень присел на корточки перед Киё, сжимая в руке предмет. Он смог уловить, не глядя, её подбородок и направить на себя, рассматривая девушку. Прям как в сказке «Спящая красавица»: принц пришел поцеловать. Но целуют же с чувством обожания и любви, а не ненависти?       — Надеюсь, твоё жалкое и никому, поверь, ненужное сердце сгниёт тут в этом смердящем запахе города, потому что я так хочу, поняла меня? — переходя на шепот, твердил пустоте Джисон. — Получи, скотина!       Длинный заточенный и ржавый гвоздь угодил прямо в шею, заставляя вздрогнуть самого себя от неожиданности и какого-то приятного чувства покалывающего ветерка и бегающих мурашек по всему телу. Пока что осталась только сильная, моментально покрасневшая ранка, скорее вмятина на коже, что быстро бы зажила. Но она не настолько скоростная, как следующий, более сильный и глубокий удар, пришедший прямо в ту же точку. Вот теперь на губах прибывала необъятная сладость от того, как в темноте виделась кровь: такая черная, брызгающая, тягучая, как шоколад, как глаза Минхо. Такие глубокие, как и рана от третьего удара острым гвоздём. Слой дермы уже значительно повреждён, стоит ли остановиться?       — Сука! Блядь! Чтобы тебя ещё раз убили на том свете, если я уверую в него когда-нибудь. Если моим миром и богом перестанет быть Минхо!       Снова оскорбления бедной жертвы, что так удачно подвернулась сама собой в ночное время охотника. А охотник и новобрачный убийца не щадит: наносит удары быстрее, пачкая руки в сладком человеческом повидле, что плещет на свитер, оставляя характерные пятна. Боже, как же вкусно, вот бы попробовать… Но нет, Джисон не станет пробовать врага на вкус, никогда! Он бы попробовал кого-то другого, но не Киё. Он слишком сильно её ненавидит, раз думает, что, откусив кусочек, почувствует горечь яда на языке, а после задохнётся. Хотя, как говорил Ли ему в окне, он может сделать всё, что его душе угодно, и, тем не менее, это будет не важно. Потому что всё, кроме этого парня, ничего неважно для Джисона.       Дыра в шее уже внушительная, пока остановиться. И Хан останавливается. Даже перестаёт выкрикивать правдивые слова про его жертву. Про Киё, что ничего ему не сделала, которая просто жила своей жизнью.       Разве так легко лишить жизни человека? Просто подойти, схватить его за шею и задушить, а может вспороть брюхо кухонным ножом, а может и вовсе заманить в речку и в быстром течении утопить? Сбросить с высоты, попросив принять приглашение на посиделки на крыше? Связать руки и ноги бечевкой, после чего столкнуть в выгребную яму и засыпать сверху землей? Может заморить голодом или оставить человека в комнате с дикими животными, которые не прочь полакомиться аппетитно-пахнущим теплом? А может сжечь на костре, как ведьм и врачей в средневековье? Несмотря на то, что человек — самое опасное существо на планете, его так легко убить. А знаете самый изощрённый способ убийства? Ударить человека прямо в душу, прямо по сердцу, а потом резать и резать, и резать! Так глубоко, просвечивая внутренность этого прекрасного органа, что всегда людьми олицетворяется как что-то сильное, быстрое, означающее самое сокровенное чувство — любовь. И видеть, как изнутри гниёт человек. Опарыши в его рту — оскорбления и грубости, а дыра в районе груди — признак того, что человек — ходячий труп без эмоций, кроме неразделенной любви. Тебе даже ничего не нужно, чтобы погубить меланхолика. Достаточно просто его не замечать.       — Я бы тебя попробовал, но боюсь, что заражусь твоей «твариностью». Бывай, Киёрэн, спокойной ночи тебе.       Сумасшествие — желать мертвой «спокойной ночи», но уже и в правду сейчас это волшебное время суток. Поэтому ничего криминального. Жаль, подняв голову в небо, Джисон в момент понимает: его мысли и порывистое желание, которое он принял буквально лёжа весь день на кровати, не видели звёзды.       Руки замызганы в кровище, до сих пор подрагивающие от мощных ударов, а длинный гвоздь стал быть кинут куда-то в этот же мрачный закуток. Всё закончилось для Киё, но не для Джисона. Труп девушки окончательно сполз на асфальт, истекая кровью из шеи, что теперь украшена вселенской дырой размеров с два пальца. Как же вкусно, хоть натюрморт пиши, ведь перед тобой только что зарезанная еда. Свежая, сладкая и манящая, но не долговечная.       Джисон поспешил выйти из проклятой зоны, понурив голову вниз, уже выходя на то место, откуда стащил девушку, как вдруг трескается о чужую грудь.       — Хан? Ты? — знакомый шепчущий голосок.       Джисон в страхе поднимает блистающие глазки с искрами только от осознания того, кто перед ним. Он убирает темную челку с лица и впадает в шок. Минхо. О боже, Минхо. Это ведение? Да хуй с ним, если ведение! У Джисона дрожь по телу от того, что перед ним стоит он. В темноте улицы его черты плохо видны, но дальний фонарь ещё не погас.       — Что молчишь? Чего тут забыл в такое время?       Хан вдруг очнулся, занося быстро руки за спину, чтобы Ли не увидел ничего непотребного и ужасающего.       — Аа… Эм…гуляю? Да, гуляю, — так страшно смотреть в эти карие глаза, Минхо доведет его своим красивым, всеми обожаемым видом до глазного оргазма, и Джи упадет на асфальт головой, чтобы сознание вечно проигрывало его образ и голос. Настолько он его обожает.       — Почему руки прячешь? Что там, мм? — пытаясь заглянуть за спину Джисону, игнорирует все ответы Хо. — Показывай.       Джисон застопорился и встал как вкопанный. Показать руки? Хан не идиот, чтобы себя сдавать.       — Нет, не покажу, там ничего нет, — твердо и прямо сказано в любимые глаза с таким упорством, как будто пытался человека напротив уверовать в слова.       — Если бы там ничего не было, ты бы руки свои не прятал, — Хо склонил на бок голову, чуть улыбнувшись уголком губ.       Улыбнулся.       — Нет, Хо… не покажу, — в щеки вдарила краснота, паля его стеснение и волнение с потрохами.       — А я говорю показать! — чуть громче и настойчивее прозвучало от Минхо. Он аж от эмоций и интереса схватил Хана ха предплечье и оттянул на себя, но замок из рук сзади не давал этому случиться. — Ну покажи, что ты скрываешь?       Джисон нервно вздохнул. Он его потрогал, такие теплые руки даже через джинсовку. Хан снова опустил голову вниз, закрывая глаза.       — Ладно, но обещай, что никому не скажешь, хорошо? — сказал Джи шепотом.       В ответ лишь кивок.       Сердце вмиг забилось, как мотор, заряженный энергией всего Солнца. Волнение притащило к себе его подружку тревогу, теперь они вместе барабанили по вискам, заставляя потеть руки и зажмурить глазки сильно-сильно, словно парень увидел что-то страшное. Руки сами разжали замочек, опадая сначала вдоль тела, а потом подлетая выше, сгибаясь в локтях, показывая что-то гнетущее и тяжелое. Джисон аж отвел голову в сторону на всякий случай, чтобы не получить удар за увиденное.       — И чего ты боялся? — сквозь бьющую на уши тишину проговорил Минхо.       Хан неверяще разлепил большие глазёнки, уставившись на свои же руки. Чистые. Почему? Он повернул к себе ладони тыльной стороной, всё ещё не приходя в себя.       — Ой, да так… — Хан сложил свои руки в замочек теперь уже спереди, обращая взгляд на лицо возлюбленного. Краска снова прилилась к щекам, пылая и пылая, как алые розы цветочном саду. Как кровь Киё, точь-в-точь.       Какие же у него красивые глаза. Текущий шоколад фонтаном в них разливался, как самый бурный водопад Ниагара. Как светлая улочка в процветающей Италии с её архитектурой. Самое утонченное произведение искусства в этом грешном мире – Ли Минхо. Такой же мелодичный, как песни на фортепиано в умелых руках. Как невинный подснежник весной, раскрывающий свои лепесточки на пути к солнцу. В его глазах рождаются дети рая, вот бы туда попасть хоть раз.       Руки прижимаются вместе к груди сами собой, поглощая на них тепло. Минхо взял его за руки и притягивал к Хану всё ближе и ближе, соприкасаясь джисоновым влюблённым взглядом со своим кошачьим, острым. Минхо ведет носом по чужой щеке и сплочает их губы в невинном прикосновении. Таким же легким, как белое облако в небе летом, как крылья бабочки сейчас в животе у Джисона, как самая воздушная капля воска, падающая со свечи злостной ведьмы. Как семя, летящее в горшочек. У Минхо такие мягкие губы, он так приятно целует Джисона, что тот льёт ближе и не желает отстраняться, ведь так долго этого ждал. Ждал, когда сможет прикоснуться к любви, затаившейся в этом человеке. Чужие губы такие сладкие, волнующие душу, бархатные. А у Хана чуть грубоватые, неловкие, как поцелуй подростков, как первая любовь, повидавшая всю нежность и боль. Джи отказывается от всего на свете, лишь бы не прерывать этот момент, кружащий голову, что невозможно устоять на ногах. Но воздуха мало, умирать пока не хочется.       Парни отстранились, тихо дыша в мертвый воздух. Хан снова смотрит в омуты напротив и улыбается. Сам по себе улыбается, будто поцелуй унёс все обиды, тревоги и заботы. И так легко, как при наркотическом опьянении. На губах ещё тепло и легкое покалывание, а руки всё еще прижаты чужими руками к груди, чувствуя свой собственный стук сердца, что скоро умрёт от переработки за сегодня. Как же хорошо. Ох чёрт. Джисон уже несдержанно хихикает себе под нос, скрывая лицо под челкой, снова смотря вниз сквозь себя. Чтобы не видеть ужаса на чужом лице.       Из плеч хлынула ручьями вишневая кровь, словно винную бочку прорвало, а руки Хана всё так же прижаты к груди. Тот засмеялся громче, оголяя белые зубы в жизнерадостной улыбке, произнося имя Ли раз за разом, срываясь на хихикающие звуки. У Минхо чуть глаза не выпали от этого зрелища, Хан чувствовал его взгляд. Как он рассматривает кровоточащие плечи и оторванные руки, как смеется Джисон, не понимая, что делать. А тот всё не затыкается, всё смеется и смеется. Хо совсем застыл в ступоре, но потихоньку убирает руки с запястий Джисона. А они упали мертвым грузом на пол, разливая кровь по асфальту, что и так текла по нему, когда у Хана отнялись две конечности.       — Ха-ха! Минхо, ха-ха-ха! — неровный глоток воздуха, Джисон свалился на колени. — Хошенька! Хош, ха-ха-ха! Минхо! — не в силах больше ничего сказать, он повторяет это раз за разом, вгоняя обладателя имени в панику.       Хо сдвинулся с места, обозревая эту сумасшедшую картину сполна. Хан, сидящий на коленях перед своими отпавшими сами собой руками, звал его по имени. Что за сатанинство, какой врач это лечит? К горлу подкатывает ком, а руки лезут закрыть рот в удивлении, сторонясь центра событий.       — Джисон, что с тобой…       — Минхо! Минхо! Ха-ха-ха! Хошенька, — уже чуть тише, но вдруг слишком оглушительно. — Минхо, милый мой, я так жду тебя. Минхо! приди ко мне, я по тебе так скучаю, мой хороший. Мой самый любимый и невероятный, незабываемый!       Под ногами ледяной бетонный пол, в коленях жар, или это лужа крови такая горячая? Хан запрокинул голову в потолок, в удовольствии закрывая глаза, всё ещё смеясь и зовя ласково Минхо по имени. Плечи уже не болят, ничего не болит, когда Джисон начинает плакать.       — Ты можешь соблюдать тишину и ныть где-то в другом месте? Отбой был два часа назад, а тебе всё не спится? Я вызову дежурных, они тебя быстро успокоят, — грозно послышалось сзади. Грубый мужской голос отвлёк Хана от самокопаний и мыслей.       Хан сидел посреди одиночной клетки в тюрьме на полу спиной к решетке, за которой стоял охранник, следящий здесь за порядком. Он так громко шумел, раз этот на одно ухо глухой мужик пришел к нему? В правой руке зиял острый ржавый гвоздь, который Хан нашел за своей кроватью, больше напоминающую железный каркас с тухлым матрасом. Левая рука усеяна порезами, плачущей кровью из глубоких ранок, а щеках были настоящие слёзы. Слёзы убийцы, зарезавшего невинного человека ради Минхо.       — Извините, пожалуйста, — Хан встал со своего места и повернулся лицом к решетке, спрятав руки за спину. Слабый свет от лампочки в коридоре проникал частями сквозь ограду, но Джисона в камере было слабо видно.       — Мне твои извинения не нужны, оставь их на твоём суде через месяц, Хан Джисон, — проговорил чуть тише, но не менее резко, мужик и ушел, напоследок оценивающе осмотрев парня.       На оранжевой робе в районе щиколотки виднелось небольшое пятнышко от крови, всё ещё текущей из руки Хана. Потом ему, конечно же, сделают выговор за попытку самовыпела, но это уже не важно. Даже в тюрьме под угрожающе большим сроком Джисон не может забыть Минхо.       Скоро утро. Прошло уже много часов, как Хан пытался уснуть и не зарезать себя этой ночью. В окошке под потолком светало, а лампочка в коридоре давно погасла. Хан всё смотрел в это небольшое высокое пространство в стене, где сияли толстенькие железяки, чтобы он не сбежал. Да он даже не дотянется до туда, даже если встанет на кровать, поэтому через окно сбежать не вариант. А нужно ли сбегать? Определенно, потому что вдруг Хо достанется кому-то другому.       Долгое разглядывание окошка дало свои плоды, Хан смог уловить мгновение, когда там что-то потемнело по ту сторону. Он поднялся на локте с кровати, показалось? А лицо Ли Минхо там ему тоже показалось, которое ему улыбается его прекрасной улыбкой?       — Привет, Джисон-и. Как ты тут? — милосердное, немного пугающее, но такое знакомое и греющее душу.       — Минхо-я? Минхо-я! Это ты? Как ты сюда пришел? — Хан от всплеска удивления аж встал на кровать ногами, чтобы ближе рассмотреть парня в окошке, который присел на корточки, так как сама камера находилась под землей; и единственный выход к солнцу была эта щель.       — Тихо-тихо, не кричи, иначе привлечешь внимание. Ну так… как ты тут? — так ласково спросил Минхо.       — Я…я сомневаюсь, что тут можно жить, но я очень по тебе скучал. Правда, я очень скучал, Хошенька, — влюблёнными глазами смотрит Хан на объект обожания, прислоняя ручки к холодным стенам. Прямо тянется душой к нему, потому что рукой никак.       — Я по тебе тоже, Джисон-и, — прикрыв глазки, шепнул Хо, — я не с пустыми руками.       Он достал из-за спины шуршащий пакет, наполненный, видимо, едой.       — В тюрьмах обычно еда отвратительная, поэтому я принёс тебе передачку, так сказать. Здесь всё, что ты любишь: сладости, фрукты, даже есть газировка, которая вообще-то давно ушла с продаж, но я смог найти магазин, что она ещё продается. Возьмёшь? — сверкая глазами в недобром знаке, сказал Минхо. Но Джи пропустил это мимо глаз.       — Божечки, Минхо. За что мне всё это? — взмолился Джисон, смотря на парня, а не на пакет.       — Потому, что я тебя люблю, очевидно, — слишком отчётливо отчеканил Ли, улыбнувшись снова так невинно, будто сказал какую-то глупость.       Хана аж бросило в дрожь. Ему послышалось? Нет же, не послышалось! Нужно ли сказать свою правду в ответ? А может у него есть шанс?       — Я тоже тебя люблю, Минхо-я, очень сильно люблю и скучаю. Без тебя жить не могу, — замотал головой Джисон, будто отрицал в момент все слова, но его широко распахнутые глаза говорили сами за себя.       — А я могу, — резко прозвучало по ту сторону стены в окошке.       Ступор. Холод по спине, тремор рук о ледяную стену.       — Что? — смутился Хан.       — Я могу тебе спустить пакет, говорю. Поймаешь? — будто другим стал Минхо и его темп в голосе.       Джисон одернул себя, пару раз моргнув, вдупляя в стену, после чего потряс головой.       — Да, конечно, — он подрагивающими руками поймал пакет, свисающий с окна, — спасибо тебе ещё раз.       — Не за что. Чем тут занимаешься?       Пакет чуть раскрылся, плюхнувшись на кровать, а хан снова вернул взгляд к свету.       — А чем тут можно заниматься? Единственное, что я тут делаю — мешки таскаю весь день и ничего за это не получаю, но это хоть помогает отвлечься от гнетущей атмосферы. Вспоминаю, как мы с тобой вечером сидели фильмы смотрели, а потом завалились в зал караоке, — Джи хихикнул, сидя на кровати и обнимая ноги у груди, но продолжал говорить. А Хо всё пожирал его взглядом, будто гипнотизируя, — нас тогда чуть не оштрафовали.       Минхо отмер и присел на землю перед окошком в полу лотоса, заглядывая в тюремную камеру Джисона. Долгое молчание после рассказа парня. Но внезапное воспоминание всплыло в памяти, Ли заговорил, всё ещё улыбаясь:       — Знаешь, что я вспомнил? — Хо опустил взгляд на траву, водя по ней кончиками пальцев.       — Что же? — Джи не отрывал взгляд.       — Наш последний поцелуй, — Хо резко посмотрел на Джисона, встречаясь с ним взглядом.       Хан прижал ноги ближе к себе. Он всегда вспоминал этот момент, даже сегодня ночью. Это было так приятно, жаль, что это лишь воспоминание.       — Да, это было так приятно. Мне очень понравилось. Как ты мог такое забыть? — хохотнул Джисон, сам поражаясь Минхо.       — Да, виноват. Всегда забываю то, чего не было на самом деле, — остро и резко. Да что с Ли Минхо не так? Теперь в его взгляде было что-то зловещее, будто в его глазах плескалась хторь с ядом.       Джисон ошарашено округлил глазки, пытаясь угнаться за мыслью. Но его гонки прервали знакомые шаги из коридора. Нужно было где-то прятать Минхо.       — Тихо, уйди. Охрана идет! — громким шепотом оповестил Джисон Минхо в окошке, а сам он быстро сунул пакет под кровать, пытаясь как можно меньше шуршать.       Хо быстро скрылся. Вероятно просто отошел от окна. Джисон приял прежде положение на кровати, уложив голову на колени и обнимая всё так же ноги. Шаги приближались и ушли мимо камеры Джи, пока тот задержал дыхание в волнении. Не дай бог заглянет мужик за решетку и увидит неспящего Хана. Сразу подмога охраны и тому подобное.       Но опасность миновала. Охранник прошел дальше по длинному коридору. Парень в робе нервно выдохнул, снова открывая глаза и находя ими окно.       — Минхо, всё хорошо, — так, чтобы слышно на улице, сказал Хан.       Но Ли не появился в окне снова. Он ушел? Почему? Даже не было слышно шагов по траве…       — Минхо! Хош, ты где? — чуть громче.       Снова нет ответа.       — Ушел… — буркнул себе под нос Хан, вспомнив про пакет под кроватью.       Джи сунул руку к полу, находя рукой шуршание предмета, вытягивая её из темного места. Он всё ещё был открыт, и, о боже, зря. Всё зря.       Из пакета смердело отвратительным запахом разложения и чего ещё похуже. Даже не заглядывая в пакет можно было это ощутить, Джисон закрыл нос пальцами, фукнув.       — Господи, что это за херь? — гнусаво протараторил он, трогая ручку пакета босой ступнёй, потому что доставать содержимое пакета явно опасно.       И лучше бы Джисон не заглядывал туда. Чьи-то оторванные ладони вперемешку со сгустками крови, клок волос, побитое стекло и ещё что-то отвратительное, похожу разлагающееся в этом чертовом пакете уже не первую неделю.       — О Господи! Что это, блять! Точнее кто! — промычал Хан, забирая ногу в объятья своей руки.       И это ему принес Минхо? Он больной? Или это Джисон сошел с ума? Да не важно! Это всё ещё очень странно и пугающе!       Зачем ему пакет с чьими-то остатками? А если этот пакет найдут у Хана в камере? Да его и без суда расстреляют или сразу башку в плеч. А найдут его обязательно, ведь несло оттуда как с последней помойки.       — Тоже мне передачка… сука, Ли Минхо.