«Первая истина
Творец-каратель — воплощение в вере единого божества всех священных выживших людей».
«Человечество было убеждено в своей власти над природой, однако она лишь ждала момента, чтобы ответить нам бедствием генетики», — Верховный Хресмолог.***
Я родился с нестабильным геном. Но в моём детстве люди относились к подобным мне сравнительно нейтрально: мы и не чистые, которых также называют омикронами, и не каппионы. Однако взрослые были настороже, потому что вероятность мутации моего гена до каппы была крайне высока: 33%. Родители были уверены, что со мной не произойдет этого. Я никогда не был общительным ребёнком. В детском саду у меня совсем не имелось друзей. Единственный человек, с которым я был близок, — Харукава Маки. Кажется, она была дочерью близкой знакомой моей матери, сейчас уже не вспомню точно. Но если я просто был тихоней, то Харукава будто элементарно не выносила людей: частенько могла выдать отчуждённо-обидную фразу даже взрослым, но делала это всегда осторожно; как многие говорили, от неё в целом холод исходил. Но мне так не совсем казалось: девочка и в мою сторону частенько отпускала колкости, но в этом будто не было злобы, а больше простая забота, которую обычно проявляют, желая не показаться слабым. И долгое время мною не было ничего дано взамен за это беспокойство и чуткость. Я никогда не вёл себя излишне эмоционально. Взрослые постоянно твердили, что они часто вовсе не понимали, какое у меня настроение и какие чувства на душе. Но пока воспитатели отходили от меня, думая, что я успокоился, что меня ничего не тревожит, Маки всегда отчеканивала одну фразу, иногда толкая меня в плечо или кладя руку на него: «Злишься? Не беспокойся лучше попусту: оно того не стоит». И всегда меня удивляло, что её слова звучали так уверенно, и, казалось, она не предполагала, а знала о том, что у меня на душе; от этих мыслей тело покрывалось мурашками, поэтому я научилась отстраняться от таких суждений. И, хочется верить, если бы не происшествие того дня, то я бы и продолжил жить как обычно, потому что был счастлив уже имеющемуся. Однако этот день произошел, когда мне было одиннадцать. Я не вспомню дату, время и ещё множество других деталей. Я даже не вспомню полностью события того дня. Я, видимо, предпочел забыть, стереть это самым качественным ластиком, какой нашел у соседа по комнате. Сохранил в голове лишь то, что стоял вместе с подругой, доходя до белого каления у отдаленного сарая рядом с искусственным прудиком (других в Хофу-Райту просто не было, все природные водоемы остались за кордоном, насколько я знаю), но того, как мы оказались там и почему именно тогда моё терпение лопнуло настолько, что я даже запер знакомого в несчастном сооружении, невзирая словам Харукавы, не вспомню. Наверное, опять он издевался надо мною, что я, кроме книжонок, ничего и не вижу, что нелюдим, что я ему мерзок, потому что нечистый. И я долго терпел это, предпочитая закрывать глаза и делать вид, что мне не обидно. Однако само происшествие ясно-ясно сохранилось в моем разуме… «Открой дверь ему немедленно, Сайхара», — с приказным тоном сказала девочка, пытаясь вновь невзначай дотронуться, но со злости я лишь грубо откинул её ладони, чуть не ударив её же: «Не трогай меня! И не пытайся успокоить!» Зрачки задрожали, но Маки даже не колыхнулась, хотя, скорее всего, не ожидала такой реакции от меня. Через мгновение её силуэт вновь возник передо мной, пока я пялился на здание с запертым одноклассником. «Кретин, ты не думал, что если сарай так легко закрылся без ключа, то без него и не откроется?» — абсолютно ровным тоном сказала она. В тот момент я даже не дрогнул, лишь ответив: «И? — развернулся, затем резко подступил к ней, передвигая к калитке. — Что будет? Посидит денек-другой взаперти, ничего страшного: не сахарный, не растает. Заслужил», — я почувствовал, как дрогнула мышца лица. Наступая к Харукаве, я даже толкнул её наземь, наклонившись, прошипел: «Я не имею права защитить себя?!» — тело задрожало, его будто обдало чем-то горячим, растекающимся по всей коже и внутри, а из глаз предательски пошли слёзы, капающие на лицо девочки, поэтому я резко вскочил и подбежал к сараю. «Имеешь, но запереть человека на продолжительный промежуток времени не самозащита», — голос был абсолютно равнодушен. Из сооружения послышались жалобные всхлипы — внутри снова прошла волна гнева: «Заткнись, заткнись, заткнись! — кричал я, при этом куда больше захлебываясь в своих слезах и соплях. Затем постоял немного, успокаиваясь. — Но, — я вновь развернулся к ровеснице, которая собиралась встать с земли, — почему же так неубедительно слышать подобные слова от тебя?» — у меня даже не возникло задней мысли, что я говорю с таким уверенным и только что раскрасневшимся лицом! Но она не сказала ни слова, тогда я не понял её реакции, ведь она должна злиться, что её же друг на неё клевещет! Однако сейчас я чудесно понимаю причины её поведения. Маки отвернулась от меня, прежде чем я снова начал кричать: «Ненавижу! Я его ненавижу! — разрывая свою глотку от ора, я указывал на злополучный сарай. Затем схватил землю, которая забилась под ногти, в ладони, и, откидывая её назад, в последний раз провозгласил: Ненавижу!» Ненавижу… да, я действительно ненавижу… этот день… Резко тень, падавшая на девушку, изменила свой цвет, и Харукава мгновенно повернулась, тогда я увидела огоньки, яростно танцующие у неё в глазах. Я развернулся.Один...
«Ч-что это?..» — меня охватил ужас: деревянное сооружение поглощено пламенем, постепенно подбирающимся к двери.Три...
В глазах помутнело, а боль пронзила мои виски ещё до этого, из-за чего я схватился за голову и повалился на колени. Между тряской появилось чувство, как что-то вязкое остаётся на моих волосах и скальпе. Я оторвал руки от макушки и увидел: все пальцы были в фиолетовой, близкой к черной крови. Выглядело это так, будто я пытался оторвать свои ногти, поскольку жидкость сочилась прямиком из-под них.Шесть...
Я быстро развернулся и лицезрел, как Маки также сидела на земле, обхватив голову по бокам руками. «Эй, ты в порядке?» — попытался узнать я, испытывая весь спектр отрицательных эмоций разом. Мне не ответили, и тогда я как-то полусидя подполз к Харукаве и почти оторвал её руки от висков. Она постаралась оттолкнуть меня, чуть не упав полностью наземь. В этот момент мне стало невыносимо жарко, а дышать было тяжело: по овалу лица девушки шли две размазанные темные полосы, начинающиеся от ушей, а по щекам к подбородку стекали слёзы. Я, безусловно, запачкал её запястья, но увиденная мною кровь явно принадлежала Харукаве. Ко мне пришло осознание, что увидеть человека, который, на моей памяти, никогда не ревел, обливающегося слезами, куда больше пугает, чем горящий сарай с живым омикроном внутри.Двенадцать
Маки резко вскочила, поднимая меня с собой. «Вызывай пожарных!» — я лишь ошарашенно смотрел на то, как она пыталась вынудить из моих шорт смартфон. Из сооружения слышался вопль одноклассника, но меня не брал ни страх за его жизнь, ни жалость, ни боязнь наказания. Харукава мгновенно попала на нужный канал связи, и через, кажется, всего через минуту наряд сотрудников уже заливал водой сарай. В голове не осталось воспоминаний, как я оказался в участке Ордена Протекции. Меня усадили на холодный металлический стул в комнате для допросов, как я сейчас понимаю, и прицепили мои кисти железными сцепками к столу. За стеклом стояла моя мать и мужчина, вероятно, следователь принципов Фуми-э. Мне не было слышно, о чем они говорят, однако женщина была чем-то явно возмущена. Я лишь безучастно наблюдал за немым разговором, чувствуя, как холодный металл охватывает руки, глянув на которые, я увидел оставшиеся от крови следы под ногтями. Мужчина зашёл ко мне и без предисловий начал: «Почему ты запер своего одноклассника в сарае?» — «Он надо мной издевался, вот моё терпение и лопнуло», — ровно отчеканил я, следователь никак не отреагировал, лишь продолжив: «Как ты поджёг амбар?» — холодный взгляд пронзал меня насквозь. «Я не знаю, почему он загорелся и кто за этим стоит, но, может, это и моя вина...» — «Не девочки-свидетельницы?» — «Нет. Она непричастна к этому». Мне хотелось хотя бы как-то ответить за заботу Харукавы, хотя бы сняв с неё подозрения, хотя бы выставив себя ложным или неложным виновником произошедшего. Мужчина встал, достал ключ и, подойдя ко мне, открыл железные сцепки, после чего поднял меня чуть ли не за шкирку и вывел из помещения со столом. «Постойте, служащий-сама! Мальчик провинился, поджег сооружение с одноклассником, он ведь над ними издевался! — пока мужчина тащил меня под руку, мать спешила за нами вдогонку. — Вот он и воспользовался зажигалкой! Отправьте его в исправительную группу для омикронов!» Служащий лишь холодно отчеканил: «Сайхара-сама, место вашего сына в интернате для...» — «Мой сын не каппион!» — она резко схватила меня за кофту, попытавшись забрать у следователя. «У него не было никаких средств для поджога», — «Значит, это была девчонка!» — я уже было хотел ответить, что это не так, однако мне не дали этого сделать: «Но надорвался именно ваш ребенок, Сайхара-сама». Мать отпустила меня и, дрожа, следовала с нами до неизвестного помещения. За массивными дверьми меня посадили в странное кресло, а после врач, даже не пытавшийся со мной заговорить, поднял мой подбородок и глубоко всадил иглу в него, несмотря на мой жалобный вой, кровь он брал достаточно долго. Затем, погрузив куда-то материал, ожидал загрузки от системы, которая в итоге дала однозначный ответ: красный. Весь экран горел этим цветом, что меня, не знающего даже о его значении в данном случае, пугало. Моментально я услышал истерически всхлипы моей матери, обернувшись, лицезрел, как она глядела на меня глазами, полными чего-то страшного. «М-мам?!» — я хотел обнять её, успокоить, чтобы она не плакала. Однако женщина отошла от меня на несколько шагов, обратившись к служащему: «Говорите, что его отправят в интернат?» — «Да, таков порядок». Она развернулась, чтобы уйти, что меня обескуражило — я вскочил с места и подлетел к её пальто: «Мама, мама, мама! Куда ты?! Я же ещё не собрался!» — я по неведомой причине затрясся. Она оттолкнула мои руки, закусив губу: «Я тебя не жду». Я замер, всё тело обмерло, из глаз мгновенно потекли слёзы, одна за другой. «Сайхара-сама, позже вам отправят номер интерната, в который отправят вашего сына», — после этих слов он осторожно взял меня за плечо, отводя от матери. «Не утруждайтесь, мне не нужна эта информация», — стало тяжело дышать, будто чем-то пронзили мои легкие. «Н-не говори так! — думаю, что именно в этот момент у меня началась истерика: я попытался выбиться из рук следователя, чуть не побив его. — Зачем?! зачем ты это говоришь?!» Ответ не заставил себя ждать: «Затем, что наше принятие заключается в страхе, отчуждении и ненависти». Мой мир рухнул, я начал беспорядочно колотить следователя, лишь бы побежать за матерью, но её силуэт становился все более далеким, а мои удары по взрослому все более сильными, пока в один момент плечо не пронзила резкая боль: служащий воткнул мне в плечо неизвестный препарат, после чего стало необычно тяжело стоять, всё тело обмякло, в итоге я просто медленно упал в обморок. Сейчас понимаю, что это были чертовы каппа-блокаторы. Наверное, самая мерзкая вещь, которую могло изобрести человечество: твои способности почти полностью невозможно использовать как минимум несколько часов, а самочувствие такое, будто тебя выворачивали наизнанку три раза подряд. Кажется, меня после той одной дозы рвало дня два, а с койки не вставал около семнадцати часов. После того как мне относительно полегчало, причастные отвезли меня в интернат, четвертый, никогда не забуду. Территория была огромной, к моему корпусу меня вели достаточно долго, зато там было тихо и вроде спокойно. Всех каппионов распределяли в социальные группы, чтобы дети не стали нелюдимы, для связей с обществом. Я, разумеется, не был исключением: в моём корпусе располагалось около пятнадцати групп по, кажется, четыре-шесть детей. Обычно старались собирать каппионов одного возраст, меня тоже подселили к почти ровеснику. Зайдя, я увидел мальчугана с темно-сиреневыми волосами, он, замерев, глядел в окно, по началу будто не заметив моего появления. «Э-эм, привет?..» — я услышал, как дверь закрылась. Мальчик повернулся, смотря на меня неимоверно серьезным взглядом: «Наконец-то хоть кто-то! — моментально он изменился в лице, подскочив ко мне, стал рассматривать как диковинную зверушку. — Кинетик?» — мальчишка резко схватил меня за одну из рук, а затем за средний палец, указав на ближайшую к ногтю фалангу. «Ай-ай, больно!» — я выбрался из крепкой хватки и посмотрел на то же самое место: там красовался аккуратный символ «ϰ», такой же был у собеседника, однако откуда клеймо взялось, я не знал и судорожно попытался стереть метку, даже не поинтересовавшись о её значении. «Ты что, дурной? Она выжженная…» — очевидно, что её нанесли, пока я был… ну, почти вне сознания. «Я н-не каппион…» — жалобно провыл, спрятав руку в карман. «Да-да, — новоиспеченный сосед раскинул руки в стороны, — и вообще ты в гости зашёл, через недельку заберут чистенькие родители, так что ли? — я промолчал, не зная, что и ответить. — Выберешься ты из этого чу-у-удного места только к восемнадцати, если доживешь! — его задорная интонация тогда напугала меня, поэтому я молча с недоумением посмотрел на него. — Я несерьезно, у тебя что, задержка в развитии? — с издевкой прокомментировал он. — Так что ты сделал?» — вновь по щелчку пальца сменил тему собеседник. «Поджёг… амбар» — «Ва-а-а, пирокинетик, — с восхищением протянул мальчик, падая на свою помятую кровать. — Никто не пострадал при твоей "шалости"?» — он отвернулся к окну. И только тогда осознание прошибло мой разум: я не знаю, что случилось с парнем в сарае! «Н-не знаю…» — «М-м, если тебя отправили сюда, то, думаю, всё в порядке» — «Д-да?» — «Родаками клянусь!» — мальчишка резко вскочил с кровати. «Они тебя любят», — с обидой сказал я. «Да не факт, я их в жизни не видел», — эта информация немного противоречила предыдущему заявлению, но я решил не комментировать несостыковку. «А… как тебя зовут?» — «Наследник кангелáрио Саито! Эхолокатик!» — восторженно кликнул он. «Кто?..» — «Да ты реально в подвале чистоплотных жил! — он ударил себя по лбу и буркнул, ложась под одеяло: — Лишь немного удачи…» После этого либо сделал вид, что уснул, либо действительно задремал, в общем, обозначил окончание диалога. С того дня началась тяжелая рутина. Не самые доброжелательные преподаватели пытались меня научить не сжечь что-то просто по случайности. И я, честно, старался, хотя и чувствовал себя по началу чужим в интернате, ведь имел оправданную мотивацию: избежание чертовых блокаторов... С этой целью я стабильно справляюсь и по сегодняшний день. Но физически моё тело осталось слабым, не учитывая каппа-способности. Полгода я жил лишь с одним соседом, так что надеялся на пришествие ещё как минимум двух одногруппников. И долго ждать не пришлось: через чуть больше чем семь месяцев к нам наведались. Но я явно не думал, что увижу этого человека. Дверь раскрылась, и мой сосед мгновенно вскочил с кресла в общей зоне, пока я сидел за столом спиной ко входу, решая заданные по истории головоломки. «О, девчонка!» — «Не трогай», — сзади послышался до боли знакомый голос, я обернулся: «Харукава!? — не знаю, был ли я больше удивлен или рад её появлению: — что ты здесь делаешь?» — в голове закрепилась мысль, что она пришла навестить меня, так как после происшествия я её более не видел, однако мои доводы не оправдались. «Переезжаю?..» — со скепсисом ответила девушка, доставая из-за спины свои вещи. Чего я не ожидал, так это того, что Маки также могла попасть в интернат, так ещё и в тот же, что и я. «О-о-о! Ты, случаем, не эхолокатик?!» — мальчик попытался дернуть Харукаву за ухо, которое было, как я тогда заметил, с такой же, как у соседа, меткой. «Нет», — она дёрнулась в сторону от назойливых рук. «Тогда, выходит, ты эмпатик!» — девушка, лишь сведя брови, ответила немым согласием. «Но почему ты ничего об этом не говорила?» — «Задай этот вопрос для начала себе. Я просто не знала» — «А после пожара?» — «Лишь начала догадываться». Наступила пауза. Помещение для одной социальной группы представляло из себя маленькую квартирку. Были общие туалет и гостиная, через которую и был сделан вход в жилище, и две средние по размерам спальни с двумя кроватями в каждой. Маки стояла, ожидая, пока мы что-то наконец скажем. «Эм-м, есть свободная полностью спальня!» — я указал на одну из дверей. «Отлично, значит, там буду жить я» — «Хорошо устроилась, одна!» — Харукава лишь проигнорировала эти высказывания, рассматривая общую комнату. «Тебя как зовут хоть, с шилом в одном месте?» — «Наследник кангелáрио Саито!» — «Опять ты так глупо представляешься…» — я ударил себя по лбу. «Да ты совсем чокнутый, — девушка насупилась, недовольно сведя брови, — думай хоть, о ком говоришь» — «Страшно! мне так страшно! — парень прыгнул на стул и закрутился. — Ома, — он остановил свое движение, — Кокичи». «Кто-то объяснить, что за кангелáрио?» — «Ближайший как к светской, так и церковной власти человек. Он является, по сути, канцлером, такой был в Старой Японии» — «Я полагаю, что каппионов на эту должность не пропустят, Ома…» — «Значит, пересмотрят свои принципы и пропустят!» Эта фраза знаменовала окончание всего разговора: Харукава, кинув напоследок недоверчивый взгляд на Кокичи, закрылась в соседней комнате, сам Ома обернулся к столу, закрыв уши руками, видимо, снова пытаясь услышать какой-то разговор дежурных. Нас стало трое, поэтому я всё ещё ожидал последнего человека. Прошло два месяца. Мне казалось, что каждый день Ома и Харукава обязаны что-то да не поделить. Разумеется, обычно именно Кокичи старался её спровоцировать, однако у него это не очень хорошо выходило: зачастую девушка предпочитала просто защелкнуть свою комнату на замок, не выслушивая «ушибленного карлика» (так она его сама называла). Вообще в интернатах часто любили подселять девушек к парням и наоборот, делали это лишь ради одной цели: уменьшение связей между чистыми и каппионами с нестабильными. Позже, когда мне уже было почти шестнадцать, в интернат стали отправлять даже просто нестабильных в обязательном порядке. Тот день был абсолютно неприметным: ребята вновь не поделили, кто утром пойдет в ванну первый, а я лишь безучастно ждал, пока они решат свой очередной конфликт, сидя в старом жестком кресле общей комнаты. Однако вдруг постучали. Я встал, не догадываясь, что прибыл последний член нашей социальной группы. За только что раскрытой дверью стоял мальчик, тоже лет двенадцати, как и мы. «Меня сюда направили старшие», — с порога сказал незнакомец. «Э-э, выходит, ты наш новый одногруппник!» — я был рад, поскольку чувство неведения, пугавшее меня до этого, в целом ушло. Около минуты я пытался дозваться до остальных моих сожителей. «Как звать, кем будешь?» — выходя из-за угла, вприпрыжку спросил Ома, пока за ним неторопливо шла Харукава. «Рантаро… Амами», — высокий и худощавый парень постарался отвернуться от прямого взгляда Кокичи, ищущего его метку. «О-о, телекинетик или дендронаптик?» — спросил самый низкий человек в комнате, бесцеремонно выхватив руку Амами. «Второе», — он спокойно ответил и выхватил своё запястье с меткой. «Ценный товар чистюль! Жаль, что тебе придется уживаться в комнате с этой истеричкой, желающей быть принцессой на горошине!» — Ома драматично закинул голову. «Я даже не кричала на тебя ни разу, помалкивал бы», — девушка отошла к дряхлому креслу общей комнаты. «До этого я жил вместе с четырьмя ужасно-громкими сестрами, так что я не придирчив», — заверил, видимо, Кокичи Рантаро. «Отлично! Тогда этой группе суждено провозгласить начало будущего переворота! — каждый из нас посмотрел на Ому, как на чокнутого, далее он подошёл к окну и провозгласил свою самую громогласную мысль:— Узнай — услышь — создай — уничтожь! И лишь так можно искоренить всё нам чуждое!»