А в прошлом жизнь бежать перестаёт, Она стоит – мы что-то вспоминаем! Забыть о прошлом память не даёт, Его, как книгу вечности читаем… В ней наша боль, победы и любовь, В ней наше всё, сомнения и муки, Мы можем вспомнить жизни день любой, Не любим только вспоминать разлуки… Бегут года, мы продолжаем жить, Мы строим планы, совершаем что-то, И мы не устаём любить Кого-то больше, меньше чуть кого-то… Как странно всё придумано судьбой, Мы помним всё: дыханье, жесты, руки… Мы можем вспомнить жизни день любой, Не любим только вспоминать разлуки…
©Ирина Расшивалова
****
Крохотные капельки растаявших снежных звёздочек, медленно стекающие с черепичных крыш. Она подставила ладошку и поймала одну из таких, мягко коснувшуюся раскрытых пальчиков. Растаявшая снежинка оказалась ледяной, почти обжигающей кожу и поторопилась достигнуть асфальта. Шлеп! Разлетелась брызгами, присоединившись к многочисленным сёстрам, которым повезло сразу оказаться на земле, а не по невезению прицепиться к черепицам игрушечных (так казалось сверху, откуда прибыли снежинки) домиков. Но теперь семья воссоединилась — новая снежинка шлёпнулась на асфальт и растеклась крошечной лужицей. За ней последовало еще несколько и так до бесконечности, пока не выглянет осеннее солнце или не наступит настоящая зима. В первом случае дождинки достойно встретят гибель, во втором с таким же достоинством присоединятся к снежному одеялу, о чем мечтали, конечно, с самого рождения. По крайней мере так представлялось Беларусь — маленькой любительнице всего романтичного и картофельного, — случайно наступившей уголком сапога на мгновение назад образовавшуюся лужицу и, виновато улыбнувшись, весело побежавшей вперед по оживлённой улице. Теперь, оказавшись во власти бесконечного городского потока, девушке представилась совершенно другая картина. Распахнувшиеся лазурные небеса, смешавшись с искрящимися снежинками и перетекающими сквозь завесу солнечными лучами, превратились в восхищённых глазах маленькой мечтательницы во вселенскую сцену. Падающие звёздочки представились милыми балеринами в белоснежных пачках, ветер — невидимым небесным оркестром, а она сама — главной героиней безымянного спектакля. Еë затаившие дыхание зрители — настоящие космические создания: любимые ею звезды и неизвестные планеты, кометы и крохотные спутники, с замиранием в сердце ожидающие выступление. Они отличались от другой публики: не дожидались увидеть еë провала, еë слез и несчастной мордашки. Нет, эти зрители — еë верные поклонники, настроенные встретить от своего кумира только самое лучшее, а, случись ошибка, они окажутся первыми в рядах тех, кто пожелает еë защитить. И она — Беларусь, — торжественно расправив маленькие руки, была готова наградить их терпение и верность своим самым великолепным, отрепетированным до невозможности танцем. Обернувшись в изящное платье, улыбнуться своей самой обаятельной улыбкой, и... Внезапно для самой себя девушка остановилась. Оказавшись крайне хрупкой, небесная сцена вместе со всеми зрителями, оркестром и снежинками-балеринами, исчезла. Осталась одна лишь унылая улица с не менее унылыми и неприятными лицами, с качающимися автомобилями и фонарными столбами. Снежинки-танцовщицы оказались простыми комочками, ветер — бездушным природным явлением, а зрители-звезды скрылись за сгустившимися тучами. Беларусь огляделась, встревоженно обхватила ладонью ладонь и осторожно шагнула вперед. Чего-то не хватало. Но чего же именно девушке никак не удавалось понять. Нерешительно развернула ручки в стороны, вновь представляя себя героиней вселенской сцены среди предвкушающих её выступление звезд. И... Тревожно оглянулась, прикусив нижнюю губу. Перебежала пешеходный переход и вздрогнула, когда автомобиль громко заверещал на неё. Как оказалось, зеленый свет замигал, а она, растерянная и потерявшаяся, остановилась на середине дороги. Точно маленький ребенок, один оказавшийся в незнакомом месте. Больно сжав ладонь, мгновенно пересекла дорогу. Опасливо осмотрела противоположную сторону тротуара, осознавая, что ей нет никакого дела до обращëнных на неë насмешливых и негодующих взглядов незнакомых людей. «Что же со мной сегодня такое? — металась перепутавшаяся девушка. — Что я все пытаюсь найти? Или... кого?». Его, — электрическим током промчалось по всему телу. Беларусь вздрогнула, побежала дальше по улице, игнорируя презрительные взгляды, то и дело останавливающиеся на еë лице. Его. Неприятно гудело в голове, землетрясением проносясь в глубинах сознания. Его. На части разваливалась душа. Его! Безусловно, именно его! И никого больше! Прошло несколько дней с того случая, когда она в собственном доме обнаружила немецкий пакет с лекарствами, и с тех пор заметила странную закономерность. Если прежде Беларусь повсюду чувствовала обращенный на неё, преследующий взгляд, слышала шорох торопящейся спрятаться одежды, краем глаза замечала частичку знакомой до боли в сердце куртки... То теперь ощутила себя абсолютно одинокой. Его постоянное присутствие, слежка исчезли. Девушка перестала замечать прожигающий спину взгляд. Перестала видеть его среди толпы. А еще... перестала пытаться от него спрятаться. Беларусь остановилась, повторно огляделась и прижала ладони к груди. «Но ведь я сама хотела, чтобы он перестал меня преследовать... Почему? Я снова чувствую себя такой виноватой?... Это ведь... тогда даже была не моя вина!». Развернувшись, Беларусь побежала вперед, надеясь развеять необъяснимо откуда взявшуюся тревогу. Вот только не помогло. С каждым новым шагом мысли становились все тяжелей, голова все больше сотрясалась болью, а ноги просто перестали слушаться. Она не понимала, куда бежит. Зачем бежит? Для чего...? Окончательно исчезла вселенская сцена, забрав со своей нематериальной дымкой влюбленных зрителей и оркестр. Осталась лишь она — потерянная девушка, внезапно оказавшаяся одна в незнакомом месте и не перестающая бежать. «Неправда, неправда, неправда, — кружилось в голове метелью. — Все это — неправда! Не могла я... Не могла я! Нет, неправда! Не может все повториться!». Внезапно что-то твердое и одновременно мягкое появилось впереди. Девушка не успела вовремя среагировать и влетела на человека, выходящего из дверей незнакомого ей заведения. Она споткнулась и устремилась вниз, готовая лицом упасть на асфальт. Беларусь зажмурилась, на глазах выступили слезы, стоило представить боль, что еще секунда и охватит тело. Вот только ей не позволили упасть. Кто-то неизвестный, в кого она врезалась, поймал еë и надежно придерживал на руках. Беларусь приоткрыла крепко зажмуренные глазки и удивленно посмотрела вверх. — Праб... прабачыць... Пробормотала она, пытаясь подняться. — Ciao! — раздалось сверху веселящимся голосом. — Не думал, что такие симпатичные девушки с небес падают! — А, это ты, Италия! Поднявшаяся девушка засветившимися глазками посмотрела на знакомое сицилийское лицо. — К вашим услугам, прекрасная Беларусь. — Как ты здесь оказался? — неловко рассмеялась она, почувствовав неудобство перед знакомым. Девушка никак не думала встретить его здесь. — Сейчас время сиесты. Обычно ты отдыхаешь в это время. — Si, но мне предложили обговорить кое-что важное. И выпить вина, к тому же. — С... кем? Беларусь огляделась и замерла. Она не ошиблась. За спиной Италии показалась знакомая фигура. Но стоило ей повернуться и заметить, человек мгновенно быстрыми шагами устремился вперед по улице. В воздухе появился запах немецкой куртки. — Г-германия? Девушка удивленно наблюдала, как парень призрачной тенью растворился в толпе. — Г-германия! Сама не зная зачем, повторила девушка и осознала, что немец уже исчез. — А! — повернулся Италия и удивленно развел руками. — Он ушел? — и обратился к Беларусь. — Такой грубиян. Даже не попрощался. — Это... из-за меня... — пробормотала девушка, подавленно опустив голову. — Che sciocchezze, Signorina! Девушка отвернулась, почувствовав, как к горлу подкатывает горький ком, и она не может нормально дышать. — Нет, это я... Это я... Горькие слезы подкатили к глазам. — Как ты не понимаешь! Я и только я уничтожила последнюю человечность в его душе! Я заставила его сломаться... если бы... тогда не сказала тех слов... Горячие ладони прижались к груди, больно сжавшись на уровне сердца. Она не ждала слов утешения или поддержки. Но сказанное Италией оказалось намного страшнее любых обвинений. — А ты уверена, — непривычно серьезным тоном произнес он, — что говоришь о нынешнем Германии? А не о ком-то другом? Голова отрицательно закачалась, слезы застыли в распахнувшихся бледных глазах. Девушка медленно шагнула назад, не переставая опустошенно вздрагивать. Она не могла говорить: кислотный ком образовался в горле и сдавливал дыхание. Закрывшись руками, Беларусь застыла и внезапно, точно раненый зверь, бросилась бежать. — Беларусь! — раздалось следом, но девушка ничего не слышала. Спотыкаясь о тротуар, она бежала в неизвестном для самой себя направлении, и странная, неестественная улыбка засверкала на измученном лице. Залившись в мрачном смехе, старалась выглядеть счастливой, но сердце наполнялось знакомой чернотой. Она понимала, что обманывает саму себя. Этим самым фальшивым смехом и дьявольской улыбкой, этим перемешавшимся чувством и страхом. Лучше, чем кто-либо другой, страна понимала, настолько все это неправильно. Но именно поэтому продолжала обманывать как себя, так и окружающих. Ведь... это была не она. Настоящая Беларусь давно умерла. А она была фальшивкой, только пытающейся притворяться ею. Заметив вдалеке силуэт знакомого парка, девушка опустошенно рассмеялась. Вот именно! Настоящая Беларусь умерла! Умерла... еще в тот день... когда назвала любимого человека чудовищем.****
— Белорусская ССР! В тот миг казалось, голос застыл над протяженными синими небесами, над мягко перекатывающимся пшеничном полем, и сделался единым целым со всем пространством вокруг. В тот миг казалось... все достаточно простым и безмятежным, чтобы, вдохнув полной грудью, почувствовать себя по-настоящему счастливым. В тот миг казалось... это будет продолжаться вечно. — Белорусская ССР! Он остановился, нерешительный и немного растерянный, посмотрел вперед, на полянку, раскинувшуюся перед пшеничными полями, на которой находилась маленькая фигурка, повёрнутая к нему спиной. Легкое, покачивающееся на ветру, белоснежное с красными полосочками платье создавало впечатление, что перед ним находится не девушка, а звёздочка, сорвавшаяся с небес и упавшая на землю. Сверкающие глазки и незабываемая улыбка — в ней всегда было больше космического, чем человеческого. Бывало, посмотришь и перестанешь понимать, где проходит граница между звёздами и этим прекрасным созданием. Вот и теперь он растерялся, когда зашуршали складки белоснежной ткани и повернулась в его сторону аккуратная косынка. Удивленно и радостно засверкало светлое личико, стоило ей встретиться с его глазами. Она полностью повернулась, приподняла плетеную корзинку и мягкими шагами подбежала к нему. — Снова так официально! — добродушно рассмеялась звёздочка, счастливо улыбнувшись. — Мы не на Всемирной конференции! Можешь звать меня просто Беларусь или... Она задумчиво приподняла ладошку и наклонила любопытное личико, стоило ему грубоватым голосом (рядом с ней его голос всегда казался грубым) предложить: — Тогда могу называть тебя Eichhörnchen-Baby? — Это... кажется, переводится малышка-белка? Нет, точнее будет сказать Бельчонок, — зелёные глазки несколько секунд смотрели на него, но вот девушка опустила личико. — Мне очень дорого это прозвище... Так называет меня СССР, а вот РСФСР или другие никогда его не использовали. Предложение отвергнуто — подумалось тогда ему. Белорусская ССР не позволит никому называть себя прозвищем, целиком и полностью принадлежащем СССР. На что он только надеялся? — Тебя никто не заставляет! — грубо отозвался он, почувствовав разгорающееся в сердце бесчеловечное, горькое пламя. — Делай как хочешь... Мне вообще без разницы, как тебя называть! — О, — коротко протянула девушка, обратившись к его глазам. Ожидая встретить искры омерзения и страха на светлом личике, он никак не думал обнаружить понимающую улыбку. Никто, с кем бы не приходилось разговаривать, никогда так не улыбался ему. — В белорусском языке, — девушка приложила ладошки к груди, — есть красивое выражение: "Больш за ўсіх крычыць той, у каго больш балюча за ўсё на сэрцы" . Глупая привычка огрызаться, когда болит сердце, — Беларусь остановилась, снова посмотрела ему в глаза. — Между прочим... кто сказал, что я против? Ты... — девушка счастливо улыбнулась. — Да, зови меня Бельчонком, Третий Рейх! — Тогда... — растерявшийся, он не понимал, что говорит. — И ты! Да, тогда тоже можешь называть меня просто... Рейхом... — Хорошо, Просто Рейх, — рассмеялась девушка, протянув к нему плетеную корзинку, которую все время держала в руках. В ней оказались маленькие синие цветы. — Это тебе. Васильки. Правда красивые? Шелестящие на ветру, крохотные бутончики собрались импровизированным венком. — В знак нашей дружбы. Беларусь неловко собрала пальчики домиком перед собой. — Ты ведь... примешь их? Переплетённая золотистыми соломинками, приподнесëнная корзинка оказалась самодельной — такую нигде не отыскать в магазинах, только изнурительной работой и аккуратными пальчиками сплести, чтобы добиться подобного результата. После чего, собравшись ранним утром, разыскать едва раскрывшиеся васильки, на листочках и лепестках которых образовались капельки росы. Аккуратно отрывая тонкие стебельки, положить в маленькую корзинку, и только спустя всей проделанной работы подарить другому человеку. Даже самое простое иногда оказывается достаточно трудным в исполнении. — Если! Если так настаиваешь...! — пробормотал вспыхнувший Рейх, принимая корзинку васильков. Беларусь довольно улыбнулась и вопросительно наклонила голову, когда он, аккуратно положив подарок на траву, присел рядышком и достал несколько цветов. Внимательно осмотрев стебельки, Третий Рейх выбрал несколько подходящих (только Беларусь никак не удавалось понять, для чего же именно подходящих) и немного неловкими движениями принялся переплетать их в единую, пока неясную композицию. Пальцы выглядели неуклюже, он иногда проскакивал мимо, ломая хрупкие стебельки. Цветки вздрагивали, отрывались лепестки, и стоило ярко-синему фейерверку приземлиться на колени, он раздражённо прищуривался, шипел под нос что-то грозное на немецком, но усердно продолжал дело. Удивлённо наблюдая за ним, девушка присела рядышком, не сводя глаз с немецких пальцев. Светлые щечки покрылись румянцем, зеленые глазки засверкали, стоило ей наконец увидеть результат. Венок. Третий Рейх сплел маленький синий венок из подаренных ею васильков. Нерасторопный, немного неаккуратный, с торчащими цветами и местами порванными листьями, но... самый красивый, что когда-либо приходилось видеть Беларусь. — Вау! — восхищенно вырвалось из раскрывшихся губ. — Какой веночек! Не знала, что ты так умеешь... — Я и сам не знал, — заметно смущенно отозвался Рейх. Руки его приподнялись и вогрузили венок, точно королевскую диадему, на голову девушки. Она и представить не могла, что он предназначался для неë. — Это... Но разве ты не себе...? — недоуменно пробормотала Беларусь. — Это же знак нашей дружбы... Непонимающая, вопросительная улыбка выглянула на светлом личике — улыбка, даже будучи растерянной и заметно смущённой, достойная самих звезд. Девушка приподнялась и огляделась кругом. Точно только теперь вспомнив, что они совершенно одни среди безмолвных пшеничных полей. Мягко переливаясь золотистым блеском, неосязаемо шелестели колоски. Далеко растянулось лазурное небо, выглянуло из-за облаков крохотное солнце. И ничего, кроме созревающей пшеницы, маленькой зеленой полянки васильков, сельской, пыльной дороги, неба и солнца не было, не могло быть здесь. Но Белорусской ССР на самом деле и хотелось, чтобы они оставались абсолютно одни. Рейх поднялся и посмотрел ей прямо в глаза. — Белорусская... — он запнулся. — Eichhörnchen-Baby! — Да? — улыбнулась девушка. — Бельчонок! — воскликнул Рейх, не чувствуя собственного голоса и вообще всего тела. — Я люблю тебя, Бельчонок! Последующее казалось невероятным, тревожным сном, после которого не хочется повторно засыпать и продолжать жить. Взволнованные немецкие глаза низко опустились. Пальцы, сделавшись невероятно горячими и ледяными одновременно, больно сжались в кулаках. Наклонившиеся вперед плечи напряженно застыли, как и все тело, за исключением бешено бьющегося сердца, собирающегося пробить брешь в его груди. Однако Рейх понимал, каким будет ответ. Вздрогнув, сердце наполнилось убивающей пустотой, как иногда случается после вина, выпитого в недостаточном количестве, чтобы потерять самообладание, но вполне пригодном для отвратительной весёлости, проскакивающей в голосе, для пустых шуток и напускной доброты, когда осознаешь, насколько ничтожно и бессмысленно все происходящее вокруг. Образовавшуюся в таком случае пустоту невозможно закрыть, восполнить или даже просто спрятать. Тело перестает ощущаться как единое целое, и сердце невыносимо болит. Болит точно так же после осознания сказанной глупости. Он любит. Третий Рейх, прозванный чудовищем, признался в любви чистейшему существу — маленькую ангелу, звездой сошедшему с глади небес. Признался, прекрасно понимая, насколько бессмысленны эти слова. Она не могла полюбить такого, как он. Только в сказках Рейх поверил бы в существование подобной чепухи. Ангельская звездочка, ответившая взаимностью самому дьяволу. Только детские сказки допускают подобную глупость. Однако... происходящее сейчас напоминало самую настоящую сказку. Растерявшаяся на мгновение девушка ошеломленно собрала пальчики домиком, внимательно посмотрела на него, ожидая встретить малейшую улыбку или хоть что-то, намекающее на странную шутку. Но низко опустившаяся голова говорила все за себя. Третий Рейх не шутил. — Любишь меня? Послышалось удивлённое и приятно рассмеявшееся одновременно. Рейх медленно кивнул, чувствуя себя приниженным школьником, выпалившим что-то глупое и неестественное на уроке. И правда, в своем желании насладиться моментом женщины оказываются настоящими тиранами. — Просто! — воскликнул загоревшийся Рейх. — Не обращай внимания! Можешь вообще ничего не отвечать! Да и вообще, я... Он резко остановился. Что-то теплое и крепкое оказалось около него. Обхватив маленькими ручками, девушка заключила мягкие объятия. Венок, старательно сплетённый им, съехал немного набок. Грудь прижалась к его груди, а светлое личико оказалось невероятно близко. Всего несколько миллиметров, и маленький носик прикоснётся к его подбородку. — Я тоже! Пораженный случившимся, Рейх непонимающе уставился на оказавшиеся впервые настолько близко засверкавшие зеленоватые глаза. — Тоже тебя люблю, Просто Рейх! — П-правда? — Ещё спрашиваешь! — рассмеялась она, мягко улыбнувшись. — На самом деле... я давно ждала нашей встречи... Еще тогда, помнишь? Мы встретились взглядами, но не смогли перекинуться даже парой слов. Тогда я мечтала... вот бы снова увидеть тебя! И сегодня... сердцем почувствовала, что придешь... — И... решила собрать васильки? — не веря происходящему, прошептал Рейх. Девушка коротко кивнула, головой прислонившись к его груди. Слушая громкое сердце, не понимала, слышит ли собственное или сердце стоящего рядом человека. — Только... — нерешительно пробормотала она, — давай не будем никому рассказывать... — Почему!? — воскликнул Рейх. Она понимающе улыбнулась, не отрывая головы от его груди. — Отец... пытается создать систему коллективной безопасности Европы. Но ты своими действиями серьезно угрожаешь его планам. К тому же... Он никогда никому меня не отдаст. Скорее умрет, чем позволит к кому-то присоединиться. Он не отвечал. Просто не понимал, что вообще можно на такое ответить. Светлое личико приподнялось, неловко улыбнулось, продолжая оставаться все таким же прекрасным и невинным, точно распустившийся бутончик серебряной лилии. Белорусская ССР приподнялась на носочки, глазами оказавшись на одном с ним уровне, и прошептала: — Мы ведь можем любить друг друга и без огласки... Зачем всем знать про это? Слегка раскрывшиеся губы приблизились, очаровательно улыбнулись, и Третий Рейх не смог противостоять сильному искушению. Порывистое дыхание застыло, и сердце раскалилось, точно хрупкая сталь. Он неосознанно поддался вперед. Горячие губы встретились, сомкнулись, и встрепенулось все изнутри, стоило пересечься их глазам. Кроваво-красным, наполненным природной жестокостью и желанием завладеть всем, и нежно-зеленым, по-детски невинно чистым, способным подружиться с самим дьяволом. Точно хрупкая роза, проросшая в асфальте, переплелись противоестественным порывом их собственные чувства. — Только, пожалуйста, — прошептала девушка, слегка отстранившись. — Рейх, не меняйся... Прошу, не меняйся в свою худшую сторону... Ведь я... так люблю тебя. И она любила. Действительно любила этого немного странного, грубоватого человека, возможно, больше, чем Советский Союз. Любила, даже понимая, что тем самым может разрушить собственное сердце. Не существовало для неë никакой разницы — знали ли другие об их чувствах, осуждали ли или ненавидели их, — Беларусь ничто не помешало бы продолжать его любить. Даже с разорванным сердцем, с оторванными, перебитыми руками, плечами и ногами, с изуродованной душой и раненым лицом. Она все равно любила бы его. Ничто не было способно уничтожить еë любовь. Ничто, кроме... — Зачем... — непонимающе прошептала она, боясь собственного голоса. — Зачем, Рейх, тебе нападать на Польшу? Ты уже забрал Судетскую область. Неужели этого не хватит...? Третий Рейх промолчал. В последнее время он выглядел раздражительным, много огрызался и казался подавленным, а рядом с ней становился замкнутым и постоянно молчал. — Скажи же что-нибудь, Рейх! — воскликнула девушка, вздрогнув от резкости собственного голоса. — Я не понимаю, почему... Светлая голова удивлённо застыла, — встретившиеся внезапным порывом жадные губы заполнили пространство вокруг, точно безмолвно пытаясь докричаться: «Ты моя! Ты ведь правда моя, Беларусь!? Почему же теперь смотришь на меня таким странным взглядом! Почему кажешься осуждающей и будто ненавидящей мои поступки? Я ведь... я ведь столько сделал, чтобы их осуществить! Ты — единственная любящая меня душа. Ты — сверкающая в пустоте ночи яркая звезда. И неужели после всего окажется, что ты тоже ненавидишь меня!?». Венок переплетенных жёлтых гвоздик — маленьких чашечек золотистых лепестков, собранных в единую композицию вместе с тонкими листьями, — оказался на еë голове. Рейх отстранился, опустошенно опустил взгляд. — Послушай, Бельчонок, — начал было он, остановившись и продолжив лишь тогда, когда девушка дотронулась его руки. — Мы с Советским Союзом заключили пакт о ненападении. Беларусь замерла с приподнятыми к груди вздрогнувшими ладошками, внимание удивлённых глаз сосредоточилось на Рейхе, точно пытаясь осознать сказанное им. Она облегченно выдохнула, и улыбка загорелась на маленьком лице. Девушка потянулась и приобняла его талию. — Вот и славно... Маленький носик, закутавшийся в складках немецкого мундира, расслабленно прикрытые глаза, заплетëнные серебряные волосы, коснувшиеся его плеч, — смотря на это хрупкое создание, парень почувствовал, будто обманывает еë, будто рассказал не все, ради чего пришел сейчас. — Бельчонок... Ему не хотелось говорить об этом. — Послушай, Бельчонок... Не хотелось вновь встретиться с непонимающими зелёными глазами, совсем не хотелось расстраивать или пугать еë. Но... арийская кровь слишком долго кипела, чтобы продолжать молчать. — По секретным документам пакта о ненападении, — произнес Рейх застывшим голосом. — Мы договорили о границах, по которым поделим территорию Польши. Часть достанется мне, другая Советскому Союзу. Те земли, что Польша забрала у тебя и Украины почти двадцать лет назад, наконец вернутся вам! — Т-ты! — раскрывшиеся зеленые глаза пораженно поднялись и обратились к нему. — Ты ведь понимаешь! Если нападешь на Польшу... начнется Вторая Мировая война! Другие страны не останутся в стороне, они... они... — Я не боюсь других стран, — холодно отрезал Рейх. — Если понадобится, поставлю на колени любого. И ты сможешь вернуть земли, принадлежащие тебе по праву. А, если понадобится, захвачу Европу, и половина станет твоей. — Рейх... В остановившемся дыхании не хватило воздуха закончить начатые слова. Беларусь застывшими глазами смотрела на человека, на секунду перестав понимать, кто находится перед ней. Любимый или чудище, только притворяющееся им? Красные глаза, нежно сравниваемые с розами, наполнились безумным потоком крови. Неловкая улыбка превратилась в дьявольскую ухмылку, какую повстречаешь, только оказавшись в самой Преисподней. Черные волосы опустились на лицо, перепутались и неприятно заблестели, точно покрытые кровью. Осматривая фигуру дорогого человека, девушка шагнула назад, и неосознанный страх промелькнул в зелёных глазах. Она опустила голову, с горечью сжала кулаки. — Рейх, пожалуйста... — Скажи, ты все еще любишь меня? — резко послышалось в ответ. Пораженная до глубины души, девушка резко подняла личико. — Или я противен тебе? — странная улыбка проскочила на лице парня. Она мало напоминала человеческую улыбку. — Что, теперь ненавидела меня? Боишься? Арийское лицо, перекошенное во враждебной гримасе, оказалось невероятно близко к ней, наклонилось и прикоснулось носом к светлым волосам. Маленькое, беззащитное тело Беларусь задрожало. Личико помрачнело, глаза полыхнули ужасом, но вот появилась улыбка — улыбка сквозь подавляемые слезы, — и девушка прошептала: — Нет, я все еще люблю тебя... Поэтому, пожалуйста... Не начинай эту войну... Если однажды решишь нарушить пакт и напасть на отца... Мы станем врагами.****
Любовь способна на многое, но вот войну остановить она не смогла. На обороте блокнотика, которого Беларусь таскала с собой и не позволяла никому прочитать его, было написано: «1 сентября 1939 года — Третий Рейх вторгается Польшу. Начинается Вторая Мировая Война. 3 сентября 1939 года — Великобритания и Франция объявляют войну Рейху. 17 сентября 1939 года — Советский Союз вторгается в Польшу с востока».****
— Папа! — придерживая непосильно тяжёлое для маленькой девушки ружье, Беларусь подбежала к высокой фигуре, направляющейся к ней. Стоило остановиться, колени подкосились, тело опустилось на смятую траву, и слезы застыли на покрасневших глазах. От Советского Союза не скрылось: она плакала задолго до их встречи, и даже теперь не могла сдержать наполнившее еë горе. — Прости меня, папа! — побледневшие глаза обратились наверх, — Прости... Прости, что пряталась и полюбила чудовище... Я не смогла его оставить, не смогла спасти... Долгий, пристальный взгляд остановился на Беларусь, и той хотелось умереть, только не почувствовать, как сердце отца наполняется отвращением, разочарованием и злостью, какие несомненно должны были появиться после совершенного дочерью поступка, однако... Мужчина присел на колено, и крепкие руки обняли дрожащие, бледные плечи. Он наклонился и по-отечески заботливым голосом произнес: — Это не твоя вина. Даже любящее, чудовище остаётся просто чудовищем. Его невозможно приручить или научить новому. Помрачневшая голова медленно кивнула, и рукава быстро протерли выступающие слезы. — А теперь скажи, — Советский Союз поднялся и протянул девушке руку, — если в будущем появится возможность уничтожить врага, ты выстрелишь, Бельчонок? Пойдешь против любимого человека? Поможешь мне остановить фашистский гитлеровский смрад, что собирается подчинить и уничтожить весь мир, помимо себя? Возьмешь в руки гранату, винтовку, встанешь ли плечом к плечу со мной против врага? Не требовалось так много слов, чтобы принять решение. Нежная маленькая ладошка схватила грубую, протянутую к ней ладонь. Беларусь, продолжая держать ружье, поднялась и быстро кивнула. — Да, отец! — красные разводы слез застыли на светлом личике. Больше она не плакала. — Я сделаю все, чтобы его остановить!****
«27 сентября 1939 года — Варшава сдаётся. Правительство Польши отправляется в изгнание через Румынию. Рейх и Советский Союз делят Польшу между собой».****
Печально капающий дождь затмил пространство туманом, настолько плотным, что не удавалось разглядеть, что происходит впереди тебя в радиусе нескольких метров. Но даже так, всматриваясь в рыжеватую осеннюю дымку, девушка помнила, что скрывается за неприступной завесой. Силуэты безмолвных деревьев, находящиеся здесь сколько себя помнила Беларусь; качающиеся колоски и травинки, растянувшиеся за горизонт золотистые поля, крошечные цветки, пытающиеся достать до спрятавшегося солнца, аккуратные строения белорусских домиков, и... показавшаяся впереди новая граница, за пределами которой развевался кровавый нацистский флаг. Девушка вдохнула аромат осеннего воздуха, вспоминая, как двадцать лет назад стояла здесь точно так же, осматривая поля драгоценной пшеницы и овощей, понимая, как много усилий пришлось приложить, чтобы вырастить их, и как больно было потерять дорогие земли. Воспоминания терзали и не позволяли Беларусь спокойно вздохнуть. Она обхватила руками грудь, и повернулась, стоило позади послышаться знакомому голосу: — Навевает воспоминания, правда? Показавшаяся в туманной дымке фигура оказалась Россией. Сравнявшись с сестрой, он огляделся, но явно не мог видеть того, что беспокоило Беларусь. — Да... — девушка слабо улыбнулась. — раньше эти земли принадлежали мне. Их только потом забрала Польша. Знаешь... — глаза смущенно и опустошенно обратились вниз, — Рейх тогда сказал, что, если поделить еë, часть территорий достанется Советскому Союзу и, соответственно, нам с Украиной... И правда... отсюда видно новую границу. Беларусь повернулась, намереваясь махнуть ладошкой в сторону гитлеровского флага, равномерно качающегося на ветру, но прекрасно понимала, что просто больше не может выдерживать пронзительный взгляд России, прожигающий еë душу. Вот только стоило девушке посмотреть на границу, она застыла, заметив кровожадно сверкнувшие глаза, направленные прямо на неë. Тёмный силуэт не двигался, и тело Беларусь покрыло мурашками от осознания: если бы сейчас с ней не оказалось России, Рейху ничего бы не стоило подойти. — Как думаешь... — дрогнувшим голосом спросила девушка, повернувшись к брату, — то, что мы делаем... это правильно? Россия, не заметивший ничего подозрительного в туманной завесе, присел на мокрую траву, посмотрел вдаль и отпил ледяной воды из поднятой фляжки. — Правильно ли то, что мы собираемся противостоять человеку, решившему заполучить у собственных колен весь мир? — иронически фыркнул парень. — Правильно ли то, что замышляем остановить врага, мечтающего в будущем превратить в рабов наших людей или уничтожить их всех? Правильно ли то, что исполняем свой долг и защищаем родину? Девушка опустила голову и сжала кулачки, чувствуя, как душа наполняется чернотой и ненавистью... ненавистью к самой себе. — Это непра... — А кто ж его знает, — рассмеялся Россия, отвечая на собственные вопросы. Он отложил фляжку. — Послушай, Беларусь. Девушка обратила на него взволнованный взгляд. — Философствовать, что правильно, что неправильно — брехня полная. Каждый человек воспринимает это по-своему, — брат насмешливо направил взгляд к невидимому небу. — Что одному покажется глупостью и бессмыслицей, для другого — традиция. — Понятно... — Беларусь сложила ручки на груди. — Я не знаю, какими понятиями о "правильном" и "неправильным" обладает Третий Рейх, но единственное знаю точно: они противоречат моим собственным. Его идеи мне кажутся бесчеловечными. А остальное не имеет значения. Запомни... На каждого найдутся свои враги и завистники. Нас всегда будет кто-то ненавидеть. Поэтому, Беларусь, никогда не бойся поступать так, как считаешь правильным. Главное — не пойти против собственного сердца. Парень вытянул вперед руку, точно пытаясь зачерпнуть рукою дождевой туман. — Правильно ли то, что мы разделили Польшу и вернули земли, принадлежащие нам по праву? Да, правильно. Однако уверен, в будущем наши враги припомнят это и... обвинят Советский Союз в... в развязывании Второй Мировой войны, почему бы нет? — Что ты такое говоришь! Мы! Отец! — вспыхнувшая Беларусь едва сдерживалась, чтобы не оттолкнуть брата. — Нет, никто не посмеет нас в этом обвинить! СССР, он... Он ведь столько пытался сделать, чтобы эту войну предотвратить! Россия понимающе усмехнулся. Правда, слова Беларусь не произвели на него никакого впечатления. Он явно остался при своем мнении. — Не думай об этом, — парень встал и заглянул в глаза сестры. — Всё в порядке, пока мы можем следовать за отцом. Он не позволит Рейху захватить мир.****
«30 ноября 1939 года — 12 марта 1940 года — Советский Союз нападает на Финляндию и по результатам перемирия получает Карельский перешеек и северный берег Ладожского озера, тем самым отдаляя границы от Ленинграда. 9 апреля — 9 июня 1940 года — Рейх вторгается в Данию, которая сдается в день нападения, и в Норвегию, продолжающую сопротивление до 9 июня. 10 мая — 22 июня 1940 года — Третий Рейх вторгается в Западную Европу. Люксембург оккупирован 10 мая; Нидерланды сдаются 14 мая; Бельгия — 28 мая. 22 июня Франция подписывает соглашение о перемирии, согласно которому германские войска оккупируют северную часть страны и все атлантическое побережье. 10 июля — 31 октября 1940 года. — война в воздухе против Англии, известная как Битва за Британию, кончается поражением Рейха. Ноябрь 1940 года. — к немецкой коалиции присоединяются Словакия (23 ноября), Венгрия (20 ноября) и Румыния (22 ноября). 1 марта 1941 года — Болгария присоединяется к "Оси".[Последние строчки написаны на бумаге, расплывшейся от слез]
22 июня 1941 года — Третий Рейх с союзниками нападают на Советский Союз... вторгаясь на земли, которые когда-то он "возвратил" мне от Польши... Начинается Великая Отечественная война...»****
Время проносилось, проносилось, проносилось между ними настолько быстро и беспощадно, что хотелось просто прижать окоченевшими руками любимое существо, закутаться горячими щеками в знакомый мундир и стоять долго, не задумываясь о времени и происходящим вокруг. Не думать о политике, об экономике, о войне, а только обнимать его и чувствовать стук сердца... Однако... время проносилось слишком быстро. Дни мелькали перед глазами, и однажды она с ужасом осознала, что... не может даже дотронуться до рук Третьего Рейха. Мысль о малейшем прикосновении к нацистской коже вызывала приступ тошноты и переворачивала душу. Он изменился. Но Беларусь, несмотря на слова отца и старшего брата, продолжала верить, что он способен стать прежним, если она... в тот день, в ту их встречу... сказала бы, что продолжает любить его. Но она не смогла. — Скажи, ты все еще любишь меня, Eichhörnchen-Baby? Не смогла соврать ему и самой себе. Не смогла продолжать любить того, кто начал войну, которую она всем сердцем ненавидела. — Только отец может звать меня Бельчонком, — холодно отозвалась она, чувствуя, как разрывается грудь и ломается вместе с ней сердце. — А кто ты такой? Я не знаю тебя. Эти вышивки напоминают моего Рейха. Но ты просто не можешь быть моим Рейхом! Потому что он никогда! Не посмел бы причинить боль человеку, которого так любит! А он по-настоящему мне любил!... А ты! Ты просто чудовище! Отныне для Беларуси этот человек превратился в настоящее чудовище. И это убило последнюю каплю человечности в сердце Рейха. Она была единственной звездой, которую он по-настоящему любил, любил по-своему, немного грубо и сурово. Но любил чисто, беспамятно. Однако... Страх, промелькнувший в глазах любимой еще в тот раз, не остался незамеченным. Испуганный голос, вздрогнувшее тело — она боялась его, и осознание этого уничтожило чистоту чувств Рейха. Сердце наполнилось чернотой, и он перестал думать о том, что чувствует Беларусь. Ему захотелось... завладеть ею полностью. Искоренить этот страх или даже уничтожить еë саму, чтобы не видеть страх в глазах любимого человека. Та путеводная звезда, ярко светившая ему в одинокой ночи, затухла в тот самый миг, когда она назвала его Чудовищем. — Прости, — прошептала девушка, опустив голову, на которой находился венок из оранжевых лилий и желтых хризантем. Но Рейх не услышал Беларусь. Не мог услышать. Из ножен показалось сверкнувшее лезвие, но девушка не смогла пошевелиться. Не способная защищаться, она была готова встретить смерть и потому поразилась до глубины души, когда Рейх приподнял кинжал и полоснул собственную ладонь. Хлынувшая кровь полилась по руке, затопила запястья и... упавшие капельки окровавили цветки расцветающих васильков. Точно таких же, подаренных Беларусью в их судьбоносную встречу. — На языке цветов, — прошептала девушка, — васильки означают простоту, веселость и верность. Они говорят: «Не смею выразить тебе своих чувств», но лично для меня васильки — это предложение дружбы и начало вечной любви... Но теперь она наполнилась кровью. — Желтый гвоздики: «Ты разочаровал меня», — неожиданно подхватил Рейх, отчего Беларусь подняла голову, — а вот оранжевые лилии означают ненависть и отвращение. И желтые хризантемы: «Я отвергаю твои чувства», — немец мрачно улыбнулся. — Ты не умеешь выражать чувства словами, но также не умеешь соврать, говоря о них на языке цветов. Позади эхом разнеслась автоматная очередь. Девушка не шелохнулась, и слезы затопили помрачневшее лицо. — Мы скоро встретимся, — холодно произнёс Рейх, поворачиваясь и собираясь покинуть еë. — И тогда... я превращу мою любовь в свою лучшую картину. Тогда еще Беларусь не понимала, насколько коварно окажется значение этих слов.