Зубами обнажая бездну

      Им обоим катастрофически не повезло.       В неожиданной стычке с пиратами Черной Бороды Луффи и Ло, оказавшись под воздействием Вапу Вапу но Ми, – дьявольского фрукта телепортации Ван Огера – очутились на неизвестном вздыбленном острове где-то посреди бескрайних вод Гранд Лайна. Все, что было на этой безжизненной земле – массивы разноцветного гранита, протягивающиеся на многие десятки километров и плавно переходящие в залежи глины. Иными словами, камни и грязь. Ни флоры, ни фауны, ни источников пресной воды, за исключением редких и кратковременных дождей, без живительной влаги которых пираты давным-давно бы погибли от обезвоживания.       Необитаемый остров, отрицавший само понятие жизни, служил им последним пристанищем.       Лишенные растительности неприступные скалы грозно нависали со всех сторон, давили и наваливались, замерев в хищном ожидании, готовые в любой момент схлопнуться и заглотить безмозглых жертв, словно смертоносные листья венериной мухоловки. В тесном каменном ущелье хозяйничал порывистый ветер: он отрезвляюще хлестал обездоленных пиратских капитанов по щекам, обросшим пятинедельной щетиной; красуясь мощью и силой, поднимал плотные облака пыли, которая скапливалась удушающим осадком на слизистой; беззаботно перекатывал камешки и более крупные валуны, будто играя с ними. Солнечные лучи световыми лезвиями вспарывали мертвенное нутро приоткрытого гранитного гроба, просачивались сквозь узкий проем в небосводе и, казалось, жгли с утроенной силой, словно любопытный ребенок пропустил их через увеличительное стекло.       Силы Луффи были на исходе. Мало того, что к нему за полтора месяца в рот не попало ни крошки, так еще и Ло, как назло, отключился пару часов назад, обессилев от голода и жажды. Поражал тот факт, что даже в экстремальной ситуации юноша нашел в себе достаточно воли для человечного поведения: он не бросил накама, а самоотверженно тащил на спине его почти бездыханное тело, прихватив и нодати Ло – Кикоку. Тупая жгучая боль от монотонного трения костей и суставов исхудавшего Трафальгара об уродливо торчащие спинные позвонки Монки, готовые разорвать полотно истончившейся кожицы, отрезвляла и удерживала в сознании.       Под въедливыми лучами палящего солнца, непрестанно атакующими пространство ущелья, было жарко, мучительно, невыносимо. От обжигающего солнца немного спасала потрепанная в бесчисленных приключениях соломенная шляпа, перетянутая кроваво-красной лентой. Под знойным гнетом юноша упорно продолжал плестись вперед, не имея цели, не зная пункта назначения: ему казалось, что если он хоть на мгновение остановится, то тут же рухнет замертво. Непрерывное движение хоть и отнимало последние силы, но позволяло поддерживать хилую и мерклую иллюзию надежды на спасение.       С каждым шагом фундамент личности Луффи стремительно разрушался, покрываясь трещинами слабости, возмутительными сколами малодушия: он признался себе, что с легкостью отказался бы от заветной мечты стать Королем пиратов ради кувшина чистой воды и сочного говяжьего стейка. Обладая силой дьявольского фрукта, он все еще оставался обычным человеком, по сути животным, ходячим куском плоти в тонком кожаном мешке массой восемьдесят килограммов, в основе существования которого находилось удовлетворение потребностей, без чего любые возвышенные цели обращались мертворожденными химерами. Горькое осознание кузнечным молотом долбило по раскаленному сознанию, формируя из податливого металла рассудка хрупкую и бракованную безделушку: у Луффи и Ло не было и шанса остаться в живых. Пытаясь прогнать депрессивные наваждения, репейником облепившие его воспаленный мозг, Монки в отчаянии встряхнул головой. Эфемерная картинка реальности остервенело смазывалась, становясь все менее четкой и осязаемой.       От нечеловеческой усталости Луффи оступился и, не сумев удержать равновесие, со всего маху рухнул коленями на каменистую твердь. Дабы не разбить лицо, Монки машинально уперся ладонями перед собой, вынужденно отпустив костлявые бедра Ло и выронив Кикоку. В следующее мгновение позади него с леденящим душу грохотом, словно некто одним точным движением расколол кокос, повалилось тело мужчины: при падении он не издал ни вздоха, ни стона, ни даже вскрика. Было очевидно, что он так и не пришел в себя.       Утомленный мозг Монки неимоверно пытался имитировать нормальную мыслительную активность, но сумбурные образы плясали туда-сюда, дребезжали, упрямо отказываясь выстраиваться в стройную последовательность. Потерявшие чувствительность ноги окончательно ослабли: он развернулся и, бороздя голым торсом неровный и острый гранитный монолит, который напоминал сторону терки с колючими отверстиями, подполз к неподвижному телу мужчины. Приблизившись, он наконец заметил стремительно растущую тёмно-бурую лужу крови, до колик в животе похожую на нежнейшее ягодное варенье, которым Санджи обычно сдабривал хрустящие тосты и свежеиспеченные оладьи. Стоило аппетитной ассоциации колоколом прозвенеть в пустой головешке, эхом отражаясь от костных сводов черепа, как последние искры сознания и отблески человечности померкли, уступая место ему.       Голоду.       Неконтролируемому звериному голоду, разинувшему клыкастую пасть в немом безотлагательном призыве.       Повинуясь его манящему зову, подкрепляемому громким урчанием в животе, Луффи с небывалой кровожадностью припал потрескавшимися лепестками губ к обагренному валуну, похожему на гигантскую клюкву, смакуя приторно металлический вкус живительного эликсира, заполняя опустевший желудок вожделенной жидкостью. Вместе с влажностью крови проглатывал он и гранитную крошку, пыль, подсохшие комья глины, не обращая на них внимания.       Дочиста вылизав шершавую поверхность камня, будто тарелку после еды, он нетерпеливо перекатил Ло на живот, открывая себе доступ к глубокой протяженной трещине в черепной шкатулке, и, раздвинув грязные волосы в стороны, хищно вгрызся в кожицу вокруг раны, пытаясь выжать из нее еще хоть каплю обжигающей эссенции. Перепачкав липкой жидкостью лицо, руки и грудь, словно дикий зверь, Луффи пил, пил и все никак не мог напиться. Кровь мужчины была для него колодезной водой в жаркий летний день – она одурманивала, сводила с ума, даруя вместе с безумием силы и бешеную энергию.       Тот очевидный факт, что Ло до сих пор не очнулся, лишь подкрепил полное одержимости намерение продолжать пиршество: если Трафальгару было суждено погибнуть, то его плоть и кровь непременно должны послужить благой цели – продлить жизнь хотя бы одному из них. Именно так Луффи усмирял слабый и надломленный голосок человечности, эпилептическими вспышками щекотящий голову изнутри, но, по итогу, полностью задушенный инстинктивным вожделением.       Вскоре кровь перестала струиться так бойко и интенсивно, поэтому Луффи пришлось усилить челюстное давление, погружая зубы все глубже в плоть. Резцы и клыки скоблили по поверхности сахарного черепа, издавая пробирающий до дрожи скрип. Страшно рассердившись на Ло за его скупость и нежелание помочь, Мугивара переборщил с нажимом – у него во рту оказался фрагмент скальпа, немного напоминавший по текстуре тонкий пласт фруктовой пастилы. Стремясь поскорее ощутить всю полноту вкуса, юноша активно задвигал челюстями, постепенно осознавая, что его до рвотных позывов отвращали волосы: они застревали меж зубов и опутывали язык. Наверняка, подумалось ему, плоть с груди или бедер будет гораздо приятнее: сочнее, мягче, однороднее…       Уже через мгновение тело Трафальгара было возвращено в исходное положение: на спине, обескровленным лицом к любопытному солнцу. Серые, затянутые мутной поволокой глаза Ло были приоткрыты, но мертвенно неподвижны, и своей равнодушной пустотой напоминали глаза дохлой рыбы. В легкой заинтересованности юноша наклонился и заглянул в молчаливую бездну зрачков, напоминавшую выжженную землю. Из-за гибели накама он не испытывал скорби, сожаления, раскаяния или печали, словно та часть духовной структуры, которая отвечала за порождение негативных эмоций, надломилась и безвозвратно отмерла.       Ведомый чистыми инстинктами, дразняще потрескивающими на кончиках пальцев, Луффи потянул за воротник изодранной грязной рубашки и резко уткнулся перепачканной в крови мордой в изгиб шеи, глубоко вдыхая кислый запах мужского пота. Идя на поводу у безумия, всеми силами он пытался преодолеть хрупкий барьер кожи, столь некстати разделявший их. Жаждал заполнить собой все его эгоцентричное естество, слиться в бурном, безразличном к целому миру потоке.       Стремительным движением оторвав пуговицы, он оголил торс Трафальгара с неестественно впалым животом, просвечивающими через кожу ребрами, болезненно торчащими тазобедренными косточками и ключицами. Грубо сжал ладонями татуированную грудь, будто стимулируя замеревший кровоток, однако не ощущая и намека на чужое сердцебиение. Жар, при жизни исходивший от бронзовой кожи, превращался в трупный холод.       Поперек лица Луффи расползлась хищная улыбка, словно оставленная лезвием ножа, обнажив ряд ровных окровавленных зубов.       Хтонически-жуткое и доселе дремлющее темное ядро личности Луффи, изредка пробуждавшееся в моменты звериной тяги к мясу, побудило его стиснуть мозолистыми пальцами нежные соски Ло, надавить, потереть темные бусины, чувствуя, как внизу живота заныло-затянуло от сворачивающегося клубком пламенного возбуждения. В состоянии маниакальной одержимости плотью во всех ее видах и формах Луффи, движимый голодом и похотью, демонстрировал экстраординарный уровень физической, а теперь и сексуальной энергии.       Ловко оседлав желанное тело, он для удобства уперся ладонями в грудь и потерся чувствительным пахом о промежность мужчины, продолжая яростные фрикции через плотную джинсовую ткань до тех пор, пока с разразившим всю округу утробным рыком обильно не излился прямо в шорты. Последовавшая за оглушительным оргазмом истома опутала его вспотевшее тело и уложила сверху на постепенно остывающий труп, позволяя немного перевести дух.       Весь мир Луффи сузился до одного единственного объекта – лежащего на земле бездыханного тела.       Когда послеоргазменная нега ослабила хватку, юноша, воспользовавшись моментом, припал к благоуханной плоти вокруг соска, почти любовно очерчивая кончиком языка темную ареолу, которая была мягче любого шёлка. Липкая кровь упругим фонтаном брызнула в рот и Луффи тотчас ощутил захлестнувшую его волну всеобъемлющего счастья, которая побуждала каждую клеточку организма содрогаться в приступе щенячьего восторга.       Его Ло был самым щедрым и жертвенным на всем белом свете. Его Ло подарил шанс на выживание, надежду на спасение. Его Ло был таким лакомым и сытным, словно первоклассный стейк. Нет, гораздо лучше.       Вознамерившись ощутить вкус накама в полной мере, Мугивара со всей дури сжал челюсти и, услышав звонкий стук столкнувшихся зубов, потянул на себя – тонкие и плотные волокна грудных мышц упруго тянулись, словно расплавленный сыр, и приятно похрустывали. Истекая слюной, обильно струившейся к подбородку и нервно дергающемуся кадыку, он смаковал ни с чем несравнимую текстуру сырой плоти, казалось, почти таявшей в теплоте рта. В блаженстве закатив воспаленные глаза, Луффи запустил руку в джинсовые бриджи и принялся ласкать вновь окрепший член, рвано толкаясь в сухой кулак. Мечтая лишь о разрядке, он почувствовал что-то неопределенное, гнетущее и жгучее: ощущение горькой невосполнимой потери вцепилось мертвой хваткой в безмолвном требовании.       Закономерный ответ стукнул Монки по лбу осознанием собственной глупости и неосмотрительности.       Он с такой жадностью наслаждался Трафальгаром внутри себя, что совсем не подумал о том, что ему тоже следовало оказаться внутри мужчины, даря тепло, нежность и любовь. Тотчас дрожащие руки фанатично стянули узкие джинсы вниз и развели худющие ноги в разные стороны.       Гладкая влажная головка вторглась в податливое нутро без труда, однако, чтобы проникнуть до конца, пришлось приложить некоторые усилия: остервенело сминая пальцами костлявые бедра, он подтягивал таз мужчины ближе к себе. Сейчас Луффи был даже рад тому, что они долгое время голодали – кишечник Трафальгара был девственно пуст и чист; нежные стенки мягко обхватывали член, не выказывая ни крупицы сопротивления. От избытка ощущений у Луффи начала кружиться голова и, казалось, вот-вот остановится сердце. Почти сразу срываясь на быстрый темп, он наконец ощутил, что можно продолжать трапезу.       Порозовевшие от крови зубы Мугивары ненасытно впивались в мягкость плоти то тут, то там, раздирая, распарывая, с жаром, с треском обнажая бездну. В экстатическом исступлении он кусал, рвал, слизывал с солоноватой кожи струйки крови, проникал резиновым языком вглубь открытых ран, выдирал пучки сладковатых мышечных нитей, покрытые пленкой фасциальной ткани, и жевал, громко чавкая, ни на секунду не переставая проникать в мертвое тело Ло. От нечеловеческой усталости он задыхался и хрипел.       Челюсть и член – единственные органы, посредством которых Луффи взаимодействовал с миром.       Навязчивые мысли о том, что он оставит частичку себя внутри Ло, а сам Ло, в свою очередь, будет приятной тяжестью ощущаться внутри него, благоговейным трепетом согревали душу, потерявшуюся во мраке отчаяния. В любовном экстазе они полностью слились, став чем-то принципиально новым, и их доселе бессмысленное существование обрело небывалую яркость, глубину.       Вскоре второй оргазм накрыл его с головой, расцветая в тугих венах бурным наркотическим опьянением.       Вспотевший, полуобнаженный, перемазанный кровью и спермой, с напряженными, словно стальные жгуты, мышцами, хаотично изрыгающий нечленораздельные звуки – нечто среднее между рыком и лаем, Луффи был похож на первобытного дикаря: грубого, опасного и непредсказуемого.       Взбудораженному юноше была безумно любопытна сочная изнанка Ло: сможет ли он лицезреть собственное семя в кишечнике; как будет ощущаться окутывающая член влажность остывающих кишок; каким на вкус окажется небьющееся сердце Трафальгара Д. Ватер Ло.       Суматошный взгляд кузнечиком запрыгал по пыльно-грязной округе в поисках чего-нибудь достаточно длинного, тонкого и острого, подходящего для потрошения – с несвойственной ему педантичностью Луффи желал раскрыть Ло безупречно, сохранив нетронутой целостность внутренних органов. Спустя мгновение что-то ослепительно сверкнуло, ярким бликом резанув по глазам – то был Кикоку, при столкновении с землей вылетевший из ножен и обнаживший свое соблазнительное острие, отзеркаливавшее солнечные лучи.       Мозолистая ладонь потянулась к покоившемуся неподалеку мечу и с любовным трепетом сжала обтянутую аметистовым шелком фактурную рукоять, пачкая светлую обмотку кровавыми отпечатками. Лишившийся хозяина нодати органично лежал в руке: сбалансированная тяжесть ощущалась монолитно и почти умиротворяюще. Юноше представлялось естественным и правильным, что обладателем Кикоку был именно Ло. Он не мог вообразить себе на месте Хирурга Смерти любого другого мечника, к примеру, Зоро: непомерно длинный нодати, казалось, будет выглядеть в его руках нелепо и возмутительно пошло. Кикоку – часть Ло, а Ло – часть Кикоку. Они сотканы из идентичных материй: хрупкой, надломленной и эфемерной, но при этом своенравной, ожесточенной и беспощадной.       Покрепче сжав пропитавшуюся кровью рукоять, Луффи рукавом рубашки попытался стереть с лица пот и кровь, застилавшие обзор, запыхтел от резкого напряжения, распиравшего его изнутри, и принялся выводить на оголенном животе крест, словно отмечая на потрепанной карте пиратское сокровище. Вдоль ровных изящных линий медленно проступали очаровательные пунцовые жемчужинки. Отложив Кикоку в сторону, он вновь опустился на колени, будто готовясь предаться безмолвной молитве, и замер в нерешительности. Хрустальная заминка длилась всего мгновение – и вот уже Луффи запустил разгоряченные пальцы под смуглую кожу с прослойкой жира и, изнутри нащупав упругие сухожильные перемычки, отогнул мясные пласты.       Богатое внутреннее убранство мужчины завораживало своей организованностью, пестротой: каждый из различных по форме и цвету органов словно находился на своем месте; они плотно прижимались друг к другу, создавая цельный орнамент, напоминавший одно из полотен Франса Снейдерса. Сложно представить себе более устойчивую и одновременно с этим хрупкую структуру, чем внутренности живых существ, ведь даже незначительное повреждение физической оболочки может привести к гибели организма: быстрой и безболезненной или долгой и мучительной. По сути, все земные создания живут, каждый миг балансируя на грани между жизнью и смертью, ощущая леденящее дыхание безвозвратного забвения.       Наклонившись к телу Ло почти вплотную, Луффи учуял сладковатый запах свежей плоти, дурманящий пустую голову. Увы, как бы он ни всматривался в хитросплетение розоватого кишечника, разглядеть следы спермы ему все никак не удавалось, и вскоре он с горечью отказался от этой объективно нелепой затеи.       Реализовать следующую задумку тоже не вышло – несмотря на активную стимуляцию влажной ладонью член не креп, не наливался кровью и будто совсем потерял чувствительность. Вероятно, в прошлые разы он слепо шел на поводу у звериных инстинктов: отчаянные попытки ухватиться за жизнь вызвали в нем резкий подъем либидо, который при других обстоятельствах мог обеспечить продолжение рода путем оплодотворения. Сейчас у Луффи, набившего живот под завязку, эта жизненно важная потребность отпала. Тяжелое, почти нестерпимое раздражение начинало бурлить где-то в недрах его души, растекаясь по телу разрядами энергии и физической мощи.       И вот уже сильные руки с оглушительным хрустом раскрывали грудную клетку, дробя и ломая костную структуру ребер в попытках добраться до сердца, раздирали мягкость брюха, по локти копались в блестящих кишках, наслаждались телесным жаром. С недобрым блеском в глазах, почерневших от неистовства, он разрывал водянистые органы, вымешивая студенистую субстанцию, словно тесто, стараясь превратить лакомые внутренности в однородную хлюпающую кашицу. В ход шло все, что попадалось под безжалостную руку: бордовая печень, сжавшийся от голода желудок, пустой кишечник, темно-фиолетовая селезенка, желчный пузырь и удивительно симметричные полумесяцы почек. Над раскуроченным нутром клубились еле заметные облака пара, дымчатой вуалью окутывая цветастую полужидкую массу.       По-волчьему злобный Луффи, удовлетворенный результатом, с чувством облизал солоноватые пальцы, намеренно раззадоривая аппетит, и вцепился в мертвое сердце, расположенное в центре распахнутой грудины, в пылких объятиях легких. Мясистый орган отделялся от тела весьма неохотно, удерживаемый крупными сосудами: аортой, легочной артерией и полой веной. Вскоре сердце Ло уже покоилось на ладони. Недолго думая, он жадно и собственнически вгрызся в студенистый орган, сочный и влажный, по текстуре больше всего напоминавший спелый помидор: плотная кожица и спелая мякоть внутри.       Сердце Трафальгара полностью оправдало ожидания – юноша горько расплакался от нахлынувших на него амбивалентных чувств, раз за разом раздиравших душу на части и собиравших кровоточащие ошметки воедино. Сожаление и благодарность, любовь и скорбь, восхищение и тоска – все они переплелись, срослись, спаялись, создавая уникальный витраж, очаровывавший своей противоречивостью. Через разноцветный витражный узор Луффи смотрел на то немногое, что осталось от тела Ло, и рыдал, словно ребенок, ничуть не стесняясь собственных эмоций. Он содрогался, неестественно изгибался, выл, валялся на земле, колотя конечностями каменистую поверхность, и шумно всхлипывал вплоть до заката солнца, которое, полностью впитав колюче-острую боль Луффи, милостиво забрало его душевные терзания с собой, за бесконечно далекую линию горизонта. Солнце вверило юношу заботливой и утешающей луне.

***

      Облитая молочно-лунным светом одинокая фигура, сверкающая в тишине ночного мрака, уверенно двинулась в путь. Под шепот падающих звезд Луффи направился прямиком к океану, преисполненный безграничной надеждой.