Золотая страна моего детства

      Кажется, что этого времени он ждёт каждый год, и с каждым годом предвкушение лета нарастает с новой силой, ведь, чем старше ты становишься, тем сильнее головой овладевает жажда солнца, тепла и, пускай даже невыносимая жара тоже будет, пускай будет вьюга тополиного пуха, летящего в лицо, пускай будут белые шапки одуванчиков на сочном и зелёном покрывале травы, пускай будут страшные грохочущие июльские грозы, потому что это и есть самое значимое ядро крохотного отрывка времени в году, когда удаётся дышать полной грудью и быть уверенным в завтрашнем дне.       Даже старые облупленные гаражи с незамысловатыми и примитивными украшениями в виде матерных слов и бесталантных каракулей озарятся солнцем и не посмеют вызвать тяжелого вздоха. Сегодня именно тот день, когда Антон пройдёт мимо бесчисленно крашенных развалюх, так и молящих о сносе, и лучезарно улыбнётся в грязно-оранжевую дверцу гаража назло надписи «хуй». Было приятно и волнительно покидать на целый месяц душную квартиру, забыть об интернете и связи, покинуть осточертелый шумный город, выезжая за его пределы и проживая двадцать один день, принадлежа самому себе. Самому себе и ещё девятнадцати школьникам — по крайней мере, именно о таком количестве Антона заверила Вера Васильевна — ни больше, ни меньше. Впрочем, он был не против, если бы к его малочисленному составу присоединилось бы ещё несколько ребят, ведь в последнюю смену на его широкой вожатской спине висело целых двадцать семь одичавших чад! А вот в этом году Вера Васильевна ещё смиловалась, чувствуя на себе давящий груз вины за то лето, что несомненно вредно для женщины её возраста…       Чемодан был собран ещё задолго до отъезда в лагерь и каждое утро мозолил глаза, испытывая волю Антона. В последний день он около семи раз проверял список, около восьми раз залезал в чемодан, но все проверки по совершенно обыкновенной традиции принесли мало толку, ведь, уже сидя в электричке, Антон с горечью осознал, что забыл зубную щётку, поэтому в пути пришлось предусмотрительно звонить Лизе — своей напарнице на эту смену, чтобы обременить её небольшой проблемой в виде покупки зубной щётки. Лиза Чайкина была его совожатой два года подряд, и когда Антон увидел её впервые, то в его голове мгновенно установилось осознание, что в его отряде именно она будет отвечать за дисциплину. Она была всего на два года старше Шастуна, что уже привносило существенные несколько баллов в доле ответственности, но как только дети слышали не заветное для них и заветное для вожатых слово «отбой», Лиза превращалась в человека, снимая с себя маску «чайки» — как её прозвали все дети той смены за её любовь повышать голос в случае непослушания. С Антоном они подружились почти сразу, поэтому к его раззадоривающим выходкам перед отрядом девушка зачастую относилась снисходительно — закатывала глаза и тяжело вздыхала, что стало уже положительным результатом.       Однако, дружить в лагере было легко почти со всеми, что касалось педагогического коллектива, потому что люди, приезжающие из раза в раз в одно и то же место, имели слишком много общих и схожих целей, объединяющих их. И почти негласно все становились частью чего-то большого и родного, простыми словами — за двадцать один день люди приобретали не кровных родственников и получали статус семьи. Каждый из вожатых был тем самым активистом в своём отряде несколько лет назад, время скоротечно шло, но никто из них никак не мог забыть лагерь, поэтому они оставались в нём навсегда. И даже если совсем не о чём поговорить, то всегда срабатывал беспроигрышный вопрос: почему ты здесь оказался? И по выверенной статистике в преобладающем большинстве случаев ответ оказывался одинаковым — люди бежали из города, желали абстрагироваться от проблем того мира и хотели на двадцать один день стать кем-то другим. Ведь тот мир, куда они попадали, был совершенно незнакомым измерением, где люди не нуждаются ни в чём, где самой главной проблемой становилось наличие горячей воды, а не приближающаяся сессия или сдача очередного отчёта, где понятие возраста стирается и перестаёт иметь значение, и даже если ты сядешь в лужу, считая, что это весело, то никто не укорит тебя, а наоборот, сядет рядом с тобой.       Тем не менее, в лужу никто никогда не садился, но у всех вожатых находились свои, другие мелкие радости. Это было забвение, куда мечтали попасть не только дети, но и взрослые, волшебная страна, существующая и открывающая свой портал всего на три месяца в году.       Антон даже сквозь тёмные очки щурился от яркого солнечного света, пробивающегося к его лицу. Все полтора часа, которые длился путь до станции «Майская», он не смыкал глаз, каждой клеткой тела ощущая приближение к заветным воротам лагеря «Росинка». В этом лагере он провёл всего две свои рабочие смены: первая запомнилась ему, как первая, вступительная, а вторая не вылетала из головы, потому что тогда Савелий — мальчик из его отряда — сломал себе ногу, пока играл в лапту. После этого случая Антону сильно досталось от руководства, несмотря на то, что ни один ребёнок не застрахован от несчастного случая, как бы его не опекал вожатый и не обклеивал со всех сторон подушками безопасности. Тогда хотелось и себе уже сломать ногу или побиться головой об стену, да посильнее, только бы Вера Васильевна с родителями Савелия отстали от несчастного вожатого. Антон мог бы пойти работать в «Артек» или «Орлёнок», которые славились престижем и пользовались большим спросом, но как бы он не заставлял себя, ему там не нравилось. Всё было излишне вычурным, блестящим и сверкающим, будто ненастоящим. Может за неприхотливость его выбора отвечало внутреннее дитя воронежских прерий, а может «Росинка» была вовсе ничем не хуже таких высокостатусных лагерей.       По полупустому вагону поезда шустрыми шагами прошла молодая проводница, уведомившая всех пассажиров о скором прибытии на станцию «Майская», но на девушку, а вернее не сколько на неё, сколько на её сообщение почти никто не обратил внимания, и все дальше продолжили спать и жевать булки с повидлом, названные завтраком. Но Антон, не имея ни сил, ни возможности больше терпеть, тут же вскочил со своего места и уже в числе первых ждал открытия дверей, мечтая скорее спуститься на перрон станции, чтобы увидеть привычно недовольное лицо Лизы и суетливую Веру Васильевну, которая уже с порога начнёт поторапливать, чтобы рассадить в автобус весь прибывший коллектив вожатых. Под её отчасти материнским руководством даже двадцатичетырёхлетний Антон чувствовал себя ребёнком, за что несомненно стоило отдать должное в его возрасте.       Уже на последних метрах остановочного пути поезда Шастун встретился с взглядом Лизы, что отследила его среди всех вагонов. Двери распахнулись, а кожу лица обожгло солнечными лучами, не смягченными ничем, за исключением тёмных очков. Антону не пришлось сдерживать свою улыбку, да и, честно говоря, теперь совсем не хотелось, видя напряженное лицо Чайкиной в тщетных попытках подавить довольную лыбу.       Антон сделал вдохновенный шаг вперёд, будто с этого шага начиналась новая история, пока за его спиной следом вышло всего три человека. Лиза, стоя поодаль с Верой Васильевной у одинокой таблички «Майская», занесла над глазами козырёк из полусогнутой ладони и щурилась, всматриваясь в знакомое лицо, с которым ждала встречи целый год. Шастун, не медля, смело зашагал в её сторону, а когда подошёл, то получил слабый удар по лбу запакованной зубной щёткой.       — Ну что ж за бестолочь такая! Два года назад порошок стиральный, в этом году щётка. В следующем году чемодан тебе буду я собирать, — грозно поприветствовала Лиза.       Но имели ли сейчас вес все предупреждения Чайкиной? Точно нет, поэтому Антон, лишь шире заулыбавшись, заключил девушку в короткие объятия, обвивая длинными руками её хрупкие плечи целиком, и она тут же оттаяла, протянув руки в ответ.       — Ты пионер-лагерь перепутала с обычным? Тебе только галстука красного не хватает и точно готова к труду и обороне, — сказал Антон, поддевая пальцами её две светлые короткие косички и весело оттягивая их в разные стороны.       — Да? А кому-то сейчас не будет хватать щётки, если тебя устраивает перспектива чистить зубы пальцем, — проворчала девушка и показательно спрятала щётку себе за спину.       Вера Васильевна, не оставшаяся в стороне, искренне забавлялась виду двух юных вожатых. Она тепло погладила Антона по спине и, как и предполагалось, тут же начала поторапливать, ведь от станции нужно было пройти ещё десять минут пешком до организованного транспорта, а женщине это расстояние чудилось аж во все тридцать минут, поэтому непременно нужно было спешить.       — Антош, ну как лето-то проходит? Я тебя будто вечность не видела. С каждым годом всё больше мужаешь, — подняла на него голову Вера Васильевна, придерживая руками своё чёрное платье в жёлтый цветочек, чтобы не принести в автобус на подоле придорожный репейник, способный испортить авторитетный вид заведующей смены.       Это «взросление» Антона упоминалось Верой Васильевной каждый раз, когда она его видела, и заключалось в основном в впечатлении от его роста, который не увеличивался, но на фоне остальных людей сильно выделялся.       — А Лизка вот так не считает, — чуть громче повседневного тона сказал он, на что получил смиряющий взгляд впереди идущих зелёных глаз. — Да по-старому всё. Мне и рассказать-то вам нечего. Мама дачу недавно купила, хочет заниматься садом, новое увлечение у неё теперь такое.       — Да ты что? Дача это ж здорово! Какая отдушина! — искренне прицокивая, восторгалась женщина, чуть ли не хватаясь за грудь, что было вполне естественно для её предпенсионных интересов в рассаде, где она могла забыть о детях и своей работе.       Антону и впрямь было мало о чём рассказать, а порадовать новыми событиями и известиями не приходилось, ведь как только он оказывался в пределах «Майской», то о жизни до этого момента хотелось напрочь забыть.       Спустя заложенное на дорогу время, группа в составе двух вожатых и заведующей смены прибыла к страшненькому, как атомная война жёлтому автобусу с красными и гордыми буквами «ДЕТИ». Антон подумал о том, что ему даже нравится это нелепое постоянство, и он ни за что бы не променял его на обдуваемый кондиционером автобус «Артека».       Чемоданы пришлось грузить прямо в салон, что, безусловно, ложилось на мужские крепкие плечи. Лиза, освободившись от тяжёлого груза за спиной, вдохновенно впрыгнула внутрь и уселась у окна среди ряда передних пустующих мест, а Антон, не изменяя традиции, расположился рядом с ней. Они сидели на нагретых кожаных сидениях бордового цвета, которые обжигали части голых ног, не прикрытых шортами, а в носу ощущался запах пыли, что оседал в лёгких. В салоне было душно, сухо, мокрые ладони тут же липли ко всему вокруг, а открытые окна помогали крайне мало-мальски. Вера Васильевна медлила и какое-то время не переступала порога автобуса, что-то с беспокойством высматривала в экране своего телефона, а потом задумчиво глядела в сторону не виднеющейся отсюда станции.       — Ну что, трогаем? — вдруг обернулся на командующую водитель в серой кепке, утирающий взмокший лоб.       — Какой трогаем? Ещё ждём. У нас ещё один, опаздывающий, — бойко ответила женщина и, нахмурившись, снова засмотрелась в телефон, а потом начала набирать чей-то номер, пока водитель грузно вздохнул и вышел на улицу, желая закурить стресс отложенной поездки очередной сигаретой.       — У нас пополнение? — спросил Антон и вскинул брови в удивлении.       Женщина хотела было что-то ответить, но её подготовленная речь прервалась диалогом с тем, до кого она пыталась дозвониться.       — Пополнение. Новый вожатый. Александр или Арсений, забыла уже, — ответила за Веру Васильевну Лиза и пренебрежительно махнула ладонью, передавая жестом всю свою незаинтересованность в новом лице, в противовес любопытству Антона.       — А, так он совсем новенький.       — Ну, в этих местах да. Должен был ехать на смену в прошлом году, но чуть ли не в последний момент сказал, что не может. Я его с того дня уже не переношу, нам Вера Васильевна такую взбучку устроила, пока мы нового вожатого искали на его место. Кто вообще так поступает? — с неудовольствием сказала девушка и засмотрелась в окно, очевидно вспоминая все свои прошлогодние мучения в преддверии смены.       — Мало ли, обстоятельства, — ответил Антон, не сильно обременённый этой темой.       — Легко говорить, когда тебя не коснулся этот переворот в коллективе, — тут же взбунтовала она. — Там чуть ли не Гражданская война началась. Я в первую неделю думала, что если мне посчастливится встретиться с этим товарищем, то загрызу на месте. Потом отпустило. А Вера Васильевна что? Ей этот стресс вообще не нужен. А в этом году великий кто-то там снизошёл до нас и решил приехать. Тоже мне, вожатый, — с уничижением бросила Лиза.       Антон тяжело вздохнул, действительно не знакомый даже и с малой частью того, о чём говорила напарница, но по опыту мог догадаться, что тогда эта проблема поставила под удар всю работу руководства. Даже он с его исключительной забывчивостью не мог позволить себе таких опрометчивых решений, за которые пришлось бы отвечать и ещё долгое время стыдиться. Нет, презрения Веры Васильевны Антон точно бы не вынес, поэтому ещё большей опаздывающей бестолочи, чем Шастун, придётся хорошенько постараться за эту смену, чтобы все даже и думать забыли, что это он в прошлом году подвёл коллектив.       Антон вглядывался в область, куда были направлены карие глаза заведующей, и сквозь лобовое стекло ухватил взглядом появившийся вдалеке силуэт. Мужчина, одетый в чёрную рубашку с коротким рукавом поверх белой майки, приближался к автобусу, и было глупо думать, что это не то самое недоразумение, которое должно было отправиться с ними в лагерь, ведь за его спиной находился внушительных размеров чемодан, от колёсиков которого на тропинке появлялись серые облачка пыли.       — Тоже столичный что ли? — наклонился к Лизе Антон.       Стоит отметить, что Шастун имел два представления о так называемых «столичных». Он и сам был из их числа, но себя чётко отделял от таких, как этот вожатый. Столичными он называл вылизанных с ног до головы людей, которые даже в деревне и самой далёкой глуши выглядели, как олицетворение «Артека» — идеально, без единых изъянов и неровностей, так, будто мгновение назад сошли с небес или с порога салона, как новенький автомобиль с сверкающим покрытием и нулевым пробегом, что имело сильный контраст с их облупленной буханкой с надписью «ДЕТИ», везущей взрослых людей.       Антон, пропустив через себя большое количество самых разнообразных личностей, заметил общую черту столичных, которая объединяла почти их всех без исключения — без столицы, делающей их теми, кем они являются, они не могли существовать. Поэтому такие, как столичные одни из самых первых взвоют, когда узнают, что по четвергам на территории лагеря отключают горячую воду, а интернет работает только в корпусе клуба. Антону уже не терпелось увидеть лицо нового вожатого, когда тот подойдёт к кому-нибудь с вопросом о том, почему в душе идёт холодная вода, а после ответа будет ещё несколько секунд хлопать глазами и ахуевать от того, в какой глуши оказался. Но отсутствие горячей воды и интернета являлись ещё сносным испытанием, которое не пойдёт в сравнение с обезумевшими детьми, что будут скакать по лагерю, как попрыгунчики, хотя и первых двух пунктов более чем хватало, чтобы уже замечтать сбежать из этого места.       — Да кто ж его знает. Одет, как столичный, — подметила Чайкина. — Вера Васильевна говорила, что он на пятом отряде стоит, — сказала она, с интересом косясь в сторону приближающегося мужчины.       — Так это же совсем мелкие. Ну и воздастся же нашему Сашке или Сеньке за пропущенную смену, — больше с сочувствием, чем с насмешкой ответил Шастун.       Антон же со своей напарницей делил второй отряд, где возраст детей ещё не выходил за рамки переходного, но и не граничил с яслями, чему он оставался чертовски рад, ведь именно с такой категорией общий язык находить удавалось намного легче. С этими детьми ещё прокатывали различные сделки, заключавшиеся, разумеется, далеко не в их пользу, в то время, как старшие уже допирали до мысли, что их жёстко наебали.       — Да пускай хоть все двадцать штук повиснут на нём, это не сравнится с прошлогодним переполохом, — в полтона сказала Лиза и тут же затихла, как в дверях автобуса появилось бело-чёрное пятно, надевшее солнечные очки на макушку, позволяя рассмотреть своё лицо.       Девушка оценивающе смотрела на незнакомца, исследуя его движения, мимику, внешний вид, уже сейчас пытаясь понять своё отношение к нему — хотелось ли ей также придушить его, или обида уже давно угасла, а может угасла всего секунду назад, как только Лизе удалось разглядеть его привлекательное лицо, на которое уже и не так хотелось злиться.       Вера Васильевна, кряхтя, следом залезла в автобус и привлекла внимание новенького хлопком по плечу. Мужчина, двигающий свой чемодан между рядом пассажирских мест, чуть не подпрыгнул от неожиданности, но всё же ровно разогнулся и обратил взгляд голубых глаз на своих новых коллег, которые непонимающе таращились на него в ответ, изумленные этим божественным сиянием, снизошедшим до них — простых работяг. В особенности новенькому очень полюбился вид высокого Антона, и тот точно знал, что его уже окрестили дылдой, как это делали все, кто видел его впервые.       — Вот. Это наш Арсень Сергеевич. Любить и жаловать. Он у нас мужчина опытный, ему тридцать два года, отвечает за пятый отряд со Светланой Алексеевной. В нашем лагере он в первый раз, — она вопросительно посмотрела на вожатого, и он, как школьник, молча кивнул ей в подтверждение. — Так что на просьбы помощи откликаться и не сруливать. Сами знаете, маленькие дети не всегда радость жизни, — представила нового вожатого Вера Васильевна.       А вот Арсень Сергеич наш стоял, как вкопанный и тупо глядел на Антона с Лизой, то ли не понимая, что сказать, то ли не желая вообще ничего говорить. И Шастун уже видел, как в его голове по воображаемой пустыне по ветру летело, весело подпрыгивая, перекати-поле, свидетельствующее о полной пустоте мыслей.       — Точно столичный, — без стыда прошептала Чайкина.       Антон, желая помочь «опытному» дарованию и поймать этот ком бесхозного растения в его голове, поднялся со своего места и сделал размашистый шаг в сторону новенького, протягивая ему широкую ладонь.       — Антон.       Мужчина раскаменел, пришёл в себя и протянул руку, сходясь в коротком рукопожатии.       — Арсений Сергеевич, — с предельной чёткостью проговорил он, ясно намекнув всем о своём придирстве к проглатыванию букв, а затем с различимым холодом коротко улыбнулся.       — Лиза, — махнула ладонью девушка за спиной у своего напарника.       Пустоту знакомства быстро заполнила Вера Васильевна, за что её в очередной раз хотелось благодарить.       — Так, ну всё-всё. Садимся все, сейчас заберём Мишку с Ярославой и уже точно едем. Остальные уже небось там… — засуетилась женщина и села напротив вожатых второго отряда, всё ещё выдерживая дистанцию от неизведанного фрукта, который одиноко расположился на соседнем теневом ряду кресел.       — Вера Васильевна, вы так всегда говорите, а по итогу мы приезжаем самые первые, — печально вздохнула Чайкина, осознавая свою вероятную возможность ещё подольше поспать.       — Ну. Всегда, не всегда, а всё равно надо, чтобы я там раньше всех была. Что вот подумают, если я опаздывать буду? — горячо всплеснула руками она.       — Вера Васильевна, ничего о вас не подумают. Скажут: поспала подольше и слава богу, — вдруг вмешался Антон, одаривая взволнованную женщину обескураживающей и лучезарной улыбкой, способной вернуть ей спокойствие.       — Ну не знаю… — сдалась всё-таки она.       И как только пассажиры заняли свои места, водитель звонко хлопнул дверью, которая рисковала отвалиться от такого удара, а затем, повеселев, завёл автобус, загрохотавший в полубулькающем рёве мотора. Вот она, та самая прелесть станции Майской, которая начиналась с самых первых минут пути. Мужичок за рулём выкрутил громкость на панели, и по всему салону задорно начали разносится припевы песни «Любите, девушки». Воображая себя лётчиком или моряком, водитель автобуса начал подпевать своим хриплым голосом группе Браво, после чего и Лиза, проникшаяся обстановкой и динамичным мотивом, начала постукивать короткими ноготочками по спинке впередистоящего кресла, тихонько проговаривая слова песни. Антон с Верой Васильевной тоже повеселели, едва сдерживая воодушевлённый блеск глаз, улыбаясь друг другу. В раздвинутые окна автобуса проникал свежий утренний воздух, приятно колыхающий волосы, а жужжащий пушистый шмель карабкался по стеклу своими цепкими лапками в поисках лазейки. За окном мелькали зелёные махровые ковры полян, усыпанные одуванчиками, на обочинах дороги, будто с вымеренным расстоянием сидели бабушки, кутанные в платки и продающие то ли грибы, то ли помидоры, и только отъехав на несколько километров от станции, Антон в полной мере осознал, что всё хо-ро-шо. Его безмерно одухотворяла мысль, что почти на целый месяц он забудет о своей квартире, забудет о надобности кому-то звонить или отвечать, и чем дальше они отъезжали от станции, тем выше и прочнее становилась стена между его прежним и нынешним миром.       Они благополучно добрались до соседней деревни, где подобрали новых попутчиков — Мишку Банникова и Ярославу Стрижёву. Мишку всегда называли Мишкой, никто не знал, почему так повелось, но и мордочкой своей он отдалённо напоминал нечто плюшевое с большими чёрными глазами-бусинами, потому ассоциация закрепилась прочно и на долго. Ярослава была Мишкиной девушкой, и как они познакомились три года назад, так и не отлипают друг от друга по сей день, будто сами Адам и Ева могли позавидовать их любви. Стрижёву почти все без исключений признавали красивой, и её парень, прознав об этой слабости, каждый раз прилюдно обнимал и целовал её, не стесняясь даже детских ахуевающих глаз, желая всем вокруг показать, какую драгоценность ему повезло отхватить. Её красота походила на что-то славянское и исключительно отечественное, а в театральных постановках в лагере от случая к случаю именно она играла роль русских девиц, выряжаясь в белые сарафаны и подвязывая длинные косы красными лентами: румяная, звонкая, энергичная. Даже звали её Ярослава! Таких, как она сразу представляешь на медведе и с шапкой-ушанкой на голове. Лиза тоже была красивой, но её красота другая — она бледная, эмоциональная, порой обидчивая и злопамятная, но сердце её было горячим, перед чем Антон был не в силах устоять, заимев крепкую дружбу.       Ярослава с радостной улыбкой на губах впрыгнула в автобус, пока Мишка, вовлечённый в совместную любовную жизнь, на своём горбу грузил два чемодана, но после того, как управился, то не удержался, не прикладывая и малейших усилий, и снова поцеловал девушку в висок, напоминая каждому, что они всё ещё вместе, впрочем, о чём никто и не забывал, видя их каждонедельные совместные фотографии в социальных сетях, от чего Антон был готов закатить глаза, и каждый раз его всё сильнее потряхивало от вида лобызающихся взрослых людей. Нет, он совсем не против любви и любых её проявлений, просто Мишка, откровенно говоря, уже сильно выходил за рамки со своими детскими прелюдиями, а перед Верой Васильевной каждый раз было стыдно, потому что она почти всегда отворачивалась уже на моменте, когда в голове Банникова только загоралась здоровая не то что лампочка, а целый прожектор с идеей поцеловать Ярославу, затмевающий все остальные разумные мысли. Антон не понимал, что конкретно бесит его в поцелуях этих двоих людей — то, что Мишка делал это всегда, словно у него будильники стояли, или то, что внешне это выглядело напускным.        Ярослава поприветствовала каждого, обнялась с Верой Васильевной и только со скользким интересом посмотрела в сторону появившегося Арсения Сергеевича, который отмалчивался всю дорогу, увлечённо глядя на мелькающие пейзажи за окном, словно рассматривал картину. Они с Мишкой сели позади вожатых второго отряда, и тем пришлось оборачиваться на задние кресла, чтобы слышать друг друга, пока громкий мотор пытался заглушить их голоса.       — Лиз, так это тот самый… Ну, который не приехал в тот раз, — заговорщически прошептала Стрижёва, наклонившись к креслам ребят.       — Да-да. Я тебе ещё писала про него в прошлом году.       Мишка и Антон пожали друг другу руки, молча слушая женские сплетни. Банников не вмешивался, потому что боялся сболтнуть лишнего, а вот Шастун об этой ситуации вообще ничего не знал, поэтому ему было выгоднее находиться в роли слушателя, чем в роли говорящего.       — Я слышала… Ну, по крайней мере Вера Васильевна как-то вскользь упоминала, что этот вожатый, — Ярослава мимолётным взглядом обозначила Арсения Сергеевича, — имел дело с ПДН.       И тут Антон уже заинтересовался. Он смотрел на новенького, но подобные мысли не закрадывались в его голову, в нём было идеально всё и даже больше: выглаженная рубашка без единой складки, аккуратно стриженные ногти, не последней модели кроссовки. В общем и целом ничего от аббревиатуры ПДН, и больше сходства он имел только с «Артеком», поэтому в рассказ Ярославы верилось с трудом.       — А суть-то в чём? Так-то у нас и Антон тоже имел с ними дело. Только разница есть, если он педофил, или у него ребёнок просто ударился, — поддержала диалог Лиза, сомневающаяся в правильности направления их рассуждений.       Ярослава ещё раз вкрадчиво посмотрела на Арсения Сергеевича, с лицом знающего следователя подбирая, какая статья уголовки больше ему подходила по внешнему виду.       — Хз. Во весело, если реально педофил, — с туповатой улыбкой пожала плечами Стрижёва, блеснув своей женской глупостью, к которой часто имели снисхождение.       Кажется, что Ярославе в детстве предложили выбрать, к каким себя отнести — к умным или красивым, и уже сейчас не составит труда догадаться, чему она отдала предпочтение.       И тут Антон уже не сдержался.       — Да хорош тебе, — отмахнулся он, скептически сдвинув брови. — Мало ли, что там Вера Васильевна говорила, она уже сама десять раз забыла, что говорила. Вон, в мою смену мальчик ногу сломал и что, выходит, что это я ему её сломал? Ну выпил кто-нибудь в его смену, а его позвали, как свидетеля. А нам только повод дай и мы уже в тюрьму посадить готовы. На одном конце пукнут, а на другом скажут, что обосрался, — отвернулся он, игнорируя сплетни.       — И то верно, — встал на его сторону Мишка, но за свою смелость получил толчок локтем в бок от Ярославы.       Антону не нравилось плодить слухи, а такие, как Стрижёва только приумножали неурядицы в коллективе, настраивая одних против других без основательных на то причин. И если их компания ещё примет Арсения Сергеевича, то другие уже задумаются о том, чтобы заводить с ним дружбу, а такого в лагере быть не должно. Это место и есть синоним слова дружба, не только для детей, но и для вожатых, поэтому все сомнительные рассуждения хотелось пресечь на месте.        Антон, назло Ярославе, желая проучить её и доказать, что каждый заслуживает хотя бы шанса, приступил к активному наступлению, ведь по её недалёкой логике и сам Шастун рисковал остаться в изгоях.       — Арсений Сергеевич! — прикрикнул он, приковав к себе изумлённые взгляды товарищей. — Садитесь к нам. Чего вы один сидите там?       Ярослава чуть не поперхнулась воздухом, а внутренний садист Шастуна тут же заликовал, запечатлев ошарашенную женскую физиономию.       И мужчина, мгновенно обернувшись на своё имя, поджал губы в кроткой улыбке, сочтя за честь такое приглашение, а потом по просьбе всех малочисленных желающих действительно начал подниматься со своего кресла, пересаживаясь на ближнее место к ряду ребят. И только когда вожатый оказался ближе к компании сплетников, то Антон осёкся. Арсений Сергеевич выглядел взрослым, действительно взрослым. Он был сдержан, деликатен и не открывал рот, когда не нужно, как это делала Ярослава. Всё в его движениях говорило о тактичной уверенности, из-за чего молодому коллективу становилось не по себе, когда они ощущали эту существенную разницу в цифрах, но и записывать Арсения Сергеевича в подружки Веры Васильевны тоже не хотелось… По крайней мере, один Шастун мечтал избежать вида заведующей смены, гуляющей под руку с новым вожатым — для дозы омерзения у него есть Мишка с Ярославой. Антон догадывался, что если не его внешняя отстранённость станет причиной слабого контакта, то точно сыграет роль возраст, ведь нормальные люди в лагерях не представлялись по имени отчеству, ну, за исключением Веры Васильевны. Ей можно. Поэтому чтобы заинтересовать этого человека хотя бы минимально, приходилось сильно напрягать извилины, ведь выглядел Арсений Сергеевич точно как личность, которую не интересует обывательская болтовня. Антон не стал нарушать устоявшейся традиции, решив, что и в этот раз прокатит безотказная схема.       — Нам интересно, почему вы стали вожатым? В вашем возрасте… — впал в замешательство он, скребя пальцем по щеке и подбирая слова помягче, вместо: «в вашем возрасте уже и своих детей в лагеря возят». — Ну, в вашем возрасте люди в офисах сидят, бизнес открывают, а вы здесь. Неужели мечтаете стать, как Вера Васильевна? — он мимолётно взглянул на женщину у окна, которая, разомлев, подставляла лицо солнцу и с наслаждением улыбалась. Прямо-таки одуванчик, как те, на которые она смотрела в окно, и шапка волос на голове такая же пушистая.       — А что плохого в Вере Васильевне? — непонимающе спросил Арсений Сергеевич.       Антон догадывался, что эта столичная нежнятина не поймёт беды Веры Васильевны, которая всю свою жизнь посвятила этому делу, но так и осталась одинока, и только дети помогали заполнить эту пустоту в душе.       — Да в том и дело, что ничего. В ней совершенно ничего плохого, просто теперь она белого света не видит из-за этих лагерей. Мы-то молодёжь, — сказал Антон, а только потом задумался, что Арсений Сергеевич ещё подходит под эту категорию, — ещё ладно, в этом году есть, в следующем нет, но у нас у каждого своё дело. Лизка вот в педагогическом училась, стала учительницей химии и биологии, — с гордостью упомянул Шастун. — Ярослава учительница русского и литературы, — ну а как иначе, собственно. — А мы с Мишкой так, активисты, — поскромничал он.       — То есть мне тоже, получается, признаться нужно? — быстро сообразила простая столичная душа.       — Получается, — ответил Антон, не рассчитывая, что кто-то ещё из, так называемой, молодёжи его поддержит.       — Ну, я тоже был когда-то активистом, но профессия моя никак не связана с педагогикой, — сухо сказал Арсений Сергеевич, а когда получил в ответ несколько секунд молчания, ему пришлось продолжить. — Я налоговый аудитор.       Антон кое-как сдержал вытаращивание своих глаз от немого шока и тут же почувствовал, как после этих слов у всех присутствующих напряглись поджилки, а Лиза с Ярославой красноречиво переглянулись.       — Так вы к нам за этим что ли? — нервно усмехнулся Мишка, за смешком которого прятался страх.       Вожатые, конечно, имели мало точек соприкосновения с финансами и расходами организации, более того, даже Вера Васильевна соприкасалась с этим лишь косвенно, но почему-то специальность Арсения Сергеевича вызывала бессознательное опасение.       — Нет. Нет конечно, — он стремительно опроверг слова Банникова, будто его обвинили в чём-то совершенно аморальном. — Для меня это отдых. Просто город… Надоедает это всё. Прошёл курсы вожатского мастерства, теперь иногда езжу в лагеря в качестве вожатого. Вы зря думаете, что я собираюсь что-то здесь выискивать, — на лице Арсения Сергеевича поплыла виноватая улыбка.       Но хрена с два Антон в это поверил. Да, слова его звучали крайне убедительно… И все эти курсы — надо слишком любить дело, чтобы ещё получать дополнительную квалификацию помимо основной деятельности, да ещё и уметь совмещать это с работой, но зато теперь столичная душонка точно была вывернута наизнанку.       Антон хотел ещё спросить о том, в каких лагерях за всю жизнь удалось побывать Арсению Сергеевичу, и какой из них произвёл на него такое неизгладимое впечатление, что после этого он снова сюда вернулся в своём-то возрасте, но автобус вовремя остановился, вернув каждому дар речи.       Гулкий мотор прекратил тарахтеть и затих так внезапно, будто сегодня был последний день его работы. Вера Васильевна первая выпорхнула из салона, окрылённая знакомым видом вокруг. Ярослава с Мишкой спустились следом, а сам Антон с Арсением Сергеевичем в числе последних покидали автобус, и им же пришлось доставать все чемоданы на улицу, пока девушки облюбовывали родные сосны по всему периметру.       Территория лагеря пряталась в сосновом бору, где каждый сантиметр земли был покрыт жёлтыми отсыревшими иголками, а в воздухе витали необъяснимая свежесть и запах застывшей смолы. По голым ногам медленно поползла приятная прохлада, существующая исключительно в тенистых местах леса.       И только после того, как шесть чемоданов с вещами были выгружены, Антон позволил себе отвлечься, заглядываясь на высокие стволы, тянувшиеся к небу, через густые кроны которых в щелях просачивались солнечные лучи. На фоне отдалённо звучала музыка, разносившаяся из колонок на территории «Росинки», создающая особое настроение перед заездом.       Не говоря друг другу ни слова, вожатые, как зачарованные двинулись к воротам лагеря, а Антон постоянно посматривал на Арсения Сергеевича, который, кажется, был восхищён природой больше остальных, разве что восторг Веры Васильевны мог посоперничать с его восторгом — он поднимал голову вверх, засматриваясь на деревья, улыбался сам себе, а потом опускал взгляд на виднеющиеся зелёные ворота, и даже сколотая краска его совсем не напугала.       Антон уже ждал, когда Арсений Сергеевич достанет телефон и сфотографирует облупленные прутья, чтобы направить их обшарпанный вид в какую-нибудь инстанцию с проверкой, но тот, вопреки всем ожиданиям, прошёл мимо них, обходя мимо и предположение Антона.       Под небом в тон нечёткой мелодии музыки тихо и спокойно щебетали птицы, трели которых эхом прокатывались по лесу, а на ноги начинали липнуть оголодавшие комары, из-за чего постоянно приходилось ускорять шаг.       Антон вдохнул глубже, предвкушая открытие не просто смены, а новой истории в жизни, где будет место для первой любви, для первой привязанности и даже для первого предательства — это всё ему удаётся запечатлевать из года в год, как он приезжает в лагерь. Он с замиранием сердца грезил о завтрашнем дне, когда с самого утра ворота переполнятся машинами и детьми, что будут с одичанием спешить занять себе лучшие комнаты и кровати, ведь теперь это являлось их главной проблемой, требующей незамедлительного решения.       Вера Васильевна гордо шла впереди, как главенствующее звено её взрослых подопечных и уже по пути, вооружившись навыками экскурсовода, показывала вожатым их корпуса, чтобы завтра заселить в них отряды. Скромные вожатские домики, отличающиеся особым потрёпанным видом, находились близ каждого детского корпуса, чтобы в случае внештатной ситуации тут же прибыть на место происшествия. На территории было пусто, словно они были здесь совсем одни, хотя все точно знали, что это далеко не так: в клубе наверняка уже настраивали аппаратуру, в столовой во всю подготавливались к обеду для вожатых, а в корпусах проводили последние заключительные уборки.       Решив разобраться с вопросом проживания на месте, Вера Васильевна, не задумываясь о расселении, отправила мальчиков в один вожатский домик, а девочек заселила в соседний, так, что все могли из крошечного окошка помахать друг другу рукой — на радость Банникову. Мишка сначала по-детски сопротивлялся и упорно настаивал на том, чтобы его заселили с Ярославой, и выступал он не хуже капризного ребёнка, но Вера Васильевна не поддалась на провокацию, в пределах лагеря она не хотела слышать и малейшего возмущения поперёк своей команды, потому, сказав последнее и решающее слово, развернулась на пятках и быстро засеменила ногами в балетках в противоположную сторону.       Вожатые стояли между двух домиков, выбирая, какой из них выглядит наименее старым и обветшалым. Но Ярослава со своим пробивным, словно танк, характером, схватила Лизу за руку и поволокла в внешне относительно отделанную вожатскую, оставляя мужской части коллектива более суровые условия для проживания, а Чайкина послала напоследок сочувствующий взгляд своему напарнику.       — Н-да. Аху… — хотел выругаться Мишка, но Антон, занимая почтенное место Стрижёвой, пихнул его в плечо, кивнув на Арсения Сергеевича, который теперь заставлял существенно сдерживать с себя в выражениях. — Да а чё? Он не человек что ли? Или ты взялся за сохранение его интеллигентного рассудка? К концу смены он сам на одном мате заговорит, — беззлобно отозвался Банников.       Вовсе Шастун не брал на себя такую роль, а упоминание этого даже возмутило его, но почему-то при виде всей чуткой и хрупкой души Арсения Сергеевича не хотелось её очернять такими грубыми выражениями, особенно сейчас, пока это крохотное тридцатидвухлетнее создание продолжало с щенячьим восторгом любоваться лесом, напрочь игнорируя перепалки своих коллег.       И всё же, приняв безысходность ситуации такой, какая она есть, они начали делать первые шаги к мужской вожатской.       Домик был из деревянных брусьев, покрашенных оранжевой краской, которая с годами всё сильнее облезала от солнца и других не щадящих погодных условий, а по двум сторонам находились старые окна, отделанные по каёмке голубым цветом. С первого взгляда было сложно понять, как в этот теремок уместилось целых три кровати, но когда заходишь внутрь, то ещё удивляешься простору, ведь туда каким-то образом удалось впихнуть ещё и шкаф.       Антон первым дёрнул дверную ручку и дверь, словно в фильме ужасов, издала мученический скрип. И тут Мишка взорвался.       — Ну и пиздец, — остолбенел он, заглядывая из-за спины Шастуна в тёмный предбанник.       — А что, очень даже мило, — улыбнулся Арсений Сергеевич и первым закатил свой чемодан внутрь.       Антон не сразу разобрал — было это сказано с сарказмом, или он искренне умилился виду этой избушки. В общем-то, вид её действительно забавлял, если представлять, что они мышка-норушка, лягушка-квакушка и зайчик-попрыгайчик.       Вожатые отперли дверь в комнату, и перед ними открылся вид на низенькие кровати, похожие больше на раскладушки. По крайней мере одна из них точно принадлежала к отряду раскладушек, потому что отличалась по размерам своими меньшими габаритами. Они стояли, вплотную придвинутые к трём стенам и заправленные коричневыми пледами, а сверху, как главная достопримечательность лагера, стоял гордый треугольник из подушки.       — Ну почти что номер-люкс, — пытался облегчить участь Мишки Антон.       Он подошёл к кровати, что стояла напротив входной двери и бросил на неё свой забитый вещами красный рюкзак, а Банников с Арсением Сергеевичем разместились по двум противоположным кроватям, стоящим у окон с разных сторон. Шастун с облегчением выдохнул от того, что за эти места не пришлось ещё и драться, как детям.       — Теремок-теремок, кто в тереме живёт? А живут в нём трое взрослых мужиков, — с досадой сказал Мишка и плюнухлся на матрас своей кровати, который не отличился целостностью конструкции и тоже нещадно проскрипел, словно чтобы ещё сильнее разочаровать Банникова.       — Миш, хорош зудеть. Не нравится — можешь к девочкам пойти. А лучше к Вере Васильевне, у неё-то точно президентский люкс. Жили же как-то раньше и ничего страшного, а с тех времён ничего не изменилось, — пытался успокоить его Антон, еле сдерживая себя, чтобы не всучить Мишке картонку и не отправить его спать на улицу на растерзание комарам — они очень проголодались за время отсутствия лагерных смен.       — Это самое страшное, Тох! Три года прошло, а нихерашеньки не поменялось! Хоть бы покрасили заново…       — А вы здесь уже были? — со всем спокойствием в голосе подключился к диалогу Арсений Сергеевич, который начал доставать из своего рюкзака маленькие дорожные сумочки.       И этих сумочек было так много, что Антон чуть не засмеялся от того, как Арсений Сергеевич выглядел среди этой кучки одинаковых синих косметичек, которые он со всей скрупулезностью раскладывал.       — Я тут уже третий раз, — похвастался Банников.       Ну и позор, — подумал Антон, осознавая, что и в третий раз Мишка ноет также, как в первый.       — Как у вожатого у меня это тоже третья смена здесь. Я был в этом лагере два года назад, но в прошлый год не получилось поехать. Тогда мама заболела воспалением лёгких, пришлось остаться, — поделился Шастун, теребя собачку на молнии рюкзака пальцами.       — Я в «Росинке» первый раз. До этого был однажды в «Артеке», но как-то там… Не поладилось с коллективом, кароче говоря, — сказал Арсений Сергеевич с улыбкой на лице, которая, кажется, почти не покидала его лицо, вне зависимости от того, что он говорил.       Антон ожидал, что услышит ещё о каких-то вещах, с которыми в «Артеке» не ладится, по крайней мере, надеялся, что услышит, а потому к скромному рассказу отнесся весьма скептически, думая, что Арсений Сергеевич точно о чём-то умолчал.       Раскладывание вещей по полкам не вместительного шкафа сильно затянулось. Вожатым пришлось сортировать свои вещи в отдельные кучки, чуть ли не подписывая каждую футболку, чтобы ничего не перепутать, а какая-то часть одежды так и осталась лежать в чемодане, потому что её просто некуда было деть.       Антон наблюдал за новеньким и никак не мог понять, что в нём так отличается от всех остальных — он аккуратно сортировал свои вещи по белым и чёрным цветам, чего сам Шастун в повседневной жизни никогда не делал, его движения были плавными, завитки волос не торчали, и в целом он выглядел каким-то субтильным: и то ли так казалось из-за его длинных ресниц, похожих на женские, то ли из-за того, что его внешность могла в целом посоперничать с внешностью той же Ярославы. Точно, он чем-то был похож на Стрижёву, будто это она, только в мужском обличие, но при всех своих внешних схожестях, Арсений Сергеевич не бесил Антона так, как это делала девушка Мишки.       Шастун с непривычки до неприличия долго наблюдал за мужчиной, не в состоянии подвергнуть осмыслению, как этот бриллиант затесался в такую глушь. Было до необыкновения странно видеть, как Арсений Сергеевич в своих чистых и выглаженных вещах сидел на старом пледе кровати, которая, вероятнее всего, была ровесницей его самого. Простыми словами — он совершенно не вписывался в эту избушку, и его тут же хотелось переселить в какой-нибудь отель, где он окажется очень к месту.       Впереди всему коллективу вожатых грезило собрание, где Вера Васильевна раздаст рации, обязует надеть бейджи и повяжет жёлтого цвета галстуки, которые, в общем-то, сегодня не пригодятся, но вот завтра обязательно должны будут красоваться на каждой шее, а затем распустит всех на добровольно-принудительные работы по украшению территории и подготовке к завтрашнему заезду. Антон не питал надежд, что все придут на собрание вовремя, потому что заведомо знал, что девочки отдадут большее предпочтение разговорам между собой в своих домиках, а мальчики не блистали пунктуальностью, чтобы куда-либо спешить, поэтому чаще остальных оказывались в рядах опоздавших, но сегодня, выстроенный годами график опозданий, претерпел изменения.       Арсений Сергеевич, первым расправившись с вещами, намекнул своим новым соседям, что пора бы уже и выдвигаться на назначенное собрание. Антон сначала немного опешил, почесал затылок, скучающе взглянув на свою и Мишкину кровати, заваленные одеждой и похожие на магазин секонд-хенда, а потом согласился, что стоит выйти сейчас, пока этот бардак не начал раздражать его ещё больше.                    С каждым часом солнце на улице всё сильнее нагревало воздух, заставляя передвигаться короткими перебежками по тени среди территории. В отсутствии детей и их звонких голосов лагерь выглядел совсем иначе, будто весь день — это длинный тихий час, когда на дорожках безлюдно и тихо, а в колонках на высоких столбах играла какая-то старая детская песня, исполненная мужским басом, под которую всё вокруг погружалось в спокойствие и благодать. Над травой порхали жёлтые бабочки-лимонницы, которые сплетались между собой в динамичном танце, а затем разлетались по разным сторонам. Антону было так хорошо в этой небольшой сказочной стране, что несмотря на палящее солнце и едва терпимую жару, по его спине побежали мурашки детского восторга.       Вожатые неспешными шагами добирались до клуба, обходя волейбольное поле и столовую. Арсений Сергеевич с характерным больше для ребёнка, чем для вожатого восхищением, вертел своей чёрной, блестящей головой в разные стороны, разглядывая жёлтые детские корпуса, расписанные какими-то цветочками с фасада, обводил взглядом старые беседки — излюбленные места малолетних картёжников, а потом с уже совершенно свойственной для его возраста гордостью смотрел на гипсовый бюст Ленина, который одиноко расположился у главной сцены и уже много лет подряд наблюдал за тем, как проходят смены — обычная и далеко не удивительная вещь для советских лагерей.       Антон, который видел этот фурор в глазах Арсения Сергеевича, невольно улыбался, замечая, какое впечатление на него производит старенький многолетний лагерь. Ему нравилось следить за тем, как новый вожатый зацепится взглядом за какую-нибудь диковинную постройку и начнёт её рассматривать. Видя искреннее любование, он и сам вспоминал, с какой отдушиной приехал сюда впервые, когда от открывшихся просторов перехватывало дыхание.       — Вы столько улыбаетесь, неужели я со стороны так глупо выгляжу? — заметил улыбку Антона Арсений Сергеевич, подстроившийся под его шаг.       — Ну почему же глупо? Я просто смотрю на вас, и вы не отличаетесь ничем от меня десять лет назад, когда я был здесь ещё ребёнком.       — Говорите так, будто это не мне тридцать два года.       Антон мысленно усмехнулся, вспоминая, как Арсений Сергеевич несколько минут назад смотрел в лицо Ленина, точно был с ним лично знаком.       — Вы же не курите? — обернулся на мужчину Шастун, пытаясь взглядом выцепить в его шортах торчащую пачку сигарет или зажигалку, но не найдя таковых, быстро продолжил. — Пойдёмте со мной. Ещё успеем на собрание, — а затем, крикнул Мишке: — Миш, мы догоним!       И получив от Банникова безразличное «ага» с кивком головы впридачу, Антон свернул с главной дороги на узкую тропинку, ведущую к одному из детских корпусов, а Арсений Сергеевич за неимением других вариантов, поплёлся за ним.        Этот корпус стоял самым ближним к забору, огоражевающему территорию, и прятался под кронами деревьев, создавая благодатное место для того, чтобы скрыться от солнца и от вожатых.       Миновав кустики низкорослой крапивы, Антон зашёл за тенистый угол корпуса и без стеснения достал из кармана рубашки пачку сигарет, пока Арсений Сергеевич за спиной тихо шикнул, по-видимому, напоровшись на стрекучее растение голыми ногами.       — Так вот какая причина будет у нашего опоздания, — сказал он, проследив за тем, как Антон чиркнул красной зажигалкой у кончика сигареты, зажатой меж губ.       — Мы не опоздаем, — уверил его Шастун и затянулся, выдохнув белое облачко дыма, тут же растаявшее в воздухе под тонким лучом солнца.       — Так вы ничем не хуже ребёнка. Прячетесь тут в каких-то… — Антон с предвкушением подумал, что с его губ вот-вот сорвется слово «ебенях» и, признаться честно, даже ждал, но вместо этого приличие Арсения Сергеевича выдало: — Кустах.       — А вы? — он перевёл жаждущий ответа взгляд с дырки в заборе на глаза вожатого.       — Ну, а я не хуже вас, хоть и не курю, — его губы вновь тронула улыбка.       — Для вас даже полезно, что вы пошли со мной. Это место самым первым выберут курильщики. Вера Васильевна думает, что сюда не ходят из-за кустов крапивы, но на что только не пойдут дети, чтобы открыть пачку. А самих курильщиков легко вычислить по красной сыпи от крапивы на ногах. Вы вот, например, уже подходите под эту категорию, — Антон взглядом указал на щиколотки Арсения Сергеевича, которые покрылись приметными ожогами.       Мужчина тут же засмотрелся на свои ноги, а потом, цыкнув, затряс головой, оставшийся удивлённый такому простому параметру, по которому удавалось находить всех курящих детей. А самому Антону нравилось впечатлять нового вожатого такими незначительными открытиями и видеть, как он укладывает все полученные знания в своей голове.       — Вы так много знаете, потому что, будучи ребёнком, и сами здесь курили? — Арсений Сергеевич завёл руки за спину и прислонился к стене корпуса, наблюдая за тем, как струйки дыма растворяются перед его глазами.       — Ага. Но тогда крапивы было больше, поэтому почти всю смену я проходил с обожжёнными ногами.       Корпус этот и впрямь пользовался большим спросом, чем все остальные, ведь скрывал за собой такой громадный потенциал в виде потайного места, куда дотошные вожатые зачастую не совали свои носы. Эта курилка являлась местом уединения, откуда было возможно смотреть на открывающийся вид леса, с томным видом потягивая сигаретный дым, и думать о том, почему Ленка из первого отряда отказалась от медляка — ну не мечта ли шестнадцатилетнего ребёнка? И пока другие, мучаясь от жары и палящего солнца, носились по территории, решали свои взрослые-детские вопросы, то здесь время замедляло свой ход, словно тут стояло зрительское кресло, сидя в котором, можно наблюдать за суматохой, что происходит в лагере, словно именно за этим корпусом все звуки и голоса утихают, а жара переносится куда легче.       — Но сейчас же вы не ребёнок. Зачем прячетесь тогда? — интересовалась наивная столичная душа, проследившая за полётом пузатого шмеля.       — Вера Васильевна не любит, хоть и знает, что всё равно курю, — Антон сделал последнюю затяжку и в несколько шагов преодолел расстояние до другого края курилки, где в кустах стояла грязная стеклянная банка с отсыревшими окурками. Он поднял её с земли и на вытянутой руке показал Арсению Сергеевичу, как главное достояние. — Вон, видите, облагорожено всё, — сказал он и сунул бычок в мокрую жижу из перемешанного табака и пепла.       Шастун удивился, когда не увидел на лице вожатого положенного отвращения. Он и сам-то с редкой приязнью смотрел на эту тухнущую банку, а здесь её запечатлела столица, выраженная во всём нутре Арсения Сергеевича, которая непременно должна была повести хотя бы носом от этого вида, ведь даже Мишка в прошлый раз еле сдержал рвотные позывы, а он, к слову, высоких требований для лагеря никогда не имел. Однако, Антон надеялся, что это новое лицо и дальше продолжит удивлять своей непритязательностью, которая у Шастуна начинала откликаться.       — То есть в случае, если вас нигде не будет, то можно искать вас здесь? — спросил Арсений Сергеевич, в этот раз с куда большей осторожностью обступая куст крапивы.       — Не только. Меня даже оскорбляет, что вы думаете, что диапазон моих интересов сводится к курению. Потом покажу ещё одно место, вам там больше понравится, — ответил Антон и вернул их на главную дорогу, возвращаясь к первоначальной цели пути.       Было ещё одно местечко, которое, ко всему счастью, уже не являлось таким излюбленным, потому что находилось за территорией лагеря, и дети туда не могли попасть без ведома вожатых. А вот сами вожатые, хоть и редко, иногда сбегали туда с превеликим удовольствием, и Антон уже мечтал о том, чтобы показать Арсению Сергеевичу эти живописные красоты, затесавшиеся в сосновый бор. Туда в первый год любили ходить Мишка с Ярославой, налаживая вместе с тем свою личную жизнь. Антон упорно старался открещиваться от мыслей, что там могло происходить, потому что не хотелось портить впечатление от вида такими грязными вещами, на которые способна эта пара.       Они дошли до одноэтажного клуба, где на пороге уже стояла Вера Васильевна, разговаривающая с кем-то по телефону. Она молча махнула рукой на дверь, пригласив вожатых внутрь, и по её немому приказу Антон с Арсением Сергеевичем зашли в клуб.       Помещение было небольшим и без людей выглядело совсем пустым и безликим, но этим вопросом уже занимались девочки, которые, как жуки фонарь, окружив стремянку, вешали гирлянды на окна. Здесь-то и происходили все вечерние таинства, и зарождались первые юношеские проблемы: мальчики тупили и не приглашали на медленный танец, а девочки, сея семена раздора, крутили романы то с одним, то с другим выдающимся спортсменом из старших отрядов.       У каждой стены стояло по одной узкой скамейке, а в центре находилась сцена, на которой расположился диджейский пульт, заключающийся в ноутбуке, подключенном к колонкам. Мишка стоял рядом с девочками и силой мысли помогал им вешать огоньки, пока Ярослава тянулась со скотчем к окну.       Закончив разговор, зарумянившаяся от жары Вера Васильевна вернулась к вожатым, встав рядом с Антоном и уперевшись руками в бока.       — Так, сейчас приедет ещё одна часть коллектива. Их Светлана Алексеевна сопровождает. Ваша напарница, Арсень Сергеевич, — Антона до хохота пробирал этот говор, и он ждал, когда уже у «Арсень Сергеевича» сдадут нервы. — Я пока вам раздам рации и галстуки, повяжете сами завтра, — она направилась к сцене, а затем скрылась за её кулисами, возвращаясь обратно уже с картонной коробкой в руках.       Шастун вытянул из коробки две чёрные рации, связанные между собой узелком из верёвочек, и протянул одну Арсению Сергеевичу.       — Знаете, как пользоваться? — спросил он, ища ответа в голубых глазах.       — Ну, вообще-то не совсем, — засомневался мужчина, покрутив с интересом в руках новый прибор.       — Вот так включать, — Шастун сдвинул пальцем два тумблера на обоих рациях, и на них загорелся зелёный огонёк. — Пока он горит, вы можете передавать и получать сигнал. Чтобы передать сообщение, нажимаете сюда, — он нажал кнопку и поднёс прибор к губам. — Арсений Сергеевич, поздравляю вас с открытием смены, — сказал он, а из соседней рации послышалось переданное им сообщение. — Чтобы избежать казусов, то предупрежу, что все рации находятся в связке. Так что если решите признаваться кому-то в любви через неё, то лучше этого не делать, потому что об этом вскоре будут знать все вожатые.       — Да я вроде пока не планировал, — озадаченно усмехнулся Арсений Сергеевич.       — Ну, если запланируете, — как-то невнятно отмахнулся Антон, а потом и сам двинулся по направлению к сцене, чтобы забрать пакет с галстуками, забытый Верой Васильевной.       Мужчина, как хвостик, последовал за Шастуном.       Они скрылись с глаз танцпола, а Антон из-за кулис, где лежал весь самый разнообразный реквизит от пыльных карнавальных костюмов до имровизированных деревьев, достал завязанный полиэтиленовый пакет с красным логотипом «Пятёрочка». Он предпринял попытку его развязать, но когда она не удалась, проделал пальцем дырку, откуда достал две жёлтые тряпочки, оставляя одну себе, а вторую отдав Арсению Сергеевичу.       Вера Васильевна, чтобы не терять времени зря, провела короткое собрание, где вручила всем вожатым лист бумаги с расписание смены, в котором мероприятия были прописаны по часам. Программа была насыщенной, но первые два дня у Антона пользовались особенным обожанием: тогда с отрядом проводились игры на знакомства, и именно на них раскрепощались даже самые заядлые интроверты, по крайней мере, им вынужденно приходилось это делать. Потом день на третий-четвёртый у кого-то из детей неизбежно начинались слёзы от того, как он сильно хочет домой — адаптация тоже была одним из самых главных постоянств лагерей.       И то, без чего лагерь был не лагерь вовсе — это дети, которые приезжали сюда на каждую смену: они знали весь состав вожатых, знали каждую игру от и до, до минут выучивали расписание и ждали дня заезда с самой зимы. У Антона было несколько таких «постояшек», которые уже в апреле ему писали в социальных сетях и истошно уговаривали приехать вожатым, поэтому завтра, скорее всего, он будет окружён именно этими детьми, которые вместо отдыха на море с родителями предпочли провести время здесь.       Заведующая сменой быстро распределила обязанности для каждого, а потом отправила всех на разные точки, пока сама будет ожидать приезда Светланы Алексеевны. Антон и Арсений Сергеевич по команде выдвинулись на путь к главной сцене, вооружившись гирляндами — с Мишкой не хотелось оставаться, пускай его нытье лежит на плечах Ярославы, у Шастуна ещё двадцать один день, чтобы испытать своё терпение. А вот Арсений Сергеевич, вопреки всем ожиданиям, уже смог полюбиться хотя бы за то, что не донимал глупыми расспросами и не ныл на каждому шагу о своей тяжёлой доле вожатого.