I like the way you kiss me, I can tell you miss me

Путь до Иерусалима всегда кажется гораздо более долгим, чем есть на самом деле. У Альтаира пока что нет этому разумного объяснения, да и вряд ли появится. Просто дорога растягивается на сотни не существующих на самом деле и повторяющихся отрезков, и лошадь всё бредёт и бредёт по пыльной дороге, окруженной редкой чахлой растительностью, практически не приближаясь к Святому городу, тонущему в бледно-голубом мареве где-то вдалеке. В конце концов получается добраться до ворот и привычно натянуть личину благочестивого паломника, чтобы пройти мимо стражников, которые в полуденный жаркий час едва ли открывают глаза, чтобы как следует рассмотреть входящих в город людей. Отчего-то Альтаиру тяжело дышать, и вряд ли только духота раскаленных улиц этому причина. Нет, от нее не стянуло бы грудную клетку железными прутьями, о которые обезумевшей птицей билось сердце. Мелькая белой стремительной вспышкой над головами недоумевающих тамплиеров, Ла-Ахад приближается к затаившемуся среди домов ассасинскому бюро. Он медлит, прежде чем спрыгнуть вниз, в сумрачную прохладу помещения. Старается не издать ни звука, как и положено превосходному убийце, но Малик не какой-нибудь неумеха стражник или зазевавшийся тамплиер, он если не услышит, то почует. И его взгляд будет резать на кусочки пострашнее клинка из дамасской стали. Как, например, сейчас. Альтаир почти что вздрагивает, потом принимает нарочито расслабленный вид, идет привычной уверенной походкой. — Мира и покоя, Малик, — произносит он и опирается на столешницу, пытаясь выяснить, в каком настроении сейчас рафик. — Снова пришел меня их лишить? — язвительно отзывается Аль-Саиф, не поднимая взгляд от тяжелого старинного тома, который он приводит в порядок. Он не собирается облегчать Альтаиру жизнь ни на каплю. Не заслужил, шайтан его задери. Альтаир вздыхает. — Малик, я же извинился. Или ты хочешь, чтобы я на коленях вымаливал прощение? — Было бы неплохо, — отвечает рафик, осторожно стирая пятно со страницы. — Но и это тебе не гарантирует моего снисхождения. Новичок. — Мне вернули почти все регалии, а ты никак не успокоишься, — морщится Ла-Ахад. — Да будь ты хоть во главе братства, я не изменю свое отношение, — фыркает Аль-Саиф. — Неважно. Цель визита? От такой официальности Альтаира слегка коробит, но он находится со словами, излагает спокойно и ровно, хотя на язык просятся совсем не слова о поиске очередного заигравшегося во власть человека. Малик возвел настоящую крепостную стену между ними, словно и не было многих лет дружбы, постепенно преобразовавшейся в любовь, потаенную, крепкую, как казалось Альтаиру. — Ладно уж, так и быть, подтолкну тебя в нужном направлении, — взгляд Малика немного смягчается. — Не более, понял? О, Альтаир прекрасно всё понимает. Или ему хочется так думать. Он кивает и получает несколько ценных советов, которые помогут добраться до указанного наставником преступника. — Спасибо, Малик. — Всё, не отвлекай меня, — он снова утыкается в книгу, чтобы не смотреть на Ла-Ахада. — Отдохни после дороги и вали. — Какой ты заботливый, — Альтаир сжимает его ладонь и удаляется в соседнюю комнату, чтобы улечься на шелковые подушки и смотреть, как постепенно темнеет закатное небо. Малик чувствует, как к горлу подступает комок. Проклятый Альтаир, знает, какая тактика будет беспроигрышной, по крайней мере, для него самого. Малик же всегда остается позади, обескураженный, запыхавшийся и брошенный на произвол судьбы. Потом, конечно, Альтаир обязательно вспомнит про его существование, когда в полной мере насладится триумфом. Обернется недоуменно, мол, что ты там застрял, почему ты такой медленный, а, Малик? И Альтаиру никогда не узнать, каково это — наглотаться пыли, уже без особой цели пытаясь нагнать того, кто впереди. Малик скрипит зубами, пытаясь отогнать воспоминания о тех временах, когда всё было относительно хорошо, несмотря на каждодневную угрозу смерти. Кадар был жив, и Альтаир не был таким напыщенным ублюдком… когда-то он умел усмирять свою гордыню, чтобы она не вредила общему делу. Вроде бы Аль-Муалим сумел вправить ему мозги, но одному небу известно, до какой степени. Он выглядывает из-за стойки. Альтаир вроде бы дремлет, повернувшись спиной. Аль-Саиф закрывает книгу и отправляет на полку к прочим отреставрированным томам. Потом решается подойти ближе, будто к клетке с опасным зверем, потерявшим бдительность. Нет, Малик никогда не воспринимал Ла-Ахада как угрозу, и, видимо, зря. Он опускается чуть поодаль, на безопасном расстоянии. Смотрит искоса, проверяя, насколько крепко спит Альтаир. Смотрит, как расплескался мягкий закатный свет по стенам, слушает, как затихает готовящийся ко сну Иерусалим. Альтаир не открывает глаз, нарочито ровно дышит, словно сидит в засаде. Нельзя спугнуть Малика, раз уж он первым нарушил пакт о ненападении. Но в то же время действовать надо быстро. Подобраться неслышно, прильнуть со спины, сжать в объятиях. Малик вздрагивает, шипит что-то нелестное сквозь зубы, предпринимает попытку отстраниться, настолько слабую, что Альтаир отметает мимолетную мысль о том, что следует отступить. — Малик, пожалуйста, — тихо произносит Ла-Ахад, утыкаясь рафику в затылок. — Не прогоняй меня. Позволь помочь. — И чем же? — невесело и зло усмехается Малик. — Время вспять ты не обратишь, руку и брата не вернешь. — В этом ты, конечно, прав, — не спорит Альтаир, чуть отдаляется, поглаживая напряженные плечи Аль-Саифа. Ведет ладонью влево, спускается на перевязанную под рукавом культю. — Альтаир, зачем ты?.. — голос Малика обрывается, он настолько привык чувствовать отвращение к своему увечью и самому себе, что спокойствие друга его удивляет до дрожи. — Болит? — интересуется Ла-Ахад, осторожно обводя пальцами место, где заканчивается едва сросшаяся кожа и плоть. — Сейчас уже не так сильно, но бывает так, что хочется выть. Только маковая настойка и спасает, — хрипло отвечает Аль-Саиф. От прикосновений Альтаира промеж ребер расползается кипящая лава, выжигая нутро. Альтаир качает головой, то ли сочувственно, то ли осуждающе, и стягивает с Малика верхнее форменное одеяние, черное с серебристой вязью. Проходится ладонями от плеч до лопаток, вдоль позвоночника на поясницу. Малик старается успокоиться, задача изначально невыполнимая. Альтаир всегда знал, что нужно сделать, чтобы названный брат расслабился, стал податливым и послушным и плавился под его умелыми руками. Альтаир целует его чуть ниже линии волос на затылке, снова прильнув сзади, потом развязывает шнуровку на рубахе, запускает под нее руки, оглаживает грудь, вызывая волну мурашек. Малик знает, что подобного спускать ни в коем случае не следует, иначе Альтаир подумает, что ему снова всё дозволено. И всё же Малик не говорит ни слова, чтобы прервать происходящее. Он так устал от боли и ярости, что готов забыться хотя бы на короткое мгновение, проявив слабость. — Возможно, ты думаешь, что я недостаточно раскаивался в содеянном, — прерывает молчание Альтаир, ведя кончиками пальцев вдоль пресса Аль-Саифа. — И ты неправ. Я осознаю свою вину и понимаю твою злость. И готов сделать всё возможное, чтобы хоть как-то облегчить твою боль. Малик шумно выдыхает и слегка откидывается назад, признавая свое поражение. — Я знал, что всё закончится именно так, — еле слышно произносит он. Влюбленный дурак, добавляет он уже про себя. Что же поделать с тем, что Альтаир въелся в сердце, растекся по жилам тем самым золотом, которым отливают его не человеческие совсем глаза? — Ты и правда не смог бы вечно меня посылать, — Альтаир позволяет себе слегка усмехнуться и ведет ладонью к низу живота рафика и некоторое время тратит на то, чтобы развязать его пояс. Малик как-то безвольно сносит это самоуправство. У него не осталось ни сил, ни желания, чтобы сопротивляться Альтаиру, что он готов признать совершенно открыто. Альтаир целует Аль-Саифа за ухом, старается быть как можно ближе, чтобы он понял. Слова уже не передадут того, что хотел бы объяснить Малику Альтаир, это глубинное, обширное и почти невыразимое. Но и про плотское забывать не стоит — ладонь привычно обхватывает член Малика, тот в очередной раз вздрагивает. — Вероятно, ты весьма доволен собой, — Аль-Саиф косится на Альтаира и прикусывает губу, когда тот медленно ведет вверх, затем вниз. — Считаешь, что я всё в своей жизни воспринимаю как вызов? — фыркает Ла-Ахад, не прекращая двигать рукой. — Ага, — сдавленно отзывается Малик и, прикрыв глаза, прислоняется спиной к Альтаиру. — Ошибаешься. По крайней мере, насчет тебя, — он снова целует рафика чуть пониже затылка. — Ты для меня гораздо более важен, чем возможность самоутвердиться или насладиться вкусом победы. Малику отчаянно хочется верить словам Альтаира. Вообще-то, есть все основания для этого — Альтаир ненавидит чужую ложь и сам никогда до нее не опускается, даже во благо. Понятное дело, обида никуда не делась, разве что не бушует теперь ураганом, а иногда накатывает порывами ледяного ветра. Но их перебивает ощущение тепла, исходящее от Альтаира. Раньше его любовь ощущалась как пожар, выжигающий дерево за деревом, как гроза, ощерившаяся молниями и оглушающая громом, а теперь как пламя костра, согревающее в холодной ночи и как легкий летний дождь, приносящий долгожданную прохладу. Ночь накрывает Святой город, будто огромная черная птица крылом.