II

Случилась вспышка, за ней пришёл красный, за ним пришла боль. Позвонки перебрали, пересчитали, по одному, огромными пальцами синигами, не желающего ещё видеть меня. Снова. Мицуру, Мицуру за рулём онемел, вздрогнул, толкнул дверь, выбил стекло и вынырнул, как рыба, из окна. У меня застрял ремень. Я срезал его ножом и вылез. С моей дверью всё было хорошо. — Ничего себе поездочка, — усмехнулся он, сжимая и разжимая кулаки, раскачиваясь на месте, — что-то мы с тобою перебрали с лошадьми. Тяжело, наверно, управлять целым табуном, подумал я, и только потом осознал, что он про машину. Не стоило покупать такую дуру и давать её в руки Мицуру. Он не умеет толком водить. Что я несу, о чём думаю? Он водил куда лучше меня. Ноги подкосились, и если бы он не поймал меня на руки, я осел бы на землю, на жёсткий придорожный песок, огрубевший под ветром машин, проносящихся мимо. О чём я? Он почти держал меня на руках. — Босс? — обеспокоенно и хрипло, на выдохе произнёс он. Я почему-то помнил каждую мелочь. В такие моменты мозг не может без мелочей. Потом с этими мелочами придётся что-то делать, потому что неисправные машины с выпадающими шестерёнками надо лечить, но я стоял, не смея пошевелиться от чего-то, что сковало меня по рукам и ногам. Страх?.. Так вот ты какой, страх. — Босс, — он говорил одними губами, почти шептал. Мицуру. — Такое уже было, — выдавил я. Не сказал, нет, — это нельзя было назвать сказанным. Оно вывалилось. Как кишки или мозг, когда стреляешь в голову. Я знал, каково это. И я знал, каково быть с простреленной головой. Нет, с пробитой. В меня никогда не стреляли, но я был там, я был там. — Это уже случалось, — более уверенно повторил я. — Когда? — Давно, очень давно. В детстве. — Что? Что с тобой случалось? Действительно, что? Я попадал в аварию, это верно. Но что ещё? Пересчитанные позвонки? Отупляющий страх? Нет, такого никогда не было, была темнота, темнота и внезапное пробуждение. В другом мире. Совсем чужом?.. Нет, это мой мир. И здесь, и сейчас — мой, и вот я держу за лацкан куртки Мицуру, и вот я думаю: существуют ли лацканы не у пиджаков, а если нет, то как же это называется? Может, всего этого не существует. — Босс?.. И не пытайся доказать мне обратное, Нумаи. Мы снова там, в бесконечной тьме между поездкой за город и больничной палатой, тьме, из которой мне никогда не выбраться, потому что я призрак. Нумаи, ты помнишь меня? Нет, это совсем абсурдно: задавать такой вопрос. — Кажется, у меня паническая атака. Или инсульт, — нащупываю я слова на языке, но все они кажутся чужими. Инсульт? Кровоизлияние в мозг? Возможно на фоне того, что уже было. — С чего бы инсульт, босс? Ты ударился головой? — Да. Но не сейчас, нет. Тогда. Когда я был маленьким. Очень давно. У него в глазах было много вопросов и толика понимания. Он будто спрашивал: «Поэтому ты не улыбаешься, босс?». Нет, Нумаи, потому что твои шутки несмешные. Конечно же, да. Поэтому я не улыбался. — Я реально верю, что с тобой сейчас что-то не ок. Но что? Мне вызвать скорую? — Обойдёмся без этого. Я не любил звать на помощь. — Что тогда? — Поцелуй. Если с мира срывают маски и если мы правда в звенящем от тишины нигде, грех не воспользоваться случаем. Сделай самое очевидное, сделай невероятное, Нумаи, не притворяйся, что ты не знаешь, что я знаю. Мне нужна кровь на твоих губах, потому что я вытряхну из тебя всё, что в тебе есть. Если мир решил препарировать — снова — мой разум, я вспорю тебе живот и закачаю воздух в сердце. Обычно я не такой садист. Я гораздо хуже. Он прижимает меня к капоту так, что позвоночник хрусит, когда я выгибаюсь назад. Ноги чуть не отрываются от земли. Я мог бы упасть и разбить себе голову вдребезги. Потому что моя голова — хрустальная ваза сейчас. Шар для боулинга. Его пальцы лезут под рубашку. Мы в школьной форме, а школьникам пристало совершать глупости и не пристало ебаться, даже если они уже на два года старше шестнадцати лет. — Кадзуо, — шепчет он, и у меня нет сил его поправлять. Я был, есть и буду его боссом, он знает это, но не сейчас, когда ставит засос на шее, не сейчас, когда исцеловывает подбородок, прикусывает ухо, забирается пальцами в волосы и пытается надышаться их запахом. Перед смертью не надышишься, Мицуру. И я заставлю тебя глотать воздух так, будто ты тонешь, а я держу голову. Потому что сейчас ты со мной, и мы с тобою вместе в этой темноте. Я обхватываю его бёдра ногами и отталкиваю — приказываю — отстраниться. Он растрёпанный, у него горят щёки, будто кровь вот-вот прильёт к мозгу и убьёт. Таким, как Мицуру, вечно нужен адреналин. Годам к тридцати он сдохнет от несчастного случая или инсульта. Потому что в глубине души он несчастен. Да, может быть, как и я. Я сжимаю его воротник. Я заставлю тебя задохнуться. Носи почаще галстуки, чтобы я мог делать это побыстрей. Нет — носи то, что носишь, Мицуру, потому что это твоё, а галстуки тебе не пойдут. — Знаешь что, Кирияма, ...я правда тебя люблю. «Ты дал мне всё», говорит его взгляд. «Я хочу больше», добавляет горящее тело. У него стоит, и он будто бы это скрывает, отстраняясь, чтобы не прижиматься. Интересно, чего, как он думает, я бы сейчас хотел? — Отойди. И он отступает, оставляя меня сидеть на полуразбитом капоте. Странно, что машина не горит. — На колени. И он встаёт на колени, опускает голову, не в силах поверить, что всё так обернулось за секунду до того, как он прибрал к рукам мои власть и тело. — Вылижи, — я поддел носком башмака его подбородок и аккуратно скользнул к губам. — Блядь. И мы оба знали, что он это сделает. И мы оба знали, что он умрёт за меня, если понадобится, и мы оба знали, что если бы он знал, в какой ситуации я нахожусь, он вылизал бы мою душу, содрал бы язык и выжег бы горло, но проглотил бы всю боль. До последней капельки, потому что он начал с ботинок и закончил членом во рту, и самое интересное, что даже не забыл достать из кармана гандон и надеть на меня, потому что иначе вышло бы «нигигенично», — я всегда знал, что в Мицуру живёт хороший мальчик, и я ему об этом сообщил. Не тогда, когда кончал ему в рот. Несколько раньше. Оттянув волосы и взглянув глаза в глаза. У него подрагивали ресницы, а моя рука не двигалась, обратилась в камень, онемела, но я пытался об этом не думать или хотя бы думать положительно. Когда я кончал, я представил, как машина взрывается и мы наконец ныряем во тьму. Мицуру... О чём тогда думал Мицуру? У него наверняка было больше мыслей, когда, кончив и удостоверившись, что его зубы далеко от моего члена, я поставил ногу на его плечо и оттолкнул. Может, у него вся жизнь тогда в глазах пронеслась и он, наконец, понял, где я и где мы. — В Аду. — Что вы сказали, босс? — одними губами прошептал он, зная, что не будет больше Кадзу и точно не будет Кириямы. — Мы — в Аду. С уголка его губ стекала кровь. Может, это была моя работа, а может, на самом деле, он ударился куда сильнее меня. ...но знаешь, Мицуру, теперь ты точно не удивишься, если я скажу, что мне неважно. Просто плевать.