Кровь на груди

      Зарянка всё же выросла неизмеримо изящной, такой же как мать. Она творит невозможное с непосредственностью ребёнка — уговорить всех вокруг отпустить её, не считать официально частью Семьи, не испортив отношений с семьёй, ещё умудриться надо. Она не то чтобы врёт — она поёт о том, что ей тесно в родной Пенаконии, что Асдана слишком мала, что она не хочет быть всего лишь личиком на экранах всех бесконечных галактик сразу — она желает слушать, смотреть, разделять.       Сам Воскресенье знает, о чём она. На что она отсылается, увиливая-убеждая — он был там с ней, и он принимал обещание. Она однажды станет лучшей Струной в стотысячном хоре, она однажды вызовет Дирижёра, который поможет всей вселенной услышать Гармонию… неважно, сколько к этому придётся идти.       И неважно, чего это будет стоить. Сам Воскресенье улыбается её попыткам, не пуская в душу нот диссонанса. Сам Воскресенье всё чаще без неё вычёсывает перья их гармонического голубя и сыплет ему сытные зёрна. Сам Воскресение всё чаще смотрит на него с тихой болью.       Когда Зарянка уезжает, они делают о чём договорились, когда были ещё юны: Зарянка раскрывает створки клетки, давая птице волю — а Воскресение смотрит.       Он не сестра, он понимает: их птенец был выращен людьми, без маминого присмотра. Он не сестра, он понимает: их голубю предписано стремиться в небо — но он не знает полёта, и он не знает, как отправиться в полёт, и никто ему не поможет. Но Воскресение глядит на сестру — и верит, пусть это, наверное, глупо. И сам себе даёт завет, пусть до конца не понимает, о чём…       Когда Зарянка улетает, их гармонический голубь пытается взлететь за ней тоже. И Воскресение не закрывает своё окно, надеясь втайне: день, два — и их птенец поймёт, что это глупости, привычно вспархивая к его подоконнику. Даст расчесать свои прекрасные перья, наестся зёрен вдоволь — возможно, он уже безумно голодный. День, два — и он вернётся в свою просторную и золочёную клетку, конечно, вернётся — или взлетит под небо дарить Асдане гармоничные трели, пусть это и почти невозможно…       На третий день их голубь умирает под её окном, едва почувствовав, что значит полёт.       ***       Зарянка всё же невозможно похожа на мать — чудесно врёт, что всё замечательно. Она ему прилежно пишет, как обещала: всё хорошо, меня боготворят и публика, и планеты, люблю тебя, брат мой, надеюсь, до тебя доедут найденные мною сладости.       Она рисует жизнь свою красиво, она поёт о мечте — от их опекуна, господина Древа, приходят иные вести.       Ради Гармонии она себя не щадит. После больших концертов она падает обессиленной, а после интервью порою закрывается в номере и вдосталь плачет. Она поёт по всем системам, это правда — но, когда есть возможность, предпочитает те, куда попасть сложнее всего, но где Гармония нужнее воздуха. Где расцветают войны, несчастья, катастрофы, стычки фракций, эвакуации и прочие бедствия. Где её голос не по космическому радио, но доставая до сердец, будет дарить успокоение и надежду.       Вот у зарянок, Оды о Гармонии поют, святая кровь на груди — а у Зарянки, говорит их опекун, Гофер Древ, была недавно пробита шея. И выжила она лишь потому, что постарались хирурги из КММ.       Сам Воскресение ужасно верит в сестру — или, по крайней мере, до безумия хочет верить. Сам Воскресение свои сомнения топит в обязанностях. Не получается; чем больше голосов он слышит, тем ярче понимает, сколько в Гармонии диссонанса. Чем больше голосов он слышит, чем яростней они поют о том, как сильные притесняют слабых. Как день за днём и час за часом не в мире войн — у колыбели сытости и довольства творятся преступления, которых словами не описать. Как день за днём и час за часом люди в колыбели Гармонии поют в диссонанс своей совести — но диссонанс тот всё равно сливается в гармонию. И, значит, цельность композиции не нарушается; и торжествуют лжецы; неправедное становится правильным. Всё в этом мире решают сильные, никто не станет поддержкой и опорой для слабых…       И Гофер Древ, хозяин Пенаконии, передавая статус господина клана Дубов, в него вселяет простую и крамольную мысль —       Асдане нужен Порядок.       ***       Они с Зарянкой оба приучаются врать, не выдавая что ни слова лжи, что слова нечаянной правды. Они живут свои жизни, они поют свои песни, но кто-то — гармоничные, а кто-то — прекрасные в своей упорядоченности.       Но дело в том, что Фестиваль Гармонии приближается, и всё становится… неподъёмным. Ведь Гофер Древ ему говорит: он только мига ждёт, и тысячи людей из клана Дубов вместе ним. Ведь Гофер Древ говорит: порядку нужен оркестр, оркестру — дирижёр, а стать вместилищем священного Доминика способен лишь один из близнецов Порядка — один из них.       И как ни молится Воскресение, Зарянка летит домой сквозь звёздные пояса и галактики. И это даже слегка обидно: когда она нужна была ему больше жизни, она была далеко — но смерть летит встречать с распахнутыми объятиями. Летит и пишет, что чувствует: ей страшно за Асдану, в Гармонии Семьи скрывается диссонанс. Она всё выяснит, она сильная, но не готова никому доверять — никому кроме брата.       Он пишет ей в ответ, что всё в порядке (не уточняя, в чём же спрятан Порядок).       Когда он видит её, решительную и живую, после долгой разлуки, он чувствует, что хочет уснуть — и не проснуться. Или проснуться в дне, когда им снова десять. Когда они поднимают с холодной земли едва подросшего птенца и договариваются расчёсывать ему перья, кормить зерном и слушать, как он из клетки поёт чудесные трели…       Тогда-то он решает, пока не понимая и не принимая сам своего решения: Зарянка не будет петь. Она, наверное, безумно устала тоже. Она достойна рая — достойна спать и видеть светлые сны о том, как победила Гармония; как сильные не притесняют слабых; как нет ни слабых, ни сильных, как нет ни сложностей, ни войны, ни вражды. Она достойна видеть сон, которым Доминик будет дирижировать.       Потом он слишком сильно раздавлен происходящим, чтобы понять, два и два сложив: ведь Гофер Древ никогда не рассчитывал, что она станет Домиником. Всё открывается ему слишком поздно, когда на нём висят сотни тысяч душ, когда остался последний шаг — но это и правильно…       Но у зарянок кровь на груди не зря, как Оды о Гармонии поют — одна из них пыталась выдрать шипы из тела мученика, все перья окропив в своём и его упрямстве. Одну из них от сцены Пенаконии не удержит ни смерть, ни хаос, ни ложь, ни Небытие, накатывающее волнами — Зарянка воспоёт Гармонию всему вопреки; Порядок, пусть он и звучит утопично, скорее похож на рабство.       Она исполнит свою детскую мечту: разделит сцену с самим Домиником…       Ну а потом потеряет брата.