Воробьиный щебет

Подслушать мне не удалось, что весьма печально, одну занимательную историю, вот только слухи дошли и до меня на первой же перемене. Моя тайная возлюбленная якобы кричала о любви своему врагу. Разумеется, этим врагом был мой приятель. А дела обстояли так: Маша, небесами сорванный из райского сада лепесток белой розы, она же поцелованная солнцем, учителя к которой обращаются не иначе, как ласково "Машенька". Этот эталон всех качеств древнегреческой музы, совсем на меня не обращает внимания, за исключением коротких стеснительных улыбок и скромного "спасибо" в ответ на любую мелочь, предназначенную ей, от ответов на домашнее задание до сахарной булочки в форме сердечка. Вроде как, мы с ней дружим, раз я удостаиваюсь от неё хоть какого-то внимания. И каково же было моё к ней сочувствие, когда мой друг, быстро в начальной школе с Машей сдружившийся, начал столь же быстро эту дружбу уничтожать. Эти двое, что удивительно, часто держались рядом и нередко можно было заметить, что они, не сговариваясь, друг друга "преследуют", посещая одни и те же места. Только вот столь же часто я становился наблюдателем их мелких ссор и перепалок, никогда не кончавшихся извинениями, будто вынести они друг друга совсем не могли, но жить друг без друга – тоже. Я видел всё это и замечательно улавливал скрытую за юношеским стыдом любовь, только вот признаться было в этом тяжко. Каждый атом, принадлежащий моему телу и, возможно, аура из ещё сотен молекул вокруг – все до ужаса завидовали ему. Имя "Андрей", как гравировка, разъелось желчью во мне на внутренней стороне черепа и под обоими веками, не давая спокойно закрыть глаза ночью. «На месте Андрея я бы..», «И чего Андрей так поступил, когда..», «Почему именно Андрей так приглянулся Маше...». В какой-то момент, Андрея в моей голове стало даже больше, чем Маши, но это не помешало ни мне не сдвинуться с мёртвой точки в безответной любви, ни дружбе с тем самым Андреем не разрушаться. Так, с переменным успехом, я всё-таки понемногу сближался с Машей, как мне тогда казалось. Она с радостью принимала мои стихи, конфеты, цветочки и приглашала к себе домой после уроков. Я и поверить не мог, что когда-нибудь подобное будет происходить. Мне искренне нравилось сближаться с ней, смотреть с её младшенькой мультики, пересказывать литературу, пить чай в компании её семьи. Об Андрее мы никогда не говорили – в такие минуты его попросту не существовало для нас в целом мире. Не для нас – для меня. Возвращаясь домой в абсолютной тишине, мужское имя – к сожалению, не моё – жгло уши. Стыд, злость – всё одно, мне не давало покоя, что завтра химические реакции между этими двумя, на грани взрыва, снова будут мозолить глаза. Мне казалось совершенно несправедливым, что это злосчастный Андрей одним только собой может превращать спокойную милую девушку в бестию. Он всё только рушил и портил – потому я так долго тяну с тем, как бы его описать. Как его давний завистник, я опишу Андрея как парня, который знает, что он хорош собой. Смелый, сильный, умный, красивый. Скорее даже, харизматичный, даже когда несмелый, слабый, глупый и ничем не примечательный, будто совсем недостатков нет. На него можно равняться, но сложно положиться – чтобы успевать быть смелым, сильным, умным и красивым, да ещё и харизматичным, знаете-ли, нужно немало времени. Нужно всегда показывать друзьям своё благодушие, храбриться, подтягиваться на турниках, учиться хорошо и зачёсывать пальцами волосы назад, как поступают популярные парни. А как его друг я скажу, что он обмудень и дылда соплявая. Обмудень потому, что я его лучший друг, дылда потому, что высокий, как фонарный столб, а сопливый потому, что в шапке зачёсывать волосы назад не получится, и он уступает здоровью надуманную крутость. О нём можно говорить вечность – такую же вечность я мог бы потратить на оды любви Марие, хоть святой, хоть моей музе, но негодование им всегда сильнее восхищения ею, к сожалению, – такие вот яркие эмоции способен вызывать парень, по моему мнению, не заслуживающий того, что получает, не прилагая малейших усилий. Я же, в своих потугах понравиться, стараюсь не изменять себе, ибо копирка Андрея в сравнении с ним самим, не способна конкурировать, а у меня самого, может, будут хоть малейшие шансы. С тем же вместе отрицать сложно, какой Андрей верный и замечательный друг, хотя ему самому это знать не обязательно, чтобы эго от напыщенности не лопнуло. Я не смог присутствовать некоторое время на занятиях из-за небольшого происшествия на уроке физкультуры. Пришлось какое-то время отбывать у дверей медсестры, ожидая её возвращения. Получив от раздражённой женщины лёд в тряпочке, я благополучно вернулся в класс, какой-то непривычно тихий. Пришлось приземлиться на ближайшее свободное место с негромким «извините за опоздание» и не привлекать к себе лишнего внимания. Поинтересовавшись у временного соседа по парте, что случилось, я принял его обещание рассказать мне всё на перемене. Оставалось только мысленно комментировать это излишне детское поведение и черкать в черновике рифмы типа «солнце-в оконце» без капли вдохновения. Параллельно с этим, конечно же, слегка нехотя учиться. Долгожданный звонок окончил мои вялые попытки уловить новую тему и я вышел из класса. Перехватил меня смущённый, но странно радостный Андрей, видимо, желая поделиться чем-то, что я не успел увидеть. – „Прикинь, она меня любит!” – тихо восклицал мой друг. Сразу было понятно, кем является таинственная она, но я всё-таки спросил. Ожидаемый ответ меня не устроил. Не подавая виду, что я огорчён, я попросил его повторить, как именно Маша это произнесла. – „Вот так просто, «Я люблю тебя!»”, – я же, складывая руки на груди, со всей досадой, спешил его разочаровать, предъявляя, что, по-моему, в контексте их очередной ссоры, она произнесла это с сарказмом и он выставил себя дураком, когда ответил на это серьёзно, и что сейчас ему нужно делать вид, что он тоже сказал это с сарказмом, если он не хочет опозорить её на весь класс. Он же, в своей привычной манере, ничуть не возмутился, но я по глазам видел, что смог его осадить. Он закончил разговор фразой, что я не могу судить, раз меня не было в это время и начал говорить на другую тему, что меня уже не заботило. Каков резон, если попытка уберечь Машу от этого взрывоопасного уже была произведена. В мою голову, однако, тоже закрадывались сомнения – а что, если я был не прав? А если между ними было что-то большее в тайне ото всех с того самого злополучного дня Святого Валентина, а ссорами они скрывали чувства не от себя, а ото всех вокруг? Надумать можно было многое, а узнать – совсем ничего не представлялось возможным. Однако же перемены в Маше можно было, приглядевшись, заметить – чуть более смело она открывала то, что прятала вне школьной жизни. На губах появились блёстки, будто поверх обычной гигиенички наносился блеск. Она перестала закалывать чёлку, а я хорошо знал, что Андрею так больше нравится, и она знала наверняка. Чуть чаще она делала несвойственные себе вещи. Как мою музу, я должен был её понять, но как творец, во мне что-то рухнуло, и солнце уже ни с чем не рифмовалось. Их перепалки с Андреем не становились реже или добрее, но потихоньку Маша, единственная девушка в классе без любого макияжа, начала красить ресницы, еле заметно использовать румяна. Никто будто не видел, а я отличал – её веснушки, поцелуи солнца, выглядели без румян не так. Теперь они стали похожи на шоколадную крошку в овсяном печенье. А мне всё казалось, что, крошка за крошкой, это Андрей съедает её восхитительное лицо. Мне было противно на это смотреть. Между ними же настоящая "нежность", и вот теперь наверняка Андрей будет сидеть у телевизора в её доме и пить чай, пока её младшая сестра закалывает круто зализанные назад волосы розовыми заколками с бантиками. Он займёт моё место вместе с тем, как занял место, на которое я с желанием смотрел годами. А я и глазом не моргнул. Андрей остался прежним, но расцвёл – будто из меня, увядающего, душу высасывал. Я не приходил больше к Маше в гости, даже не ища отговорок и говоря неприличное «не хочу». Тем же отвечал предложениям Андрея погулять или чем-нибудь вместе заняться. Неудобная правда мозолила глаза, а ещё хуже было от мысли, что кто-то из них начнёт разговор о другом – Маша попытается узнать, когда Андрей свободен, Андрей станет вынюхивать, какие конфеты любит Маша. И, ведь самое обидное, без толики ревности – я Андрею будто до сих пор друг. Но, всё-таки, видя, как Маша на очередной отказ расстроилась, я согласился ненадолго её навестить. Она с улыбкой сказала, что её сестра по мне скучает, и только возле своего дома добавила, что было бы здорово, если бы я мог присмотреть за ней. Выбора у меня уже будто бы не осталось, я нашёл в себе силы только на то, чтобы спросить, собирается ли она куда-то уходить и оказалось, что да. Мои догадки о том, что её пригласил куда-нибудь Андрей, наверняка были правдой. Я не так глуп, чтобы ничего не понимать, а Андрей не так умён, чтобы я ничего не понимал. Смотря на милое и счастливое лицо маленькой Саши, лучезарной, но мало похожей на свою идеальную старшую сестру,.. я понял, что потерял к Маше интерес именно в тот момент, когда из объекта моего воздыхания она стала человеком. К тому же, человеком, которому, наверное, судьбой предначертано быть с моим другом, почти таким же идеальным с виду, как она. Мне гораздо больше симпатизирует эта вот крохотная Саша, как самый искренний крохотный друг, чем кто-либо другой. Только вот я её дружбы ничем пока не заслуживаю. И Андрея, и Маши. И только в новом человеке я смог бы искупить свои грехи к другим людям, даже если эти люди сами ни в чём меня не винят. Так моей музой стал я – тот призрачный «я» из мечтаний, искупленный и чистый, на месте которого когда-то был Андрей. Нет, я всё ещё общаюсь с ним, но чаще мысленно, чем наяву. Внутри своего разума я продолжаю являться одиночкой и мечтателем, вне – наблюдателем зорким, но субъективным. Мне порою кажется, что я больше любил Андрея, чем Машу. Мне его не хватает. Только по-прежнему воробьиным щебетом разносятся их живые звонкие голоса. Воробей – символ жизнелюбия, а в доме он же – к несчастью. Так и я их разговоры лучше подслушаю, чем присоединюсь к ним и поселю в своей голове.