даже не

он даже не её лечащий врач. однако держит её за костлявое плечо, отчитывает за ночное залипание в телефон и погрызанные ногти. хохо даже не его пациентка. но мягкой манере почему-то предпочитает подобную хлесткость, моральный удар линейкой по спине, чтобы не горбилась, хотя в том вряд ли признается даже самой себе. она держится за капельницу, еле передвигая ногами, отвыкшими от движения, морщится на сигарный дым, слышит из туалета знакомый голос, полный строгости и учительского раздражения. доктор рацио разве что окурки им в рот не засовывает, выдворяя в коридор. цветущие синяками колени подрагивают от усталости, но хохо всё же шлёпает тапками по плитке дальше. он делает шаг вперёд только когда она с ним выравнивается — от него совсем немного щекотяще-неприятно пахнет табаком. рацио похлопывает по халату, будто пытается смахнуть с себя этот запах. проводит её до процедурной, что-то фоново ворчит — хохо почти не слушает, разве что гладится о тембр голоса, приятно почёсывающий мозг. стены кричаще-белые, как и потолок, на ощупь меловые, шершавые, оставляющие лёгкий след на подушечках пальцев и кардигане. хохо растягивает его рукава, прикрывающие тощие запястья и локти горчичного оттенка. её тошнит через пальцы на пол; она пачкает свой единственный кардиган. голые руки заметно подрагивают, более не скрытые под крупной вязкой. больничная сорочка ей велика, сильно открывает ключицы, легко продувается. непокрытые острые плечи так вздёрнуты, что чужие руки на них почти напарываются. отрезвляющее тепло встряхивает, как кофе, который ей нельзя. хохо не скучает по его вкусу, но зависима от эффекта. доктор рацио варит его в турке, ненавидит пакетизированный всей душой и даёт шанс лишь кофейне на соседней улице. мягкий горьковатый запах щекочет ноздри. она чихает себе в руку за неимением рукава, заменяющего платок. он подталкивает её к туалету, чтобы смыла слюни. хохо чувствует степень его ею недовольства, выраженного в каждом моральном ударе линейкой по спине, и подставляет спину — это зудящее чувство заменяет ей кофеин, которого в крови недостаток который месяц. она не скучает по его вкусу, но чахнет, пичкаемая лекарствами и больничной едой. она хочет чипсов и кофе, отвратительно сладкое пирожное, чтобы сахаром ударило в голову. хохо лечится так медленно, что уже готова дожить остаток жизни больной, но счастливой — в меру своих возможностей. рацио напоминает ей о жизни до больничных коридоров своим скверным характером и следующим по пятам кофейным флёром. у него нет синяков под глазами и выглядит он всегда опрятно, чистый, выглаженный, слегка кудрявый. она путает пальцы в его волосах — тяжёлые тёмные пряди приятные на ощупь, достаточно длинные, чтобы за них хвататься, но она всё так же опирается на свою капельницу правой рукой, еле держится на дрожащих ногах, на деле до сих пор стоящая лишь из-за рук, задирающих её сорочку и сжимающих тощие бёдра. хохо хнычет так тихо, как может — плотно поджимает влажные губы, чередует долгий выдох и долгий вдох. он даже не её лечащий врач. у них из точек пересечения одни белые коридоры, где трахаться в любом случае крайне неэтично. но у рацио плавится мозг от стыда, которым он сам себя травит, пока ему в уши забирается всхлипывающее "доктор" с запинкой на каждом слоге. он лезет в неё языком, чувствуя как немеют колени, упирающиеся в холодную плитку. хлюпающий звук эхом отлетает от стенок черепа, оглушительно-громко возвращаясь к перепонкам. чувство, что он делает нечто безобразное, мерзкое, неправильное, опаляет, прожигая лёгкие. ему она даже не нравится. но рацио не может от неё оторваться, прибитый неравнодушием до множества дефектов, цветущих в ней круглый год и распаляющих в нём дикую аллергию. это не вылечить, остаётся только рубить — и он рубит с плеча, это чахлое дерево гнёт пополам, как ветку. хохо почти ложится ему на голову, отпуская свою капельницу, опирается на него целиком, сжимая за волосы и плечо. внутри неё гудит и плавится — трясущиеся ноги расползаются в стороны без сил сжать чужие щёки, смазка течёт по его губам, смешиваясь с тёплой слюной. она не замечает дрожь рук на её бёдрах только из-за того, что дрожит сама. теснота в штанах давит почти болезненно — ощутимое набухание органа и склизкая горячая влага тянут и пачкают ткань. хохо сейчас не выдержит член, — точно не на этих ногах — а рацио едва терпит себя, её и этот коридор. он проводит языком резко вверх, накрывая им клитор, его обсасывая, щекочет носом лобок. пальцы сильнее впиваются в ноги, он в неё почти въедается, по-жадному воровато вылизывая. — доктор, — всхлип тихий, молящий, обезличенный. через зубы вытесненное "доктор" сплошняком звучит ещё раз десять. хохо скребёт чужие плечи, сжимает на них ткань медицинского халата, впивается ногтями. в ней больше неловкости, стыда и тревоги, чем возбуждения, пускай оно всё же сочится из неё малым количеством смазки — сухое одеревеневшее тело отзывается неохотно, нечувствительное, негибкое, вялое. это не коридорное дело, но адреналин бьёт в голову достаточной дозой, чтобы быстро возбудить, разогреть тела до красноты, пробить насквозь дрожью. она понимает. она понимает почему здесь, но всё равно немощно бьёт его кулаком по плечу, тянет за волосы на затылке. рацио вдыхает ртом и обдаёт влажную горячую кожу таким же горячим дыханием. она не кончила. он понимает почему. это задевает эго, но рациональная часть щипает за мозг, отрезвляя — она больна, у неё, вероятно, сбитый цикл и низкое либидо. рацио хмурится, сглатывая, и упирается лбом в её живот, прислушиваясь к гудящей тишине этажа, прежде чем утереть рот и подняться с колен. придерживает хохо, чтобы не свалилась, опускает её сорочку, пару раз одёргивает ткань вниз, разглаживая крупные складки. не смотрит в глаза. тяжёлое дыхание медленно выравнивается, она шумно сглатывает, склоняя голову. ей рацио даже не нравится. но его хлесткий характер и горьковатый запах дурманят — это странный тип комфорта, к которому она привыкла, от которого зависима. не как от вкуса кофе, но от его эффекта. крупная рука вновь напарывается на костлявое плечо — он никогда не оглаживает его, лишь придерживая. вожделение к ней такое же кривое, как и её спина, по которой он морально бьёт линейкой, но буквально расправляет, насильно правит осанку. так по-медицински разбирает на изъяны, чтобы после забить ими рот, положить под язык, за щёки, за зубы — всунуть до самых гланд. противный хруст костей, холка на загривке, сбитые колени, дефект за дефектом. хохо чешет воображаемый красный след удара на лопатках, жмурится, шумно выдыхает. путает пальцы в его волосах снова.