ты разбит, я (не) весел.

      при виде артура хочется только поминать черта зазря и периодически в металлическое ведёрко сблёвывать от переполняющего изнутри отвращения, надрывая и без того измученное горло. а от одного его упоминания — на потолок лезть и грызть розовые ногтевые пластины до кровавого, обезображенного мяса, даже до молочных фаланг.       кость застревает в горле, царапается и зудит.       клински невыносим в любых неодушевлённых проявлениях; тёмно-синий цвет, абстинентный синдром, потерявшийся проездной, порванная денежная купюра, нещадный озноб, жевательная резинка-предательница в волосах или на подошве нового ботинка, разбитый кафель в ванной, волос во рту и беспокойный сон.       будь он чем угодно, это что угодно возненавидели бы все просто так, за факт его существования.       не тратили бы своё драгоценное время на размышления, анализ или подобную чушь. гораздо проще ненавидеть, чем хотя бы попытаться понять, попытаться посмотреть с другой стороны — под острым углом — и попытаться увидеть частичку обнажённого нутра.       го-раз-до проще.       собственно, как и полагается, не так ли? к чему эти усложнения? никому они не нужны; они никчёмны и смешны.       для ненависти причина необязательна, а клински даже жалких, невнятных оправданий недостоин. он и без того сам по себе раздражает до безумия, словно горящая воспалённая кожа, блуждает вон по святой земле живой ипостасью гнойного экссудата и роговицы жжёт чужими слезными железами и лопнувшими капиллярами.       усмехается, смотрит и существует.       почему он не мираж, а неподдельная, вполне сбыточная блядь?       не помешало бы ему по доброй воле случая провалиться сквозь землю или в ближайший открытый люк, чтобы глаза кому попало не мозолить и кого попало до белого каления не доводить; не помешало бы — заснуть и вдруг не проснуться или подавиться своим любимым манго-апельсиновым соком и кануть в механическую асфиксию с ног.       но нет.       живучий попался; давится по неаккуратности и спешке из раза в раз — а всё никак. когда смерть настигает-таки и протягивает костлявую руку с аккуратными фалангами, клински здоровается с ней крепким рукопожатием, будто старого друга встретил спустя целую вечность.       ещё артур, как назло, блестит где-нибудь поблизости своей дешёвой физиономией с завидным постоянством, испытывая на шаткую прочность то сволочь-судьбу, то нервы окружающих, и совсем не стыдится.       каков гад, самопровозглашённый завсегдатай, — при этом ещё ведь и улыбается.       ну и дурость.       тогда внутри кая что-то трескается — по швам и на кусочки, — и под пластырями ныне это не скрыть, слишком бросается в глаза даже при быстром взгляде.       с артуром насытишься по самое горло и зла не напасёшься, черта перекреститься трижды заставишь — «во имя отца и сына и святого духа» — и все ногти себе изломаешь; вдобавок увязнешь в куполе желудка, промокнешь до нитки в горькой желчи и вдруг забудешь, как правильно ды-шать.       заиметь с ним связь — всё равно что погрязнуть в топи по голову и уйти на беспросветное дно через секунду.       оно кому-нибудь надо?       а уокеру — ещё как; прямо-таки вдоволь.       личная несбыточная мечта кая уокера — клински, прикованный оцинкованными наручниками «нежность» к ржавому холодному радиатору, с кровоточащим всем — и телом, и душой, — со сломанным римским носом и вспоротым впалым животом. с наскоро зашитым ртом и завязанными старым красным шарфом глазами, чтобы больше не усмехался и не наблюдал; с открытым, истлевающим нутром и оспой келоидов от внутренней стороны локтя до кисти, чтобы сгнил и больше вовек не существовал.       тёмно-красный цвет на клински смотрится как родной; он ему явно к лицу.       как отвратительно.       артур уязвимый, изнурённый и обескровленный; артур, потерявший бледность и обретший серость кожи и мутность глаз, изумителен и идеален; артур, забитый до полусмерти ногами половины старшей школы и придавленный строительной арматурой, тоже.       дышать становится тяжелее, кровь не сохнет и не останавливается; с чужого лица не отклеивается искусственная улыбка, хотя блеск янтаря выцвел давно.       как омерзительно.       в это время артура ничего не заботит; сидит напротив, на корточках, и спокойно придерживает окровавленную ватку у кривого носа. видеть его в профиль ещё противнее, а со сломанным шнобелем — станет куда хуже.       он сам виноват; полез на рожон, а толку?       еблан — и только.       уокеру хочется стереть все издевательские ухмылки, выколоть штопальными иглами внимательные светлые глаза и выдернуть с корнями противно-рыжие волосы; уокеру хочется уничтожить клински без остатка и оставить его новорождённым птенцом на произвол судьбы.       беззащитным и невинным.       тогда он бы замёрз до смерти и окоченел, вот только холод ему не страшен; и сам покрыт прилично-толстым слоем льда.       артур часто попадает в передряги, ударяется, спотыкается и падает. для любых неудач таскает в переднем кармане чёрного потрёпанного рюкзака пластыри, а как те заканчиваются — выпрашивает одними только щенячьими глазами у кого-нибудь в коридоре, источая вежливость, обмениваясь любезностями, желая удачного дня.       кая это раздражает; многие ведутся на эти янтарные глазки. а клински, мразь, пользуется и получает всё, стоит только ему захотеть и моргнуть как-то по-особенному разок-другой.       артур делает это и сейчас — моргает, трепещет тёмными ресничками и смотрит. смотрит так, будто копается в чужой голове, как в домашней библиотеке; извилины даже чем-то непроизвольно щекочет.       и чего он там забыл? своей головы нет?       — не смотри на меня так, — почти плюётся уокер, фыркает и спешно отводит взгляд в сторону; мало ли, вдруг тоже поведётся.       — а что? — клински кратко и тихо посмеивается. — боишься?       — боюсь, что блевану на свою любимую толстовку; при виде тебя только блевать и хочется. а отстирывать потом кто будет? я, что ли?       — тебе ли об этом беспокоиться. разве у тебя нет личной домработницы, а, ричи?       — у меня нет личной домработницы, и почему бы тебе вообще не заткнуться нахуй?       — к твоему сведению, я молчал всё это время, но ты заговорил со мной. — он прав; так и было. — мне даже на миллисекунду показалось, что ты хочешь меня поблагодарить за спасение твоего зада или типа того, но, видимо, это я уж слишком понадеялся. да и рождество совсем не скоро, чтобы такое загадывать…       уокер несдержанно скрипит зубами и смотрит на артура; их взгляды пересекаются. у клински тот же взор, чрезмерно раздражающий, внимательный и особенный.       какие слова из «не смотри на меня так» он не понимает? вот же идиот.       — не строй из себя благородного принца, я не просил помогать, — отрезает кай, сжимает ладони в кулаки, да так, что ногти в кожу впиваются. — я мог справиться сам.       — ну да, конечно, ты очень хорошо справлялся, когда тебя прижимал к стене тот ублюдок. я прям видел, что ты, — артур изобразил кавычки, — справляешься.       — и чем ты вообще думал? у него был кастет, придурок!       — но я всё равно победил.       — ты идиот! — уокер взмахивает в стороны руками. — тебя что, волнует только то, выйдешь ты из драки победителем или нет? это же пиздецки тупо, ещё на учёт поставят!       — нет.       — что «нет»?       — меня волнует не это, — немного погодя отвечает артур. непринуждённость с его лица пропала тот же час; он стал куда серьёзнее. — меня волнует другое: будешь ли ты в порядке или нет.       — альтруист ебучий, — усмехается кай, опускает голову, и блондинистые волосы сползают на лицо. — ненавижу тебя.       — ага, я уже плачу из-за этого. — то, что его сарказм звучит механически, достаёт ещё сильнее. — хнык-хнык, слышишь?       — иди нахуй.       — о нет, я так расстроен из-за того, что ты послал меня нахуй. за что ты так со мной, дружище?       — сдохни.       артур хмыкает:       — что, слово доброе не скажешь? даже простое «спасибо»?       — умоляй — может, тогда и скажу.       — жалко, мольбы — не по моей части.       — тогда замолчи. — кай фыркает и, смотря на артура, закатывает глаза. — господи, криворукий. ты ватку неправильно держишь. — прежде чем успевает подумать, вдруг оказывается рядышком, отбирает ватку и аккуратно прикладывает её к кровоточащей ноздре более в правильном положении. — вообще ничего сделать не можешь сам, тупорылый. ещё потом руки от кровищи мыть, не дай бог подхвачу от тебя что.       — у меня спид.       — поздравляю, — злобно усмехается уокер. — надеюсь, терминальная стадия.       — естественно.       — жду не дождусь.       они, естественно, замолкают; школьный мальчишеский туалет почти целиком заполняет тишина, лишь отдалённо слышно, как в бачок какого-то унитаза с шумом льётся вода. в этом есть что-то, но никому из них о сущности этого чего-то размышлять не хочется.       неподходящее время, неподходящее место и неподходящий человек. а разговоры — не сильная сторона ни одного, ни второго.       кай призадумывается и отчего-то дёргается. вдруг артур шипит и морщит глаза, поднимает руку и касается кончиками пальцев своего носа.       — и это твоя благодарность? — жалобно спрашивает клински.       — я не специально.       — поаккуратнее нельзя?       — я не специально, — повторяет кай, прижимает ватку к ноздре с силой и надавливает.       — ай, блять! и в этот раз тоже?!       — в этот раз — специально, — уокер с довольством скалится. — и не ломай комедию, королева драмы, кровь почти остановилась.       — ой, какое счастье. — артур отводит взгляд. — а то вы, доктор, так себе.       взгляд кая непроизвольно падает на подбитый, тёмно-фиолетовый глаз. сильно же ему влетело. клински мог вообще зрения на один глаз лишиться, а ему хоть бы хны! совсем мозгов нет, что ли? о себе хоть бы секунду подумал лишний раз, или у него глаз третий в тумбочке валяется?       как же бесит.       — зачем ты это сделал? — уокер прямо интересуется и смотрит в чужое лицо; не в глаза, потому что зрительный контакт терпеть не может.       — зачем я сделал что?       — заступился за меня.       — а, это, — он ненадолго замолкает, — хуй знает, захотелось. просто так, короче.       кай цыкает.       — я ненавижу, когда ты так говоришь. ты мерзкий.       — для тебя стараюсь.       уокер выдыхает.       — спасибо, — он произносит почти шёпотом.       — что ты сказал? — интересуется клински, приподнимая левую бровь. — кажется, у меня слуховые галлюцинации начались.       — не издевайся надо мной.       — я и не издеваюсь; просто повтори то, что ты сказал.       — я сказал это только что. у тебя с памятью или со слухом проблемы?       — что, если лишний раз скажешь, язык отсохнет, а, уокер?       — это разовая акция.       — как я сразу об этом не подумал, ричи ты наш.       — не называй меня так! и не смотри так тоже! бесишь меня вообще! — злобно тараторит уокер. — если не заткнёшься, второй глаз разукрашу, будешь таким красавцем ходить!       — я этого только и жду; получить «автограф» от главной парочки школы — моя мечта.       — моя мечта — чтобы ты сдох, придурок.       — только после елизаветы второй. сколько ей там? девяносто с копейками?       — а я ебу? плевать я хотел на твою елизавету вторую. ненавижу историю.       — может, до ста доживёт даже.       — да закройся. с синяком ты что делать будешь?       — да похуй, до свадьбы заживёт, — отмахивается артур. он выхватывает ватку из чужой руки — мимолётное прикосновение чудится электрическим током — поднимается на ноги. — ох, ножки, мои ножки…       — да ни одна девушка выйти за тебя не захочет, — фыркает уокер, смотря на того снизу вверх, и добавляет спешно: — если будет в здравом уме, конечно.       — значит, у меня больше шансов найти себе красавчика-миллиардера, девушки мне всё равно не очень-то нравятся.       — ха, пидор.       — сам-то.       есть у уокера одна мечта — залатать исцарапанную звезду.       и он её никогда не достигнет; остаётся только зубами скрежетать, взрываться от каждой фирменной ухмылочки и смотреть на гибель издалека.       как и полагается: звёзды, обречённые, не спасти.       а если — артур протягивает руку и улыбается мерзко — хотя бы постараться?       кай поднимается с чужой помощью, хватая протянутую руку. разбитая плитка под ногами становится отчётливее, ровнее.