об остроте и углах.

тело нервически подрагивает. чонхо для себя подмечает, что это как бы и из-за адреналина, но на грани метафизического и нормального предпочел склониться к тому, что просто сердце трепещет. ему человек впереди и так, в принципе, представлялся девственно чистым – ангел или нет, михаил или пак сонхва, но завораживает. девственная чистота не идет ни в какое сравнение с пак сонхва. чонхо, экзорцисту!, в какой-то момент кажется, что он может захлебнуться в энергии ян, не справиться с чем-то, но сомнения, в целом, стираются, стоит сонхва чуть отвести колено. он лежит на атласных, купленных по случаю, кремовых простынях, и его крылья распластаны по, как выражается иногда чонхо, траходрому, несколько свисая – они отросли еще более пышные и мягкие, чем были до падения. на нем прекрасное, по мнению как чонхо, так и сонхва, платье-макси с вырезами от самой талии по бокам несколько скользит из-за того же, острого, колена. пак сонхва, ангел, он как бы зовет, наблюдая за чужой реакцией сквозь минувшие лет семьсот совместной жизни и ресницы. — если ты так дань моей красоте отдаешь, - сонхва вздыхает, переживая внутри приступ нельзя сказать, чтобы кринжа, но чувства откровенного стыда, - то мы тут явно надолго. — мы и так тут надолго, милый. внутри что-то обрывается, и дыхание в один момент перехватывает, когда экзорцист подбирается ближе и вот-вот касается чужих губ собственными. вокруг холодно – градуса два-три – так всегда бывает, когда чонхо очень близко, это нормальная реакция чего-либо «сверх», некой параллели, на пересечение, что было как бы невозможно, с реальностью. к холоду оба привыкли, тем не менее друг друга они жгут некой теплотой величиной в 37 человеческих и 52 ангельских внутренних градуса цельсия. температуры смешиваются, чонхо наконец позволяет себе поцеловать нормально, и сонхва, кажется, тушуется под ним, становясь как будто бы поменьше. сонхва, в общем-то, до сих пор не стеснялся собственной девственности и не начинал, часто даже гордился, тем не менее прочитав где-то о подобном досуге пренепременно для себя решил попробовать, даже без выяснения особых рисков и возможностей. заявление «я хочу секса» чонхо не то, чтобы сподвигло в шок, извольте, нет. чхве скорее ожидал подобного, но не думал, что случится это настолько скоро: он, все-таки, чуть сонхва не убил не так давно при обряде, спутав с то ли демоном, то ли кошкой, и первые пятьсот лет отношений, начавшихся с «я, конечно, мстить не умею, но за что-то же меня отправили в пожизненную командировку сюда?», он даже прикоснуться к паку без разрешения не мог. за первые двести он лишился двух ногтей, сейчас их заменяют металлические пластинки. руки сонхва и чонхо путаются, сплетаются, как и языки между собой. тело ангела подрагивает в преддверии чего-то, что почему-то страшно назвать своим именем, и он в какой-то момент обнимает чонхо, прижимая к себе за шею, второй все еще держа за руку. ощущение леденящего единения душ никак не отпускает, и сонхва задерживает дыхание на пару секунд, стараясь успокоить себя. нельзя сказать, чем чонхо дорожил больше – доверием ангела или собственным здоровьем, тем не менее чхве старается: по быту холодная и спокойная, сейчас натура экзорциста становится пылкой. сонхва выдыхает, когда чувствует, как к шее горячо, в, очевидно, прямом смысле, приникают, и в какой-то момент плоть трепещет от боли – пак сжимает пальцы чужой руки сильно, и зубы на шее как будто бы сжимаются еще сильнее – после чего она (боль) просто тупо присутствует. член дергается, до этого момента ни разу не тронутый и, вроде, даже не поднявшийся особо сильно. нужно заметить, будь здесь сейчас не чонхо, этого кого-то уже не было бы – руками чхве или сонхва, его бы уже не было, и экзорцист это чувствует вместе с кровью: чувство не то, чтобы контроля, нет, чувство «мне можно больше, чем другим», которое опьяняет сильнее той же крови. — если у всех людей такие прелюдии, - сонхва шепчет, одной рукой зарывшись в чужие волосы, - то как же вы еще друг друга не переубивали. чонхо отмалчивается, только смешок издает и целует кровящий укус, двигается чуть ниже. сонхва почему-то трясет, но он только за волосы подтягивает к себе, опять целует, опять старается то ли согреть чонхо, то ли сжечь, и опять проигрывает чужому рту. он считает это оскорбительным и унизительным для себя, на себя же находит в том, что наслаждается подобным и замечает, как чхве упивается моментами подобного подавления какой-либо воли. на женских форумах такой секс назвали бы животным, но после нефритовых стержней и эбонитовых палочек сонхва женский форумы больше не читал. платье на плечах чуть приспускают – чонхо наблюдает, как под пальцами оголяются его плечи алебастра, тоже острые и достаточно худые, и сердце опять пропускает удар – с аритмией он уже обращался и курс таблеток пропивает, но сейчас надеется исключительно на собственное бессмертие. здоровье свое он, очевидно, ценит меньше, чем доверие михаила-сонхва. острота плеч оглаживается и восхваляется немедленно, так же, как и угол согнутых коленей растет за спиной, а ноги обнимают чужие поверх, смежая. сонхва в какой-то момент начнет смущаться беспорядочных комплиментов, и член опять дернется – чонхо заметит и, в лучших традициях содома, опустится ниже, к груди, совсем быстро чмокая в оба соска, тоже бледных, и дальше – так, что бы за бедра сонхва несколько погнуть и спиной уложить уже на бедра к себе – бедра гораздо более мясистые и упругие, однако нельзя сказать, чтобы это чонхо и нравилось. в себе он больше всего любил союз с пак сонхва. с собственных чонхо еще чуточку приподнимает, чтобы носом уткнуться в сгиб того самого колена, прикрыть глаза и позволить себе выдохнуть. — ты что, развратник, собираешься делать? сонхва паникует, еле успевает ухватиться за простыню, когда со ста восьмидесяти резко смещается на сто двадцать, к шестидесяти поближе, и пак болезненно скрипит, как бы оповещая, но, в целом, привыкает достаточно быстро. — я же обещал тебя съесть. вот, как видишь, только что представилась возможность, - чхве, как ангелу кажется на милю секунды, скалится плотоядно, и тело жмет новая конвульсия. чонхо аккуратно отодвигает полосу приятной, оказывается, на ощупь ткани (на плечах он и не почувствовал особо),целует сокровенную как бы часть ног, ближе и ближе от сгиба к промежности, пока не достигает полосы белья, черного-черного. пальцами аккуратно поддевает, исподлобья мельком глянув на чужую реакцию. сонхва, кажется, начал смущаться и осознавать – когда трусы тянут по ногам он в какой-то момент протестующе голени скрещивает, но капитулирует под тяжелым взглядом экзорциста. — ты только будешь против – скажи, хорошо? на меня в травмпункте косо смотрят последние пару лет, сколько я хожу. — конечно, милый. сонхва руками тянется на секундочку притянуть к себе, испытывая грань способностей в гимнастике и бедренный сустав на прочность, быстро чмокает и отстраняется, не то приказывая, не то моля действовать дальше. язык скользит с ягодицы, тоже тощей, к промежности и вдоль, до яичек – они поджимаются, и сонхва, пытавшийся наблюдать, откидывает голову, погружаясь в ощущения, почему-то нахлынувшие особенно сильно. чонхо вбирает одно, второе, тоже согревает, дышит, но напоследок языком проходится по длине члена до головки, в краешек целует и наскоро обводит уретру. он возвращается обратно, широко лижет между полукружий, несмотря на всю тощесть, и на какой-то момент толкается в кольцо мышц, чувствуя, как простынь натягивается под коленями, явно из-за чужих рук. язык чуть обжигает, и он дергается. сфинктер сжимается сильнее, и чонхо непроизвольно, в секундном раздражении, ладонью ударяет тот же худой полушар, и сонхва, поразительно!, расслабляется, послушно не дергаясь и принимая чужую ласку. язык скользит чуть глубже, и обилие слюны способствует более легкому проникновению – ангел сдавленно охает, и чхве слышит хлопот крыла по кровати и треск – простынка пошла по швам в тонких аристократических ладонях. он на секунду покидает тесноту – горячо, очень горячо – и целует мышцы, аккуратно наминая бедро, второй рукой тянется к груди сонхва, когда замечает, что тот спустил верхнюю часть платья до диафрагмы и ласкает себя сам. чонхо видит, как в блаженстве губы чуть приоткрыты, грудная клетка вздымается то ровно и медленно, то рвет выдох натрое. кажется, что это даже много горячее распаленных внутренностей. чонхо аккуратно подбирается обратно к сфинктеру, опять на пробу толкается и проникает, сейчас – глубже, и слышит первый, вроде как, стон. он замирает, и на секунду думает, что вознесся. сонхва, в принципе, мнения схожего, и чувство прохладного инородного чего-то внутри почему-то радует и приносит удовольствие, как бы и морально, но как бы и физическое. чхве толкается шире и глубе, в какой-то момент начиная вылизывать изнутри, и сонхва заходится в беспорядочных высоких звуках, тянется к члену и аккуратно, подстать аристократу-ангелу, михаилу, надрачивает, даже как будто бы осторожно. внутри что-то все поджимается и поджимается, язык оказывается необычно широким, и сонхва срывается на всхлип, когда его опять неслабо бьют по ягодице. образовавшиеся предпочтения из «ничего» ошеломляют, и внутри все мешается – остатки гордости, доверие и боль от шеи создают некое томление, рука на груди мелко подрагивает, на члене движется активнее. чонхо в какой-то момент и сам тянется к себе – все тело ноет, и, ранее задвинув себя на второй план, он об этом жалеет. расстегивая ширинку брюк, сам стонет, отчего сонхва сжимает собственную грудь, путая ее с простыней, ноги снова поджимаются в коленях и рука на члене замирает, обхватывая тугим кольцом. крылья вытягиваются в прямые, перья на концах встают дыбом. — господи…. ангел натурально божится, и чонхо думает, что еще немного, и поверит в бога – настолько естественно и красиво это звучало от сонхва. естественно, если пак потребует, экзорцист веру разделит ради того, чтобы слушать подобное чаще и чаще. оба замирают. в движениях, в комнате самой, образовывается какой-то вакуум, нарушать который не хочется – у обоих внутри все подтянулось, дыхание стало еще более аритмичным и поверхностным, но в конце концов тишина нарушается. ладонь еле-еле движется вверх. сонхва стонет вымученно и как будто бы от чего-то избавляясь, чонхо же спускает в классические черные штаны и такое же белье не столько позорно, сколько забывшись, отпустив себя. он опять стонет, и сонхва опять содрогается, повторно. пальцы на ногах в какой-то момент поджимаются до сводящего мизинца, сами ноги вытягивают по-балетному мысочки. чонхо отпускает через какое-то время – целует напоследок кольцевую мышцу и облегченно похлопывает по тощей заднице и укладывает на спину. — это было отвратительно, - сонхва все еще ошеломлен, и язык заплетается. – на небесах меня за такое публично казнили бы. — за имя господа? — дурак, за то, что испытал мирское наслаждение. еще и дважды, - пак как будто бы виновато в чем-то тянет на себя чонхо и тот последнее, что замечает – кровавые полумесяцы на левой груди от аккуратных ногтей. дальше он только слушает и чувствует все тот же запах крови от шеи. — кончил, имеешь в виду? — заткнись, содомит, - пак почему-то оскорбленно замолкает, и рядом недовольно пару раз трепещет крыло, бьясь об кровать. в конце концов оно просто накрывает обоих. они лежат так с полчаса – сонхва откровенно засыпает, чонхо, игнорируя всяческий дискомфорт, что, пожалуй, в жизни у него получалось чуть ли не лучше экзорцизма, тоже. — мне, если честно, очень понравилось. сонхва говорит шепотом и под крыло – вдруг кто-то посторонний услышит. он все еще смущен и все еще в неком шоке естественно, с астральным единением с иговой в его понимании это нив какое сравнение не шло: ощущать вещи телом, а не душой, оказалось намного выгоднее и приятнее. — я очень рад, птица, - чонхо ласково гладит по плечу, пока птица, он, ангел, успокаивается, носом утыкается в чужие смоляные волосы и все-таки дремлет какое-то время.