***
Шесть лет. Шесть лет назад он так же стоял на этой кухне, спиной заслоняя тарелку с едой, приготовленной из Манон. За годы попыток сбежать от самого себя её имя стало чем-то неотделимым и одновременно покрылось толстым слоем пыли. Но сколько бы времени ни прошло, он ясно помнил чувство страха, сковавшее его конечности. Он стоял там, не смея пошевелиться и открыть рта. Его широко распахнутые глаза смотрели на единственного виновника этого чудовищного происшествия. Это был не первый раз, когда он дрожал перед Винсентом. Нет, были ещё сны. Его кошмары, в которых он становился главным ингредиентом в блюде шефа. Его кошмары, в которых он становился главным блюдом шефа. Его кошмары, из которых невозможно было выбраться, как ни старайся. Там не было никого, кроме них двоих. Там никогда не существовало Манон или разочарованных родителей, как не существовало друзей Винсента, глотающих насмешливые улыбки. Но Роди солгал бы, сказав, что не видел эти кошмары после. О нет, они снились ему первые два года точно. Но в них больше не было никого. Он, официант-неудачник, неудачник по жизни был там совершенно один. Посреди безбрежного чёрного моря он сидел в маленькой лодке и не мог пошевелиться — казалось, только поведи рукой и провалишься в тёмную пучину густых вод. Там не было китов, страшных белых акул или ктулху — только его одиночество и страх утонуть, оставшись блеклым пятном в жизнях других людей. Однажды он заметил огонёк далеко впереди и набрался решимости подойти к нему на своей шаткой лодке. Вёсел не было, он грёб руками, рассекая водную гладь. Огонёк всё больше напоминал мираж, казавшийся оазисом в пустыне. И когда до источника света осталось не больше десятка метров, Роди вдруг понял, что тот из себя представлял. Перед ним высились остатки двухэтажного здания. Раньше — самый известный ресторан в Шалоне. Теперь же — древесина, пожираемая горячим пламенем. Роди не удержал равновесие. Упал в глубины чёрных вод. Он смотрит в карие глаза напротив и борется с желанием закрыть собственные. Человек перед ним — вполне живой и совсем не пышущий духом небытия. Роди чувствует, как в носу начинает щипать. Из всех вещей он вспоминает запах перегара, пропитывавший Винсента в их последнюю встречу. Вспоминает наполовину распитую бутылку вина, удачно подвернувшуюся под руку. Гладкое стекло холодило ладонь, сплетаясь с едким чувством страха. Он помнит, как оно с треском разлетелось, зелёными осколками впиваясь в белую шею. Как из-под этих осколков, торчавших из развороченной плоти, текла багряная кровь. Такую же он видел на своей руке, прижатой к разорванному уху. Он помнит, как Винсент упал на кафель. Помнит, как железом пахнущая кровь растекалась вокруг него в чавкающую лужу. Помнит, как в разлитое масло летела спичка. Помнит, как горел ресторан и как пламя уносило тающую жизнь. Они смотрят друг на друга долгие минуты. Винсент — спокойно, как родитель, ждущий, пока ребёнок осознает ошибку, Роди — как преступник на палача. Новый ресторан. Новый кабинет. Затхлый воздух, мотаемый включённым вентилятором. Новые награды на стене. А человек перед ним всё тот же. Вблизи Роди видит, как по чужому лицу расползаются ожоги, стекающие на шею и уходящие под ворот белой униформы. Они мастерски скрыты тональным кремом, но рассмотреть их можно. Роди сглатывает. Шеф выбрался из ада, а он сам пришёл к нему в руки. Что же он творит? — Проблемы с трудоустройством? — усмехается Винсент, растягивая здоровую половину лица в зловещей улыбке. — Типа того, — Роди отводит взгляд, не в силах смотреть в ответ. В груди разворачивается животный страх, сердце бьётся в сто раз быстрее. Но он стоит, чувствуя какое-то мазохистское удовлетворение. Пожалуйста, столько лет убегал. Столько лет скрывался. Но не легче ли было сдаться? Вернуть всё на круги своя? Он начинает работать со следующего дня. Жалование неплохое, лучше, чем на марсельской почте, но всё равно недостаточное. Официантов больше, а потому нагрузка меньше. Изменилась форма: стала коричневой, напоминающей рыжий. Смотря в дорогое зеркало, Роди отмечает, что она идеально подходит к его волосам. Внутри играет эгоизм, он вдруг думает: а не под него ли делалась форма? На других работниках она смотрится броско, почти вызывающе, и только взглянув на него, Винсент хмыкает, бросая: «Неплохо». Роди ожидает судного дня, пока тот отдаляется. Среди всех взглядов, направленных на Винсента, он знает: его самый глубокий. Роди думает: как жаль, что он не решился пойти в полицию. Стоило сдать его. Он думает сделать это сейчас, наверстать упущенное. Но улик нет, как нет желания покончить с этим. Почему-то Роди нравится ежедневно давиться своей ненавистью и страхом, обходить его за пару метров, ловя не понимающие взгляды поваров. Иногда он чувствует, как взгляд босса прожигает кожу на затылке. В такие моменты он выходит на задний дворик, закуривая сигарету. Смотрит, как дым улетает в сторону, растворяясь, не успев достигнуть широкой дороги за низким деревянным забором. Он такой же, думает Роди. Он тоже никогда не выберется отсюда. Но не из рук шефа, а из собственной головы, из этой жгучей смеси горя и солёных опасений. Они съезжаются через два с лишним месяца, когда Роди понимает, что его собственных денег не хватит на оплату жилья. В послевоенной Франции жизнь на севере была значительно дешевле, чем на юге. Когда же города близь Парижа вновь набили себе цену, Роди уехал в Марсель. Вернувшись в Шалон, он признал, что его последней зарплаты едва хватало на то, чтобы разделить и прибавить к новой, дабы наскрести средств на аренду квартиры. Он не спрашивает, почему его зарплата ничуть не повысилась шесть лет спустя. Не спрашивает, почему другие официанты кажутся более довольными своим жалованием. Вместо этого он переуступает через себя и хочет потребовать у Винсента повышение, но тот лишь протягивает вперёд ключи. Роди хмурится. — Что это? — спрашивает он, догадываясь об ответе. — Ты переезжаешь, — констатирует Винсент. Роди забирает ключи, принимая правила этой садистской игры. Он хотел разобраться с последствиями — пожалуйста, пора приступать. Квартира Винсента по размерам не уступает предыдущей. Расположенная в десяти минутах от ресторана, в одном из трёхэтажных домов, она представляет собой, скорее, целый этаж, пентхаус, разве что не в дорогом районе. Роди думает, что места здесь достаточно, чтобы не трястись от злости или страха, едва завидев его нового-старого босса. Они пересекаются лишь изредка. Винсент завтракает и ужинает в одиночестве, через раз оставляя остатки еды на плите. Она не кажется отравленной или приготовленной из человеческого мяса. Роди всё же шарахается от неё, питаясь в местной забегаловке, пока однажды желудок не начинает крутить. Приходится потреблять, что дают. Возможно, ему стыдно казаться слабым. Возможно, не осталось больше ни кого, кого бы он боялся обнаружить в своей тарелке. Деля с Винсентом одну жилплощадь, он всё чаще начинает ловить на себе взгляды. Это раздражает. Это беспокоит. Они ничего не обсуждают: ни погоду, ни убийство Манон. Роди не знает, как выглядел бы их диалог. Имел бы он смысл? Сперва он думает: да, конечно. Он проехал сотни километров, что закрыть этот заржавевший гештальт. Им определённо есть о чём говорить. Ему определённо хочется заставить Винсента просить прощения. Вымаливать. Но идут месяцы, и он начинает сомневаться в том, что Винсент помнит хотя бы имя Манон. Не была ли она тем блеклым пятном на плёнке чужой жизни, которым так боялся стать Роди? Конечно, была. Поэтому он заставляет своё желание поговорить, накричать, выплеснуть накопившееся пылиться в ожидании. Вместо этого он ест с Винсентом с одних тарелок, ходит на работу в его ресторан, заводит друзей среди соседей. Год спустя он понимает, что выстроил свою жизнь здесь, рядом с Винсентом. Он больше не ощущает себя собачкой на коротком поводке. Он думает, что Винсент держит его рядом, чтобы не дать сбежать в полицию. Но их отношения становятся всё страннее, беспочвеннее. Они не знают мотивов друг друга, не знают, чего ожидать завтра. Возможно, один из них проснётся с проломленной головой, а может, они вместе сядут за накрытый стол. Однажды Роди замечает, что лицо Винсента стало острее, худее, и пугается, когда на него обрушивается осознание: ему не всё равно. Будто это не он шесть лет назад молился, чтобы шеф умер, сгорел до последней кости в яром пламени. Он решается завести с ним разговор, маневрируя на гране тем, не режущих ножом их личные раны. Оступись он, и почувствует, как собственную жизнь накрывает тень угрозы. Винсент говорит полузаинтересованным тоном, но Роди так скрупулёзно перебирает его слова, что находит в них скрытый энтузиазм. В октябре семьдесят третьего года Роди решает покончить с этим. Он приходит домой мокрый после очередного дождя, стряхивая холодные капли с рыжих волос. Они снова принимают нелицеприятный вид, и Роди намеренно игнорирует зеркала в квартире. После того, как он лишился части уха, волосы приходится поддерживать в промежуточном состоянии: они идеально ложатся в причёску, но чрезмерно быстро отрастают. Приходится стричься раз в три недели. В работе почтальона внешний вид не имеет значения, но в элитном ресторане, похоже, жизненно необходимо жертвовать комфортом. Винсент сидит на кухне, переписывая старые рецепты, меняя одни ингредиенты на другие и ища способ подогнать популярные блюда под сезон. Его рука подпирает подбородок, а усталый взгляд бегает по исчёрканной бумаге. Глаза, наполненные удивлением, вцепляются в Роди, когда тот останавливается перед столом. Он не говорит ни слова, усаживаясь по левую руку от Винсента и забирая один из помятых листов. Честно говоря, названия ингредиентов звучат слишком заумно, но блюдо он узнаёт безошибочно. Его подавали по вторникам и четвергам в мае. Роди хмурится, видя, как небрежно зачёркнут рецепт. — Мы что, убираем его? — Его рейтинги одни из худших, — пожимает плечами Винсент. — А мне нравилось. — К сожалению, твой вкус здесь наименее авторитетен, Роди. Роди сглатывает слова, слыша собственное имя. Он замолкает, продолжая наблюдать за чужой работой. Руки слегка подрагивают, он напоминает себе, зачем на самом деле здесь. Но всё невысказанное и несделанное тает, когда Винсент предлагает: — Если тебе нечем заняться, можешь помочь мне. Посмотрим, чему ты научился. Роди не знает, бредит он или нет. Он чешет затылок и оглядывает накопившиеся на столе бумаги. Неуверенно выбирает одну и кладёт перед собой. Этот вечер они проводят вместе, бок о бок. Под потолком надоедливо мерцает лампочка. Никто не встаёт, чтобы сменить её. Роди окончательно забывает, что хотел сделать. Далеко за полночь он просыпается на прогнутом диване в гостиной, когда по ушам бьёт щелчок. Диван окончательно сломался, и пружина ввинчивается куда-то под лопатки. Наверное, становится слишком поздно, когда Роди обнаруживает себя в чужой спальне. Винсент смотри на него, стоя у открытого окна и держа в пальцах тлеющую сигарету. На лице читается немой вопрос. — Винс, я это… — он с сомнение ступает в комнату, где ночная прохлада мешается с никотиновым дымом. — Не против? Мужчина указывает на кровать. Пепел незаметно падает на пол. Роди ложится на правую половину, ощущая давно забытую мягкость всем телом. «Не ляжет» — думает он, косясь в сторону. Спустя минуту Винсент ложится. На утро Роди просыпается один. С кухни доносится шкварканье сковороды. По лицу катится скупая слеза. Внутри гудит пустота. Какой же он неудачник. Спит в одной постели с убийцей своей бывшей. Спустя два месяца, в конце декабря они действительно спят. Роди ощущает, как плавится собственное тело, словно пластилин в руках мастера. Голова пропитана слабой болью то ли оттого, что время на часах достигает шести утра, то ли оттого, что за прошедший день он протащил через себя так много недовольных клиентов. Он чувствует влажные губы Винсента и острые зубы на своей груди, и закрывает глаза. Винсент двигается выверенными движениями, Роди же никогда ещё не был с мужчиной. Он не протестует, когда их губы плавно смыкаются, а чужая рука ложится на бедро. Он больше не чувствует абсурда этой жизни. Он больше не знает, что чувствует. Знает лишь, что позволяет вести, потому что желает этого. Роди нервно выдыхает от расцветшей боли, но Винсент только углубляет поцелуй с какой-то неуместной нежностью и сильнее сжимает руку. Рядом с ним тепло, хотя должно веять могильным холодом. И Роди остаётся лишь признать, что так было всегда. С первого дня их знакомства и до этого утра. Они прижимаются ближе, и Роди бездумно обнимает чужое плечо. Тепло и мерзко. Но лишь от самого себя. Он не вспоминает о Манон, не вспоминает о разочарованных родителях, которым обещал писать и не отправил ни единого письма. Вместо этого он рвано дышит, чувствуя, как сминают его тело. Как лист бумаги. Как влажную глину. Он придвигает лицо Винсента ближе, целуя его в ответ. Бесцельно, но так правильно. Когда его тело охватывает тянущая и томная судорога, он выдыхает лишь одно имя. Конечно, не замечает широко открытых, почти маниакальных, не верящих глаз напротив. В феврале он впервые обнимает Винсента. Не во время секса. Не в порыве эмоций. Холодной ночью они оба не могут уснуть. Трубы не греют, а за окном кружится метель. Роди смотрит в белый потолок, считая неровные полосы, пока другой мужчина ворочается где-то сбоку. Двадцать шесть штук он насчитывает, когда Винсент громко цыкает, оставаясь лежать на спине. Интересно, будут ли они считать одни и те же? Роди смахивает с лица рыжие пряди и разворачивается. Чужой взгляд обращён наверх, но Роди догадывается, что боковым зрением мужчина смотрит на него. Не задумываясь, он откидывает своё одеяло и приподнимает край чужого. Прижимается к бледному телу и обхватывает его рукой где-то под рёбрами. Винсент с неожиданным напором тоже разворачивается. Ничего не остаётся, кроме как прижаться ещё ближе и прикрыть глаза. Под темнотой век он всё равно ощущает усмешку Винсента. — Роди, — зовёт тот. Все звуки в комнате будто растворяются, оставляя лишь зиму выть за окном. Роди ждёт других слов, но вдруг накатившая сонливость побеждает его. Напоследок он желает: — Спокойной ночи. Реальность отдаляется, он падает в бездну сна, успев ощутить, как его обнимают в ответ. Неожиданно он чувствует себя нужным. Неожиданно становится всё равно на то, что было раньше. На то, что Винсент убил Манон, что пытался скормить Манон ему, что пытался убить его. На то, что это было взаимно. На то, что он долгие годы скрывался где-то на окраине страны, находясь в бегах. Иногда Роди всё ещё чувствует себя бесповоротно сломанным. Он не понимает, как докатился до этой жизни. Не понимает, почему Винсент подолгу взглядом прожигает в нём дыры, но не бросит единственное скупое «прости». Так глупо и нелепо, что они не могут обговорить повисшую между ними проблему. Будто если они приблизятся к ней, как одинаковые половинки магнита разлетятся обратно. Будучи в остатке гаснущего сознания, Роди гадает, будет ли жалеть о случившемся ночью. Будет ли утром доламывать себя, когда разум возьмёт верх? Будет ли чувствовать себя жертвой, бегающей вокруг убийцы? Ведь так оно и есть. Так оно и должно ощущаться. В августе внутри него что-то окончательно терпит крах. Он обжигается о горячий край кастрюли, отваривая рис, и чуть не суёт палец под лезвие кухонного ножа, нарезая бананы. Роди выучил вдоль и поперёк домашнее меню Винсента и сделал вывод, что тот чаще ориентируется на консистенцию блюд, чем на их ожидаемый вкус. Конечно, ещё чаще он закидывает в себя любое приготовленное блюдо и оставляет часть на плите, не перенося одно только упоминание приёмов пищи. «Нравится готовить, но не есть» — делает как-то пометку Роди. Он заполняет форму и убирает её в духовку, устало разваливаясь на стуле. Будет настоящим чудом, если он не спалит их ужин хотя бы раз. Несмотря на ощутимую дрожь, колющую всё тело, он держится. Если решил довести дело до конца, надо доводить. Когда Винсент приходит домой, часовая стрелка входит в девятый круг. Благодаря планировке квартиры, Роди, сидящий на кухне, сразу бросается ему в глаза. — Что это? — спрашивает он, останавливаясь у стола. — Хотел поговорить. Ты как раз вовремя. Винсент молча кивает и уходит вглубь квартиры. Возвращается меньше, чем через пять минут и отодвигает стул напротив Роди. Атмосфера не кажется гнетущей. По крайней мере, для этой квартиры она вполне мила. Винсент берёт нож и вилку и меланхолично разрезает запеканку. Кусок за куском, он ест её быстро, почти не жуя. Роди пытается есть медленно, но у него ком в горле встаёт, стоит вспомнить, зачем он сидит здесь. В углу кухни шумит вентилятор, рядом гудит холодильник. Настенные час мерно отбивают секунды. Роди откладывает столовые приборы, поднимая взгляд на Винсента. — Ты убил Манон, — утверждает он. Ответная реакция не кажется чересчур красочной. Винсент отставляет полупустой бокал и пожимает плечами. — Всё так. — Убил невиновного человека. — Да. — И пытался скормить её мне. — Неудачно, — кривится Винсент. — Ты разделал её как свинью, правда? Как кусок мяса, — Роди держится, дабы не дать взлететь своему голосу. Он больше не чувствует сожалений, не испытывает скорби, но пока зарастает одна рана, другая остаётся открытой. Обида и страх, боль и непонимание грозят заполнить его до краёв и вылиться наружу. — Нет, свиней рубят тесаком. Я разрезал её аккуратно. Я не садист, Роди. Не садист. Роди не уверен, что сжимаемая им ножка бокала не треснет в следующую секунду. Он пытается, правда пытается дышать ровно. Он не уверен, что произойдёт, стоит ему сорваться. Роди молчит, цепляясь взглядом за бледно зелёную скатерть, и надеется услышать продолжение. В конце концов, Винсент вздыхает. — Чего ты хочешь, Роди? От меня. От себя. Пора определиться, что будет дальше. — Хочу услышать правду, — сквозь зубы отвечает Роди и ищет в лице напротив хоть каплю понимания. — Подмена понятий. Ты хочешь услышать удобную тебе правду. Хочешь услышать слезливую историю о том, как я рыдал над трупом твоей девушки. Но её нет. Мне было всё равно, Роди. Вот моя правда. — Зато я рыдал, — говорит Роди, поднимаясь из-за стола. — Я рыдал, когда увидел её кулон. Я рыдал, когда дрожал от страха, боясь, что ты выживешь. Что ты придёшь ко мне и зарежешь, как Манон. Я шесть лет забивался по углам. Я думал, что умру прямо в тот момент, когда узнал, что ты жив и тебе хватило дерзости снова открыть ресторан. — А вместо этого что? — с еле заметной грустью усмехается Винсент, тоже поднимаясь на ноги. — Решил потрахаться со своим убийцей? Жить с ним в одной квартире? Роди наклоняется ближе, опираясь руками о деревянный стол. Скатерть под пальцами сминается. Стоящий на самом краю бокал грозится упасть вниз. — А кто же предложил мне эту квартиру? Давай, расскажи свою правду, Винс. Только честно. Почему два года ты живёшь с человеком, который может сдать тебя полиции? Почему ты спишь с ним в одной постели и позволяешь просыпаться каждое утро? Будь я тобой, заколол бы его ножом во сне. — Я не садист, Роди. — А кто же? Скажи хоть что-нибудь! Я хочу знать, ради чего мы всё это делаем. Ради чего мы живём вместе, едим вместе, работаем вместе, спим вместе. Скажи, чего ты хочешь? — Ты не сможешь дать мне этого. Винсент начинает злиться. Он пытается подтянуть Роди к себе за криво повязанный чёрный галстук, но терпит поражение, потому как официант отличается неплохой физической подготовкой, да и у Винсента руки подрагивают. Они стоят в этой странной позе, не зная, что делать. В конце концов, Роди сглатывает и говорит слабое: — Я правда полюбил тебя, Винс. — Что? Роди чувствует, как мир вокруг кружится, а его начинает мутить. Колени подгибаются, но он упрямо стоит. Ему интересно: сможет ли Винсент побледнеть сильнее, чем сейчас? Он распрямляет спину и повторяет: — Я говорю, что люблю тебя. Я хочу быть с убийцей, а не просто трахаться с ним. Хочу разговаривать перед сном, а не притворяться, будто тебя не существует. — Ты бредешь, Роди, — настаивает Винсент. — Ты любишь Манон. Ты пытаешься связать свою жизнь со мной, потому что я последний, кто видел её. Касался. Убивал. — Я почти не вспоминал её имя, пока не вернулся сюда. Но помнил твоё. — Ничего удивительного. Шоковая реакция. Ты помнил меня, потому что боялся. Роди кажется, что хуже ему не было никогда в жизни. И правда. Разве что, стоя на кухне спиной к блюду из свежей человечины. И во всём этом виноват Винсент. Только он. Роди становится тяжело сдерживаться, он закрывает рот ладонью, стискивая зубы. Боже, его вырвет прямо здесь. Винсент выходит из ступора, наполняет стакан водой и протягивает Роди. Прижимает того к себе. Роди медленно пьёт, а после утыкается носом в чужую шею. Тепло и прохладно — всё в одном. Он дышит тяжело и сглатывает с трудом, зато чувствует, как пальцы теребят его рыжие волосы, и быстро расслабляется. А Винсент сдаётся. Он молчит не дольше минуты перед тем, как открыть рот. — Хорошо. Я скажу. Я не помню, как жил без тебя, Роди. Я не могу. Это так ужасно, — словно исповедь читает он. — Тебе правда было больно, когда Манон умерла? Что ж, мне жаль. Не стоило это делать. Но ты, ты… Не стоило. Блять, Роди. Я так люблю тебя, Роди. Мне кажется, я схожу с ума. Но я всё ещё люблю тебя. Наверное, даже если я умру, я не перестану любить тебя. Это так странно. Тебя никем не заменить. Но это не то, что тебе стоит знать. Роди молчит. В этой горе сумбурных словслов он, кажется, теряется сам. И пока шестерёнки медленно крутятся в голове, он отставляет стакан и двумя руками обнимает Винсента. Сквозь боль он впитывает в себя каждое слово. Чужое «люблю тебя» согревает грудную клетку. Роди не знает, где проходит грань между любовью и одержимостью, не знает, перетекает ли эта странная любовь в сумасшествие или наоборот. Он отбрасывает закостенелые страхи и ненависть и растворяется в своём желании быть здесь, с этим человеком. Прости, Манон, простите, мама и папа. Но он выбрал себя. И его.***
На следующий день один из поваров спрашивает, не знает ли Роди, почему шеф весь день витает в облаках. Роди только пожимает плечами в ответ и предлагает уточнить у шефа лично. Он чувствует, что не только он теперь дышит полной грудью, но и его жизнь. В следующем ноябре они… Вместе. Как и в послеследующем марте. И в дальнейшем декабре. Роди нравится узнавать, что Винсент умеет улыбаться чаще, чем два раза в день. Винсенту, похоже, нравится предпринимать мазохистские попытки научить Роди готовить. Роди думает, что однажды им стоит уехать за город и не притягивать лишние слухи о том, почему шеф и официант живут вместе. Винсента устраивает любой расклад. Кажется он готов жить как угодно, лишь бы той жизнью, где рядом будет Роди.