«Ты провел меня сквозь тьму, в которой для меня одного в один момент погасли все огни. Ты показал мне свой мир, держа мою ладонь в своей»
С Чонином одноцветной темнота не была — она казалась густо обмазанной разноцветным слоем красок. Пока мимо проносились ночные огни, а песни с рок концерта оставались позади, Чонин переплел с рукой Хенджина пальцы и отвернулся к окну. Непривычное чувство. На пальцах Чонина осталась яркая краска, следы флуоресцентного розового и желтого. Хенджин проводит по ним невесомо, мягко и осторожно. Ему нравится искусство. Нравится сама идея всего искусства, что есть земле — самовыражение, возможность сказать и быть услышанным, изобразить и быть признанным. Хенджин может прослезиться от слишком сильной, трогательной картины — настоящего откровения. Может часами напролет бродить по галереям. В творческом потоке может забыть о сне, еде — обо всем забыть и его как будто в этом мире и вовсе нет, он в каком-то другом, своем, в недосягаемости, в невесомости. И Хенджин так жил. Творил в своей студии, как выражалась Хена, «сложившись в три погибели». Творил и называл это искусством абстракции, пока за спиной стояла целая компания, жаждущая все новые и новые картины, устраивающая, по мнению Хенджина, наискучнейшие, бессмысленные заседания, (на них ходила О Хена по своей доброте душевной). Однако Хенджина это никогда не обременяло: само существование компании, обязательства, бумажная волокита, сроки, люди, которых он не помнит и назвать по именам не сможет. Никогда ему до этого дела не было. Но мамины слова так и стоят набатом: «Оглянись, мой мальчик, и увидишь берег. Море страданий безбрежно, но стоит только обернуться». Хенджин ее слова всерьез не воспринимал. Если все время оборачиваться назад, шею можно вывернуть. Так он думал. Но кто ж знал, что в эти слова она вкладывала совершенно другое. Как оказалось в свое время она беспокоилась о жизненном пути так же как и Хенджин сейчас. «Увидеть берег» означало — вернуться на истинный путь. Хенджин теперь понимает. Сейчас он погряз в такой тьме, что и собственных рук не видит. — Вам нравится рок музыка? — спросили его вчера. Хенджин, услышав приятный, ненавязчивый запах шампуня для волос, понял, что это Чонин и кивнул. Он прислушивается к тому, как Чонин ставит на кухню контейнеры, как расхаживает по комнате туда-сюда и садится в итоге на пол. — Будет музыкальный фестиваль на выходных. Хотите пойти? «Музыкальный фестиваль рок-музыки». Хенджин пожимает плечами. Он рисовал для него постер когда-то. И Хена об этом постоянно напоминала. «Тебе что не интересно посмотреть на собственную работу?» — ворчала она. Но дело было в людях. Проблема даже. Большое скопление людей очень раздражает. В особенности таких, как Хенджин. А увидеть то, что он создавал, то, что еще мог создавать год назад — его от одной только мысли об этом выворачивает наизнанку. Хенджин сидел на корточках рядом с перекрытым турникетом и читал спортивную газету из какого-то ларька. Как только он увидел очень знакомые, изношенные конверсы и услышал приятный запах протянул ладонь. — Возьми меня за руку, — попросил Хенджин. Чонин смущается и заливается краской. Он довольно закрытый человек и людей, с которыми держался за руки мог пересчитать по пальцам. Удивительно, что среди них теперь числился Хенджин. Потрясающий художник, известный за пределами Кореи, постоянно у себя на уме и не от мира сего, импульсивный и эмоциональный и, на удивление — внимательный и чуткий. В этот теплый вечер сцену вдалеке освещали яркие софиты. Толпа подпевала и танцевала в такт. Рядом со сценой по обе стороны Хенджин видел постер. Контрастные цвета, смелые мазки. По щекам течет что-то обжигающе горячее и хочется опустить взгляд, сжав чужую ладонь в своей. Интенсивное звучание флуоресцентного розового, как вспышки, как салют посреди темноты… Хенджин не может видеть так как прежде. Кажется, на него только сейчас снизошло это осознание. Он просто разучился. Чонин тянет его за собой подальше от сцены и за всю дорогу не произносит ни слова. Они идут мимо парка, ярмарки, автобусной остановки. Все еще держась за руки и очень хорошо понимая каково это — остаться одному. Одному в этом огромном мире. Чувство словно свет выключили. — Что если, — нарушая тишину, произносит Чонин, — что если я продолжу приходить? — Я настолько тебе нравлюсь? — Губы Хенджина растягиваются в улыбке. И Чонину остается только отмахнуться и сказать чтобы он замолчал побыстрее и перестал говорить глупости. Настолько откровенные вещи, что если сказать их вслух покажется, что это самая глупая на свете вещь. А с глупостями Чонин в последнее время зачастил. Начал прямо со дня их знакомства с Хенджином и не мог остановиться. Он ведь знал, что пропускать пары, как минимум плохо. Пропускать столько, сколько пропускает он — за это и отчислить могут. А от этого никому лучше не будет. Мама капает на мозги разговорами о магистратуре, учитель Со — презирает и в лицо говорит о том, какой он разгильдяй и, что будущего у него нет. О, если бы он только знал, если бы хоть раз поверил, что все, что с Чонином происходит — случайность и нелепость. Чтоб его, этого деда. Две недели назад, когда солнце зашло за горизонт и до закрытия университета оставался час, Чонин мчал до него на велосипеде с домашним заданием в рюкзаке. Он верил, что успеет его сдать до крайнего срока. Оставалось ведь пять минут езды и на душе не было тревожности и каких-то мрачных мыслей — было относительно спокойно. Но внезапно какому-то ума лишенному захотелось пройтись на красный. Чонин резко затормозил и упал на землю вместе со своим заданием. — Придурок! Ты что слепой? — Крикнул тогда Чонин. Макет торгового центра был разрушен. Превратился в ничто за считанные секунды. И как назло преподаватель Со не поверил в случившееся, «глупые отговорки», «вам бы лишь отлынивать от заданий, Ян Чонин». И Чонин так устал. Устал от разочарования, неоправданных надежд, устал от того что все происходит у него «как обычно». Устал от несправедливости. Но что-то не дает опустить руки. Что-то подталкивает двигаться дальше. Как Сынмин любил повторять, Чонин — порыв. Один сплошной порыв. — Сколько говоришь у тебя задолженность по часам? — Пятьдесят. Староста замер с бумагами и уставился на него, как на сбежавшего из психбольницы. Левый глаз начинал дергаться, а губы сложились в прямую такую линию. — Тебя выпрут отсюда, в курсе? — Не выпрут, если дашь анкету. Сынмин пожалел об этом наверное сто раз, но все же анкету дал. Молча, и даже не взглянув в его сторону. Вылететь из универа, в данной ситуации, означает — проиграть. Чонин стучал в дверь, пока ее не открыли и сунул какому-то парню анкету в руки. Тот выглядел чуть старше. Очень рассеянно, хотя секунду назад Чонину казалось, что ему дадут такую очень хорошую затрещину за беспокойство. — Я здесь от О Хены. — Волонтер? А ведь в голове Чонина разворачивался гениальный план: стать волонтером и восполнить все пропущенные академические часы. Он гордился этой затеей. Проще ведь и быть не может. Но Чонин не догадывался, что тот кому придется помогать окажется — Хенджин. Хенджин выглядел живее всех живых, но говорил странные, даже депрессивные вещи. Чонин задавался вопросами: «сколько же человек способен выдержать?» Хенджин же думал, что находит себе пустые оправдания. Почему именно сейчас? В голове будто бы пусто. Он словно вытряс из себя все, что можно было. Превысил лимит. Говорят же, художники и писатели живут до 25. Хенджину 23 и ему впервые страшно. Страшно оказаться на краю пропасти. Совершенно одному, без идей, без искусства — совершенно пустым. Никем по сути. Хена говорила, «выгорание». Может и оно, откуда Хенджину знать? Раньше он творил без оглядки назад и о таких вещах не задумывался. Пустая трата времени. Хена утешала, «пройдет». Хенджин безвылазно сидел дома и думал, когда же? Хена упоминала и творческий кризис. Ну, это конечная, думал Хенджин. Если он не может творить — он, судя по всему, умер. И просто существовать, место занимать — большого смысла нет. Хена говорила много всего. Такая болтушка. Просто так воздух сотрясает. — Бестолочь! Ты почему ничего не съел! Хенджин слышит аромат духов. Цитрусовые, сладкий лимон, яркие нотки корицы, даже слишком яркие и насыщенные — пахнет за километр. Нет никаких сомнений, что это О Хена. — Хван Хенджин, где твоя кровать? — Хена обходит студию и возвращается к подоконнику. Хенджин смотрит за подолом ее желтого платья, что нервно кружился из стороны в сторону — складочка к складочке, и причудливо выглядывающее кружево. — Выкинул, — вздыхает он, — занимала слишком много места. О собирает руки на груди, желтый подол с кружевной вставкой дернулся в сторону. — Футон? — спросила она, видимо, заметив на чем он лежал все это время. Хенджин кивает. — Изобретально. — Хмыкнула девушка и села рядом. — Отодвинься, дышать невозможно. Хена в ответ ударила его в плечо. Хенджин аж завалился в сторону и удивился, как с каждым годом ее удары становятся все сильнее. Они провели все детство бок о бок. Мама Хенджина часто уезжала по работе, а дом семьи О был прямо за его. Так и получился их дуэт. Хенджин придумывал разные игры, Хена с большим энтузиазмом в них вступала. Сейчас почти ничего не изменилось. О Хена — креативный директор в компании Хенджина. Он рисует — она продает. — Как вообще себя чувствуешь? — Спрашивает она, так будто бы Хенджин болел каким-нибудь гриппом или орви. «Как и вчера» — отвечает Хенджин на подобное. Уже как полгода он отвечает одно и то же. Он чувствует, словно перед ним огромное белое полотно. Непосильных размеров, выше его самого. Рядом стремянка, банки с краской и кисти. А у него самого будто связаны руки за спиной. И вокруг темнота. Такая густая, что кажется тела и вовсе нет, что оно растворилось в сгущающейся тьме. И вот он бессильный стоит посреди всего этого. Холст кипенно-белый слабо освещает темноту и давит, как стена. Интенсивное звучание флуоресцентного розового как вспышки, как салют посреди ночного неба, контрастные пятна: индиго, флуоресцентный желтый. Бывало, Хенджин думал о музыке, пока писал картины. Погружался как в бассейн и чувствовал все одновременно и очень много. Какие чувства вызывает музыка, что ощущаешь, стоя под сценой? Хенджин всегда вдохновлялся вещами отвлеченными от реальности. И всегда рисовал то, что лежало на душе у самого. — Это рис и жареная курочка, — парень ставит на стол контейнер. Голос его звучал осторожно и спокойно. Хенджин отчего-то почувствовал укол вины. — Стой-стой. Все еще хочешь прибраться? Парень закивал и, достав огромный мусорный пакет, начал складывать весь накопившийся хлам. — Прогульщик значит, — протянул Хенджин, открыв контейнер. — Как зовут? — Чонин. Ян Чонин. — «Чон» как преданность и благодарность? Красивое имя. Хенджин ел рис, поглядывая на то, как Чонин возился со всеми форматами, пустыми флаконами и банками. Хенджин пытался запомнить его. Зачем? Не знал. Давно он даже попытки не предпринимал, а теперь вдруг захотел. У Чонина крашенные волосы, что-то среднее между каштаном и рыжим. Правильные черты лица. Таких людей очень удобно рисовать (Хенджин об этом только слышал). И пахло от него приятно. Кондиционером для волос или шампунем. — Этот преподаватель просто тупица, раз постоянно ругает тебя. — Говорит Хенджин, рассматривая макет с объемными вставками и декором. Чонин хмыкает и бросает на него взгляд. — Знаете, иногда мне кажется, что он отчасти прав. Мои работы ведь всегда очень отличаются от других. Даже если сравнивать исключительно декоративные решения. Мешок волочится по полу, неохотно и неторопливо. Хенджин, отложив макет принимается за рис. — Ты пробуешь то, чему не учат в университете, экспериментируешь, находишь уникальные решения и самого себя. И это здорово. Так и нужно, понимаешь? Чонин слушает его и кивает, наверное так оно и есть. Но человека с набитым ртом и в такой странной позе за столом всерьез воспринимать никак не получается. — Вы рисуете? — Сейчас нет. Хенджин вздохнул и поднялся с места, поплелся к своему футону. — Очень красиво. — Произносит Чонин, рассматривая один из эскизов. Последнее, что рисовал Хенджин. Чонин обернулся и осмотрел снова студию. — Надеюсь вы вернетесь к рисованию снова. — Что ты чувствуешь… — Начинает Хенджин и сам же себя одергивает. На самом деле это было негласным правилом — не рисовать людей и не рисовать для них. Он думал: какая разница о чем они думают? Понимание его искусства другими людьми — от этого ни горячо, ни холодно. Идея рисовать людей сама по себе кажется странной. Вокруг столько всего прекрасного и вдохновляющего: природа, музыка, густой туман в лесной роще, закат на берегу моря. Хенджин рисовал и писал в первую очередь для себя. Но не трусость ли это? — этот вопрос мучал Хенджина в последнее время. Что же им двигало всегда? — еще один вопрос без ответа. — А? Извините, вы что-то… — Что ты чувствуешь, смотря на это? — Хенджин указал рукой на небольшие иллюстрации. Он помнил, что делал их на заказ. Но не знал для кого и зачем — этими вопросами занималась Хена. У него остались только копии. — Мне просто нравится? — Пожимает плечами Чонин. — Это очень круто, Хенджин, правда, у вас талант. Хенджин хмыкает и садится на футон. Чонин обходил студию, волоча за собой пакет. По тому как медленно и не спеша он передвигался Хенджин подумал, что ему относительно спокойно находиться здесь. Возможно, даже комфортно. Эта мысль приносит облегчение. Чонин приходил четыре раза в неделю. Приносил еду, прибирался, если нужно было. А Хенджин и не спрашивал зачем. Анкету он подписал в первый же день. Можно было подумать, что Чонин просто заразился, вдохновился идеей волонтерства и теперь альтруизм стал его единственным смыслом существования. Как для Хенджина искусство когда-то. — Раздевайся. — Чт-что? — Чонин, стоя у раковины с губкой и стаканом в руках, вздрогнул и неловко обернулся на Хенджина. Кончики ушей горели красным и он надеялся, что ему послышалось. Но Хенджин с полминуты появляется на кухне снова в очках с черной оправой и с иголкой и ниткой в руках. — На свитере дырка, вот тут, — Хенджин наклоняется совсем близко и указывает на воротник зеленой кофты. Чонин слышит биение собственного сердца. Быстрое и настолько громкое, что боялся, что его услышит и Хенджин. Он отстраняется и хотел было отмахнуться как-нибудь, «да ладно и так похожу». Но Хенджин упертый до жути. Та еще заноза и любит насмехаться над ним — присвистнул, как только Чонин стянул с себя свитшот. Так они вместе оказались на футоне. Чонин сидел, поджав колени к груди и смотря за тем как Хенджин ловко управлялся с ниткой. Хенджин, сложив ногу на ногу и не издавая ни звука, пропадал в своих мыслях. Однако шов получался ровным и совсем незаметным. — Хорошо получается. — Выдавливает из себя Чонин, потому что атмосфера была очень уж странной и ее хотелось хоть чем-то разбавить. — Красивая спина, — подмигнул Хенджин и отдал свитер. Еще одна особенность Хенджина — он любил все усугублять. Чонин натянул кофту, смутился под внимательным взглядом и снова покраснел, закрыв лицо руками. Хенджин — невозможный. Вот как из всех людей, из всех анкент, ему выпал именно он — человек, который сейчас так безжалостно мучает его слабое сердце. — Есть то, что я очень не хочу делать. Но это нужно сделать. — Говорит Хенджин, крутясь на стуле с контейнером кимчи. — Тогда делай, — пожимает плечами Чонин. В него в тот же миг летит подушка. — Лучше сделать и пожалеть, чем не сделать. Такой у меня девиз. Хенджин нервно повел плечами. Пожалеть, сожаление. Кажется он никогда не испытывал подобного. Были ли вещи о которых он сожалеет? — Не любишь выходить на улицу, да? — Спрашивает Чонин «В точку», думает Хенджин и кивает. — Хена уехала в командировку и мне придется идти на встречу со студией, с которой мы сотрудничали. — Я могу сходить с тобой. Хенджин поднимает взгляд. Все те же спутанные, яркие каштановые волосы, зеленая толстовка с надписью STATE OF MIND. Хенджин запомнил то, как ладонь Чонина ощущается в его и то, как его губы растягиваются в улыбке, причем очень милой. Это сбивало с толку. Улыбка вообще может быть милой? Хенджин крутит головой, прогоняя все мысли. — Так много людей… — Давай просто придумаем ассоциации. Абстракция тоже ведь основана на этом, только на ассоциациях? И эта «игра» успокаивала Хенджина. Секретарь Ян, кто это? «Бататовая голова» «Лысый» «Усы с эпохи чонсон» «Лукоголовый» С Чонином внешний мир начинал приобретать такую же простоту, понятность, как и мир в котором привык находиться Хенджин. В котором он оставался с самим собой, всегда один на один. Теперь такую же безмятежность он смог приобрести и в реальности. «Хотел бы я жить также как ты», думал Хенджин, смотря на Чонина. Пока все кричат «нет» — он делает по-своему. Его ничего не останавливает, он просто делает. О чем еще говорила Хена, так это об искусственном вдохновении. «Посмотри фильм, послушай музыку и попробуй порисовать под это…» Хенджин включил на полную громкость альбом под который рисовал последний раз для музыкального фестиваля. Он лежал на футоне с закрытыми глазами, но ничего так в голову и не пришло. Пусто, подумал Хенджин. Никогда еще такого опустошения он не чувствовал.Что осталось позади?
Что у нас отняли и забрали?
Это может занять много времени,
Но в наших сердцах родится
Новое чувство
«Не дави на себя. Вдохновение придет, откуда вообще его не ждешь» С этими словами Чонин ворвался в квартиру к Хенджину через два дня. Впечатляюще, что тут сказать. Прошли какие-то два дня, а Хенджин успел заскучать. Как же так вышло? — Такой умный, а учишься плохо. — Хенджин плетется на кухню и выглядывает из-за двери. Чонин был в широких джинсах и в свитере с растянутыми рукавами. От него все так же приятно пахло и Хенджину вдруг очень захотелось коснуться его волос. — После экзаменов жизнь стала похожа на лотерею. — Разглядывая кухню, вздыхает он. — И мне, как видишь, не везет. Почему так? — Не спрашивай. У меня даже высшего нет. — Серьезно? — Чонин замирает и Хенджин чувствует неподдельное удивление в его голосе. — Мне нравилось в академии, но преподаватели там очень строгие. Меня выгнали после того, как я проспал экзамен. — Я почему-то и не удивлен. — Хмыкает Чонин. А Хенджин, остановившись в шаге от него, отбирает контейнер с кимчи из рук. — Ну, Хенджин. — Скулит Чонин. И в этот момент показалось, что все те предыдущие два дня прошли как один. Очень серый и безрадостный день. Дни без Чонина только так и ощущались. Удивительно, думал Хенджин каждый раз. Он никогда и никого не подпускал так близко к себе, кроме Хены. А теперь его дни озаряет Чонин и он никого не узнавал так же легко, как его. Они обедали, смотря какое-то шоу по ютубу, как вдруг позвонила Хена. «Хенджинни, тебе совсем не понравится то, о чем я попрошу…» После этих слов хотелось положить трубку и больше никогда об этом разговоре не вспоминать, но увидев то как дрогнули губы Чонина на слова «съездить в Пусан» у Хенджина и рука не поднялась сбросить вызов. Хенджин не любил дальние поездки, не любил встречи с людьми, не любил людные места. Но с Чонином все становилось несколько терпимей, приятней. В Пусане нужно было съездить на выставку начинающего художника и по совместительству его бывшего сокурсника, по словам Хены. Хенджин никогда критиком и профессионалом не был, но такие запросы приходили часто. И все как один, все его «однокурсники» спрашивали: «Ты что, меня не помнишь?» Одно разочарование. Они обошли два зала и вернулись ко входу. — Хенджин, давай сходим к морю? У берега много мусора и небо пасмурное, но улыбка Чонина стала какой-то даже спокойной. В несколько раз спокойнее и больше, чем обычно. — Я вырос здесь, — начал Чонин, пока его каштановые волосы перебирал ветер, а конверсы засыпал песок. — Пусан хоть и совсем не идеальный, здесь мусор, много проблем и несчастных людей, но я не видел другой жизни, понимаешь? И только взглянув на море, становится легче. Хенджин наблюдает за прибоем, за тем как волны разбиваются о берег, за чайками и лёгкие заполняет освежающий бриз. Вот, наверное, что означает «любить». «Любить» что-то с очевидными недостатками, не идеальное и все же родное. Если это ощущается как часть души, значит любишь. И нет у этого чувства точки возврата. Хенджин сторонился людей и близко никого не подпускал. Он и не любил до этого момента никогда. — А сейчас поедет поезд Сеул-Пусан или «Мугунгва». Что-то из этого. — Ты бы хотел жить здесь в каждой из вселенных? — Да. В каждой. Поезд перебивает шум волн. И значение слова «любить» становится все понятнее и очевидней. И Хенджин понимает, что если обернется — увидит берег. Хенджин брызгал на полотно синюю, голубую и желтую краску, соединял абстрактное с реальным, думал о прохладном бризе, шуме волн и о Чонине. О его словах, о том как его ладонь ощущалась в своей собственной. Хенджин никогда не вдохновлялся людьми. Это было в новинку. Все то, что он переживает никуда не вписывается и ни на какую ментальную полочку не положить. То как Чонин наклонился к нему и оставил мягкое касание на губах тогда на пляже — это не было сравнимо хоть с чем-то, что он чувствовал. За окном накрапывал дождь, ветер легко тряс ветви деревьев. Затянутое небо не проходило уже второй день. У Чонина был обычный день и очередная наискучнейшая пара в университете, как вдруг О Хена позвонила со словами: «Ты должен это увидеть. Хенджин снова взялся за кисть». Чонин оказался в его комнате через полчаса. Ничего кроме огромного полотна и Хены не было. — Только посмотри, — улыбается Хена и показывает на бурное смешение красок. Лазурный, брызги хромого желтого и надпись «любить», ходила по кругу, напоминая солнце. Иллюзорное пространство, где лишь бескрайнее море и царит спокойствие. Литературное описание, кричащее о любви. Хенджин все еще способен на такое, думает Чонин. Глядя на полотно слышишь шум волн и постепенно тебя уже окутывает бриз. — Что ты думаешь насчет Хенджина? — Спрашивает Хена и предлагает кружку чая. Хенджин — импульсивный, непредсказуемый, самодовольный, немногословный, не любит когда заглядывают в душу и все же… — Он удивительный, — произносит Чонин и отпивает из большой глиняной кружки теплый чай. — Я чувствую, что хочу быть ближе к нему. Чонин не встречал таких людей, как Хенджин. Как бы банально это не звучало, но Хенджин не подходит ни под одни характеристики, ни под одни описания. С ним хотелось проводить как можно больше времени. Он не знал, чего ждать и на что надеяться. Хенджин очень самобытный и постоянно у себя на уме. Чонин не знает, что творится в его голове. Ни в тот раз на пляже, ни сейчас когда он увидел его у своего университета. — Хенджин? Что ты здесь делаешь? Хенджин улыбнулся и произнес одними губами: «привет, Чонин» — Мне стало скучно и я решил посмотреть, где ты учишься. — Взгляд Хенджина гулял, то по заданию за спиной Чонина, то по его волосам, а потом, как это обычно бывает, остановился на его губах. — Учись хорошо и не пропускай больше, понял? Чонин закатывает глаза. От Хенджина это слышать, как минимум странно и неестественно. Они прошлись по кампусу и сели на ближайшие лавочки в стороне от самого универа. — Хенджин, — произносит неожиданно Чонин и оборачивается. Тот смотрел куда-то перед собой отсутствующим взглядом, пока ветер играл в светлых прядях. Невозмутимый и недосягаемый. — Хочешь провести вместе выходные? Такой торжественный тон, думает Хенджин, прокручивая в голове предложение по кругу. Все вдруг в его жизни начало так или иначе касаться Чонина. Хенджин не знал, что испытывал по этому поводу. И на вопрос Хены, нравится ли ему Чонин, Хенджин, конечно же, отмахнулся, ничего толком и не ответил. Потому что такое впервые. — Хорошо, а что если бы ты увидел его с кем-то другим, девушкой или парнем, что бы ты почувствовал? Хенджин лежит на футоне посреди комнаты и, когда в его привычный хаос из мыслей о Чонине ворвались слова Хены, кидает в стену подушку. «Все очевидно»«Дорогая мама, когда я творю и создаю от меня все отворачиваются. Но вот огонь внутри меня погас и кто-то смог меня полюбить»
Хенджин запомнил то, как его губы растягиваются в улыбке и как ощущается его ладонь в своей собственной. Помнит запах его волос. Но пугала и не давала покоя мысль: сможет ли он узнать Чонина среди толпы? Достоин ли он его любви и нужен ли он ему такой? В парке аттракционов очень людно. Все лица размываются и шум поглощает со всех сторон. К Хенджину кто-то подходит и что-то говорит. Но он не может сосредоточиться ни на чем. Сердце бешено колотится в груди и все конечности немеют. Хенджин смотрит с испугом и непониманием. Чувствует, как из глаз готовы хлынуть слезы, когда его берут за руку и он узнает. — Я много кому насолил и очень много людей ненавидят меня, но я не помню чтобы среди них был ты, Чонин! Хенджин, пройдя пару метров, садится на скамейку, что огибала большой куст гардений. Он срывает один цветок и смотрит на форму лепестков, потягивает за них и трет подушечками пальцев, вглядываясь в нежный цвет. На какое-то время это успокаивает. — Хенджин, я… — начинает Чонин и резко останавливается. «Я вовсе тебя не ненавижу». Совершенно идиотская идея была пригласить Хенджина сюда, он только сейчас понимает это. — Хочешь я тебя провожу или сходим в другое место? Чонин запомнил одно — если Хенджин чувствует себя уязвимо или неуверенно, он быстро раздражается. Такое уже случалось несколько раз и каждый раз Чонин не знает, что делать. Они идут в тишине, перебиваемой лишь шумом проезжающих машин. — Я видел твою новую картину, — произносит Чонин и замечает боковым зрением то, как мгновенно напрягся Хенджин. — Она очень красивая. Просто потрясающая… — Чонин, я не помню как рисовать. — Вертит головой Хенджин и усмехается. — Как берусь за кисть понимаю, что уже ничего лучше того, что было не смогу создать. Я бросаю на полпути или вообще не начинаю. Они останавливаются у небольшого парка. На деревья были натянуты гирлянды. Они сверкают светло-желтым и освещают улицу, погрузившуюся в сумерки. Над Хенджином свисают несколько лампочек-светильников, подсвечивают светлые пряди и глаза, светло-карие с небольшим переливом. — Ты не забыл как рисовать. — Мотает головой Чонин и берет его руку в свою. — Ты забыл зачем рисуешь. Чонин делает шаг навстречу. Встав на носочки и собрав лицо Хенджина в ладони, касается его губ. Почти так же как на пляже. Тогда Хенджин отвел взгляд и лег на песок позади себя. Сейчас же он легко коснулся его волос и оставил там, в спутанных прядях светло-розовую гардению. — Ты даешь мне надежду, потом отступаешь. Это сбивает с толку. Скулы Хенджина вдруг вспыхивают красным. — Надежду?.. — Смотришь все время на губы, протягиваешь руку, просишь- Но тирада Чонин обрывается на полуслове. Хенджин потянув его за воротник черной рубашки, отвечает на поцелуй. В ответ не спеша сминает губы, касается их всего несколько раз и, оставив руки на груди отстраняется. — И как только можно быть таким прямолинейным? Раздражаешь. Но губы Чонина, так как будто бы он этого не слышал, растянулись в улыбке. И, протянув руки, он как кот ластится и целует в шею. — Это даже хорошо. Знаешь ведь, что любви противоположна не ненависть, а равнодушие? И вдруг хлопья снега, что оседали на душе обернулись лепестками сакуры. Их нежно и мягко уносит вдаль теплый ветер и пропевает такое знакомое уже Хенджину понятие, «любовь». Мир словно сбросил вуаль. Хенджин слышал, как ветер трясет кроны деревьев, слышал шум прибоя и как люди вокруг говорят о любви. — У меня прозопагнозия. Но я вижу части лица. Вижу, что есть нос, вижу, что есть глаза, и рот, и уши. — Говорит Хенджин, пока в студию через окна струились лучи солнца. Он лепил что-то из глины, все время окуная пальцы в воду и выравнивал серую массу перед собой. — Но я не могу удержать это все в голове. Выстроить образ. Чонин кивает. Сложив руки на столе, он наблюдал за Хенджином. Смотрел на то, как аккуратно и изящно его пальцы справлялись с глиной, наблюдал за тем как из небрежного пучка выпадают светлые пряди. Одна такая падает прямо на глаза и Чонин чуть пододвинувшись, заправляет ее за ухо. Хенджин в этот момент замирает. Он смотрит на глину перед собой и хлопает глазами с полминуты. Чонин еле сдерживается от смеха. Он и не обращал раньше внимания на то, какой Хенджин все-таки милый. — А как ты узнаешь меня? — По волосам, походке, — перечисляет Хенджин, разминая глину в руках. — Ну, и по движению твоих губ. Чонин усмехается и подпирает щеку рукой. Это интересно. То как живет Хенджин, то как справляется с не узнаванием лиц. Чонин опускает взгляд с карих глаз на полные губы. Из-за того, как Хенджин был сосредоточен они были сжаты и сложены в прямую линию. Чонин подает корпус вперед и целует, оставляет совсем быстрое касание. Те дрогнули в улыбке. Занимательно, но Чонин понимает, что не смог бы жить также. Ведь, когда в глазах Хенджина огонь, он слишком красив, чтобы не смотреть на него в ответ. — Прогульщик. — Цокает Хенджин. — Что ты потом будешь делать со всеми пропусками? — Я посчитал, что могу пропустить только сорок часов без выговоров и отчисления. — Говорит Чонин, самодовольно задрав подбородок, и выставляет перед ним обе ладони. — Так что у меня есть еще десять. Хенджин смеется и, коснувшись его подбородка пальцами, перепачканными в глине, целует. За спиной бушует море, волны разбиваются о камни и освежающий бриз дует в спину. Хенджин оборачивается и видит берег.