Pretending - Daniel Shake, Xenaex
Прохладный ветерок просачивается сквозь приоткрытые окна, скорость, нелюдимая пустота и полноценная свобода, заставляющая мурашки бежать по коже, и ощущать то, что ты главный в своей жизни, что это только твоя дорога, твой путь. Ты живешь, ты дышишь полной грудью, а значит ты живешь. И ненадолго это отвлекает от тревожных мыслей, отключает режим вечной работы, глупый страх, стереотипы и все остальное, что терзает его уже несколько дней. Но почему-то сейчас это не приносит той свободы, того счастья, что были раньше. Словно сейчас ему чего-то не хватает. И может, далеко в душе, он понимает. Понимает, почему сердце разрывает, почему хочется сбежать, исчезнуть, забыть все то тепло. Понимает, но сам себе боится в этом признаться. Жалкий и подлый трус. Едет, рассматривает знакомые улочки, вспоминает, как катался тут с друзьями, слушал музыку на полной громкости, проезжает Исаакиевскую площадь, тот самый величественный собор, куда хотел забраться с ним. Вспоминает их песню, разговоры, громкий смех и… многое другое. - Сука! Как же невыносимо-то, блять! Рычит сам себе, тормозит резко, останавливается на стоянке, выходит из машины, закуривает сигарету и смотрит на ту самую площадь. И вспоминает Его. Вроде ничего не было, чисто двухмесячная интрижка, легкий флирт и секс по дружбе, а, блять, все равно мозг изредка подкидывает флешбэки, заставляя задуматься, вспомнить что-то, улыбнуться и погрузиться в эти теплые мгновенья снова. Будь они неладные! Потому что чертовски больно. И даже просто находится в городе больно. В городе, что буквально кричит о нём. Холод, леденящий холод обволакивает, проникает под теплую толстовку и словно царапает мужское тело, пропитывая своим холодом. Мужчина вдыхает, выпускает дым через рот и делает еще одну тягу. Мысли очищаются, все волнения уходят на второй план, остается лишь мороз, сковывающий цепями душу. А хочется тепла. Его объятий. Его глаз. Его улыбки. И почему именно от него исходило то самое искренне, солнечное тепло, которым хотело окутаться в холодный зимний день. Почему его глаза ассоциируется с теплом, когда в них сплошных океан и холод? Блядские голубые глаза. Смотрит на дисплей телефона, замечает, что на улице глубокая ночь, смотрит в небо, решаясь на что-то, а затем находит знакомый контакт, набирает и… искренне надеется быть услышанным. Гудки. Один… Два, три… Четыре… пять… И не ответа. Усмехается. Заслужил. Слушает еще пару секунд бесконечные гудки, что так противно отдаются эхом, крепко сжимает телефон и смотрит на зажигающийся дисплей, на фотку, что так светит в этой тьме. Улыбается печально, проводит пальцем по экрану и шепчет: «Значит не судьба». Закуривает, кидает взгляд на проезжающую машину, а следом с удивлением замечает вибрирующий в руке телефон. Перезванивает. Блять. А может быть судьба...? Принимает вызов, улыбается облегченно и слышит голос, сонный, немного хриплый, но все же уже родной. - Ало. Замирает слегка, вслушиваясь в мерное дыхание, ровное, приглушенное… какое-то умиротворённое, наполненное тем самым спокойствием и теплом. Собирается с мыслями, выдыхает громко и смотрит в небо, молясь всем существующим богам. - Привет, актер, как твои дела? – Привычный дружеский стеб всплывает сам собой, и то, как мужчина по ту сторону экрана позиционирует себя заставляет умиляться до сих пор, не припомнить – грешное дело. По ту сторону телефона слышится фырканье, какое-то копошение, тяжелый вздох и явное желание, послать собеседника куда подальше. Но Антон перебивает, надеясь, что его все же выслушают. - Это какая-то хуйня, понимаешь…? - Нет, не понимаю. Снова усмехается. Мужчина перебивает, грубит, сердится, явно недовольный ночным звонком, да и еще таким тупым, но трубку не бросает, ожидая дальнейший разговор. - Арсений, прости пожалуйста, - стыдливо улыбается, проводит рукой по волосам, подбирая нужные слова, - я знаю, что ужасно поступил, что нельзя было так, Арс. Прости, - шепчет моляще, прикрывает глаза, вновь обращаясь к небу, пытаясь сформулировать свои мысли во что-то грамотное, стоящее сна дорогого человека, - но мне… так хуево, Арс. - Шаст… - Хочешь покататься? Давай я… - Нет, я спать хочу, - обрывает грубо, бурчит что-то себе под нос, шуршит чем-то, а потом резко выдает, - ты охуел совсем? Время 3 часа ночи. Если ты просто решил сказать, как тебе плохо, то я тебя разберу на органы и продам на черном рынке. Понял? Кивает. И улыбается. Угроза быть разобранным почему-то не кажется какой-то страшной. Наоборот даже. Особенно сейчас. - Ты придурок, знаешь об этом? Но в ответ Антон лишь заливисто смеется, опрокидывая голову куда-то назад и наслаждаясь бурчанием коллеги, о том, что он вообще-то серьезно. Смотрит на небо вновь, и впервые за это вечер отмечает всю красоту звезд. Такие же красивые, как родинки на теле. По ту сторону слышится тяжелый вздох. - Что-то случилось? Ты где, блять, сейчас? Голос спокойный, без лишнего волнения и злости. Либо смирился с тем, что он дурак, либо все-таки судьба. И это заставляет улыбаться в сотый раз, верить в лучшее и чувствовать знакомое приятное тепло, что на Руси бабочками в животе называют. - Арс... минутку, сейчас, – обещает он, успокаиваясь. Обходит машину, садится за руль, вспоминает о том, чем думал все дорогу и решается на что-то большее, - пожалуйста, давай увидимся. Сейчас. - ... - Я знаю, что я мудак. Знаю, что ребенок для тебя. Знаю, что обалдуй и дурень. И знаю, что сам не знаю, чего хочу. Но, - теряется, дышит прерывисто, бегая глазами по окнам недалеких домов, - но Арсюш, я знаю, что хочу тебя. Пожалуйста. Ты очень сильно мне сейчас нужён. Выдыхает резко, замирает. Прислоняет динамик ближе к уху, в надежде услышать хоть что-то, кроме этой оглушающей тишины. Сердце громко стучит, руки дрожат, а липкое и горько отчаяние захватывает каждую клеточку мужского тела. - Не судьба… - молвит одними лишь губами, неслышно, отчаянно, уже придумывая, как красиво закончить разговор… Как тут же слышит: - Хорошо. Что? Хорошо? Правда? Выдыхает облегченно, смахивая рукой небольшие капельки пота, улыбается во всю, что-то счастливо бормоча себе под нос. - Только давай так, я вышел, и ты стоишь напротив. Ок? – Продолжает собеседник. – Я буду готов через 20 минут. И отключается. А Антон лишь неверяще, и как-то восхищенно смотрит на потухший дисплей телефона, улыбается по-глупому, как болван, и понимает, что мужчина с его фантазий и правда согласился увидеться с ним сейчас… просто и легко, словно он хороший парень, никогда не делающий ему больно. - Значит судьба… - тихо повторяет он, смотрит на звезды и по-детски загадывает единственное заветное желание. Заводит машину, проверяет руль и выезжает с парковки.***
Он выходит и… Тело каменеет. Застывает вдруг столбом. Стоит и смотрит, вглядываясь в темный силуэт, боясь лишний раз вдохнуть. Лишь бы не спугнуть. Лишь бы снова не потерять. Арс приветливо машет рукой, оглядывается вокруг, проверяя двор на наличие людей. Ступает медленно, слегка кутаясь в черную толстовку. Надевает темный капюшон, чтобы случайно не узнали. Останавливается подле него. Смотрит устало. Ожидая, слова его. И так чертовски хочется его… поцеловать. Обнять, прижать к себе покрепче, уткнуться носом в темную макушку, ощутить то самое тепло, уют и дом родной, и просто насладиться мимолетным счастьем. Но Антон молчит, превращаясь в оголенный нерв, что бурно реагирует на все. Смотрит внимательно, изучает, заглядывая в самую душу, вдыхает глубоко, улавливая знакомый аромат. Чуть-чуть кофе, мяты… смородины…, чего-то ягодного и вкусного. Но не приторно сладкого. Приятного. Похожего на аромат его парфюма, который когда-то так сильно его бесил. И лучше бы до сих пор бесил. Лишь бы рядом. И он задыхается от нахлынувших воспоминаний, и еле держится на своих ногах. Запах Арса пробирается под кожу. И Антону, вдруг кажется, что даже вода не смоет этот аромат с него. Он кружит голову, заставляя коленки трястись и ноги подкашиваться, и он вдыхает его глубже, впитывая в себя, запоминая до дрожи, до звездочек перед глазами. Потому что скучал. Ему так не хватало этого невыносимого человека, не хватало этих голубых глаза и теплых касаний, не хватало этого аромата в его пустой квартире, где его никто не ждал. - Шаст. Тот окликает, щелкает пальцами перед лицом, привлекая к себе вниманье. Улыбается мелко, радостно немного. Смотрит своими бездонными глазами, трепетно, с заботой и волнением. Переживает. Такой сонный, слегка смущённый и взволнованной, что так и хочется прижать к себе. Антон моргает часто. Улыбается, бормоча нелепые извинения. Прокашливается слегка. - Арсений, - говорит нерешительно, делает маленький шаг, боится спугнуть, осторожничает, замечая вопросительный взгляд. Кивает, все понимая, проходит к двери машины, открывает ее, поясняет, - садись. Тут холодно, ты можешь заболеть. Да и увидит кто. Попов соглашается, оглядывается вновь по окнам дома, замечая лишь пару светлых окон. Садится в машину, осматривается, вспомянет, как когда-то сидел в ней, слушал музыку, что-то рассказывал, изредка пел и смеялся над нелепыми шутками, как любовался ночным городом, красотой неба… … и просто счастливым собой. - У меня эта неделя была ужасная, - делиться он, как только хлопает водительская дверь, - в театре с этими репетициями сошли с ума. Пиздец какой-то! Еще я потерял шапку. Четыре раза чуть не попал в аварию на ебанном мосту. Один раз меня чуть не сбили даже, … А Шастун оборачивается и… залипает. Залипает на то, как жизнерадостный мужчина снова что-то эмоционально рассказывает в его машине, сидит рядышком, греет своим присутствием, раскрашивая темную и серую ночь. Что-то или кого-то пародирует, показывая все свои актерские умения, жестикулирует, объясняет что-то. Как негодует от объёма сценария нового фильма, как боится обложаться и сломать себе «киношную» карьеру. И он на половине уже сдаётся понимать всю суть, которую актер пыталась ему донести, предпочитая тихо сидеть, любоваться, наслаждаясь, что это солнце сейчас его. - Еще, прикинь, какой-то козел на перекрестке облил меня лужей на дороге. Чисто в соседнюю кафешку вышел за кофе, а такой пиздец. Охуеть, да? Резко замолкает. Смотрит на него своими горящими глазами. А Шаст теряется, не зная, что сказать. - Да, - легко кивает, смеясь тихонько, - весело же ты живёшь. А что ему еще ответить? Он ели как к концу рассказа вернул себе разум и способность к разговору, что уж говорить о поддержании разговора. - Ага, - пожав плечами, тот кивает с легкостью, соглашаясь. Смотрит на Шаста с детским прищуром, улавливая легкую панику и непонимание в травянистых глазах. Осознает, что тот последние минут 10 коллега витал где-то в облаках. Отворачивается, улыбается сама себе. - Арс… - М-м? - Ну… это ведь просто опыт, да? На будущее? - Что именно? - Ну…, - медлит, не зная, как завуалированно узнать его мнение на счет них, - все? - Возможно, - хмыкает, кивает, плечами пожимает в соответствующем жесте, неловко поправляет руками края толстовки. Смотрит заинтересовано, с легких азартом и любопытством. А Шаст осекается, понимая, что полгода назад эти глаза горели ярче, - все случается к лучшему. Даже боль случается к лучшему. Я знаю. И отворачивается. И снова между ними тишина. Давящая, липкая, безумно неприятная. Которую так и хочется прервать. - Арс, я дурак. - И? - Что, мне сделать, чтобы ты простил меня? - Пойти нахуй и взяться за голову. Шастун кивает, соглашаясь. Такой ответ он предполагал, и был даже готов попробовать данный совет, но было одно НО: - А если я хочу на твой хуй, то… что делать? Боится. Тараторит быстро. Глаза зажмуривает, боясь столкнуться со штормом в голубых глазах. Слышит приглушенное, надорвавшееся: - Что…? И неуверенно кивает, все так же не открывая глаза. А Попов вскидывает голову, взрывается за доли секунды. Вспыхивает как спичка, отпуская скопившуюся в ярость. Поворачивается к Шасту всем телом. На красивом лице играют желваки, нахмуренные брови сведены на переносице, а глаза прожигают Антона, отражая всю ненависть и злобу. Смотрит так, словно ломает того у себя в голове. Но ломает не от жестокости или ненависти, а от своей безответной любви. - Что? - повторяет приглушенно. – Ты, полгода назад, мне сказал, что мы просто трахались. Что, ты, жалкий щенок, хотел экспериментов. Но в итоге это все оказалось не твоё! – вскидывает руками, срывая голос. Смеется тихо, наигранно, хлопая пару раз в ладоши. А у самого обида в глазах. Боль, ничем не прикрытая. Такая, что сдохнуть хочется. - Все решили же! Не..!? Последний выкрик разрезает тишину. Шипит. Кричит отчаянно внутри. Отворачивается к окну. Дышит тяжело, чувствуя, как сердце стучит уже в самом горле. Боль, пережитая полгода назад, возвращается обидой, непониманием, что он тогда сделал не так. Она душит, разрывает, больно сжимая покалеченное сердце. А в глазах сплошная обреченность, холод и лед, корку которого взрывают после весны, и наблюдают как вода начинает выливаться, а трещины расползаются все быстрее. - Арс… - Заткнись! И Антон кивает, соглашаясь. Молчит. Пережидает. Взгляд стыдливо опускает, сдерживая непрошенные слезы. Сжимает руки в кулаки. А Попова передёргивает от чужого, но такого дорогого сердцу голоса. Мужчина, наверное, и не помнит, когда он в последний раз слышал мягкий Шастуновский ровный баритон вне съемок. Ему физически не хватало сил слышать его где-то вне работы. Душа рвалась на части, потому что никто не предупреждал, что будет так больно из-за простого голоса любимого человека. - Почему…? - шепчет Арсений сорвано, зажмуриваясь из последних сил, лишь бы не сорваться на чертову истерику. - Почему, Антон, опять, сейчас… Зачем? Полутьма машины сдавливает. А шепот, что раздался в ней… убивает. Погружает в себя, оплетает вязким болотом, не давая дышать. Трудно заставить себя не сбежать, не сорваться с места, чтобы избежать всей той боли, что тот передает. Неужели настолько…? Антон жмурится. Вдыхает глубже. Смотрит на Арсения, который вглядывается в него. Недвижимый, будто обескровленный, с таким отчаянием в глазах, что непроизвольно тонешь в когда-то теплом океане, что сейчас больше походило на озеро соленое, еле как держащие его наплаву. А еще, на… Мертвое море, в котором та самая пугающая темнота и… пустота. - Арс… - шепчет совсем тихо, еле слышно, дрожит слегка, - я испугался, слышишь? - он несдержанно выдыхает, зажмуриваясь, лишь бы не смотреть, лишь бы не видеть эту боль, - это не оправдывает меня, я знаю. Но я… влюблён, слышишь? Всего несколько глухих слов, а сердце сжимается. Рвется на куски. - Что? – глухо, совсем безмолвно, одними губами, отчаянно, с капельками слез уголках глаз. - Влюблён. - Мило. Произносит совсем тихо, быстро, усмехаясь горько. Вздрагивает, будто бы выходя из транса и опускает взгляд на чуть дрожащие руки, кивает слабо, будто осознание и воспоминания накрывают только сейчас. - Влюблён, - опустошённо повторяет его слова, поднимая руки к лицу и накрывая ими покрасневшие глаза. Больно. Как же, сука, больно смотреть на такого Арсения. Разбитого, обреченно поникшего… И почти безжизненного. А еще больнее, понимать, что причина этой боли – Ты. И мир вокруг рушится. Исчезает. Растворясь на глазах. - Чего боялся? – обыденно, спокойно, словно они разговаривают о предстоящем концерте. - Огласки, - тараторит, выдыхает резко, спеша объясниться, - мы оба постоянно на публике, Арс. За нами смотрят, наблюдают, и… мы в России. Понимаешь? Я испугался потерять все то, что имею. Мы долго к этому шли, хотели, мечтали. И… - останавливается на минутку, пытаясь поймать разбитый взгляд, но тот не смотрит. Лишь опускает руки и смотрит куда-то вперед, - одно дело пару раз потрахаться, а другое… начать встречаться. Стать парой. Открыться друзьям, родным. - Понятно. Слышится совсем тихое, болезненное… разочарование. Арсений болезненно поджимает губы. Мужской голос глухой, ломающийся под натиском всей той боли, что прячется внутри, но продолжает вылетать уставшим, болезненным выдохом и прикрытыми веками. Но те все поворачивают, смотрят изучающе, поглощая все своей глубиной. - Прости меня, Арс, - глухой, обреченный шёпот, - пожалуйста. Голос теряется, обрывается в конце. К горлу подкатывают слезы, потому что собственная ошибка начинает душить так сильно, словно вот-вот вырвет с корнем чертово сердце, а безжизненный взгляд голубых глаз и не думает отводиться. Как же чертовски больно. Антон замирает, смотрит в ответ долго, не зная, что сказать. Слова застревают в горле. Першит, режет, заставляет опустить взгляд. - Иди сюда, - шепчет Арс, раскрывает объятия и крепко прижимает к себе дрожащие тело своего любимого человека, - я тоже влюблен, в тебя, Шаст. Мы справимся. Мы справимся… А в следующее мгновенье он мягко прикасается к соленым губам своими. Трепетно, нежно, медленно охватывает их поочерёдно, пробует, изучая. Легонько, по-детски, без особый углублений, лишь легкие покусывания мягких губ. И не находя сопротивлений, осторожно запускает руки под розовую толстовку, проводит по выделяющимся ребрам и опускает на впалый живот, тихонько поглаживая. Обнимает, прижимая как может через предательский ручник. Антон лишь послушно льнет к чужим рукам, в ответ проводит ладонью по мужской груди и ловит лёгкое покалывание в районе живота. Так невинно, доверчиво и… по-особенному. - Мы… типа вместе? – неловко спрашивает Шаст, отрываясь и заглядывая в голубые глаза. Те смотрят с нежностью, теплом, улыбкой. Кивает мягко. Улыбается, чмокая в родинку на носу. На улице наступил рассвет, в голове тишина, а в сердце любовь.Значит все-таки судьба.