*
Ещё утром Би-Хань и подумать не мог, что окажется в одной постели с младшим братом. Минимум по трём причинам: помимо очевидной первой, он никогда не искал отношений внутри клана, соблюдая устоявшийся в веках строгий регламент поведения для наследников трона, плюс предпочитал женщин. Но была ещё четвёртая причина. Через три дня, как только вернётся отец, Би-Ханя узами священного брака свяжут с избранной невестой, благословляя на продолжение одной из самых сильных ветвей фамильного древа Лин Куэй. Это большая честь и ответственность, однако Би-Хань к ней более, чем готов — ждёт с нетерпением. И то, что в основе своей это нетерпение завязано на озлобленном упрямстве, не так уж и важно. Отец ведь покинул обитель во главе свадебной делегации не просто так. Чтобы действующий Грандмастер, чьё время ценнее крови, и в чьих руках сосредоточен каждый аспект жизни клана, от графика тренировок до координации внешних связей, вдруг так внезапно исключил себя из всех этих процессов на две долгих недели лишь ради того, чтобы привезти невесту? Такого не бывало уже очень давно. Наверное, с самого основания Лин Куэй, когда огненосная Сяомин вместе с сёстрами покинула своё убежище в жерле умирающего вулкана и встретилась у его подножия с главой Ган Шанем; но в те времена подобная почесть была оправдана, и являлась вовсе не почестью, а необходимостью — передвигаться без максимальной охраны было рискованно из-за бушующей в самом сердце Чжунго междоусобицы. К тому же, тогда на правах инициатора процессию сопровождал сам лорд Лю Кан. Сейчас, в мирное время, не омрачённое даже притязаниями смежных миров, не говоря уж о внутренних распрях, тот факт, что Грандмастер решил лично отправиться в столь дальнюю дорогу, мог бы показаться как минимум странностью. Как максимум — блажью. Но это лишь на сторонний взгляд. Отец перед отъездом кинул Би-Ханю слишком гладко подготовленное объяснение про исключительные магические данные найденной девушки, однако истинную причину они оба и без слов понимали. Это проверка. Справится ли Би-Хань с тяготами полноценного управления кланом, или спасует, подтвердив тем самым мерзкий шепоток старших мастеров — не готов, не окреп ещё настолько, рано передавать ему власть? Би-Хань справлялся. Приготовления к свадебному торжеству шли полным ходом: с дальних винокурен уже доставили несколько бочек отборного гаоляня, в закромах под действием ускоренной ферментации дозревали тысячелетние яйца, охотники клана расстарались и добыли с равнин огромную тушу молодого лося, которого запекут целиком. Не всё, конечно, шло гладко, но Би-Хань даже радовался сдержанно внутри себя, если к нему приходили с трудноразрешимыми на первый взгляд задачами. Он распутывал их той с быстротой и находчивостью, которая свойственна только молодому уму, достаточно созревшему для трезвой оценки, но ещё не успевшему закостенеть в клетке прежних промашек и ошибок. Все проблемы, какие бы ни возникли за эти две недели, решались быстро. Все, кроме одной. Прямо сейчас он направляется к младшему брату, чтобы наконец разобраться и с ней. То, что Куай Лян у себя не один, понятно сразу — ещё за три шага до двери его покоев чуткий нос Би-Ханя ловит слишком примелькавшиеся за последнее время запахи сливового вина, острого пота и, ну, мужчин — но он и помыслить не мог, что брат не один… настолько. Поначалу в закатном сумраке спальни, смазанном ещё в довесок странной голубоватой дымкой, на кровати Би-Хань видит как будто троих. Когда распахивает ставни окна, чтобы впустить немного свежего воздуха и света умирающего дня, понимает, что на самом деле людей — пятеро. Темнеет перед глазами от набежавших на солнце облаков или от ярости, так сразу и не разберёшь. Если Би-Хань вёл себя со всеми холодно и строго до безразличной отстраненности, полностью тем самым оправдывая свою врождённую стихию, с Куай Ляном ситуация сложилась ровно обратная. Он весь был словно противоречие своему старшему брату: с огнём в венах, в глазах, всегда шумный и крайне сложно поддающийся обучению, Куай Лян не мог — или не хотел — сдерживать себя, когда дело касалось плотской любви. Внутри стен обители Лин Куэй мало какой мужчина старше семнадцати вёсен не побывал с ним так или иначе, разве что совсем убелённых сединами старцев он обошёл своим вниманием, и они за то люто его невзлюбили. Каждый промах рассмаковывали как сахарную кость. Даже удивительно, почему до сих пор не донесли Грандмастеру о постельных пристрастиях младшего отпрыска. Может, сочли, что плевать в колодец, из которого пьют, все же неразумно. Или впечатлилась словами Би-Ханя, который однажды после собрания старших мастеров, когда отец уже покинул зал, пообещал лично разыскать и мучительно убить любого, кто косо посмотрит на его младшего брата — не то что скажет какую гадость. Конечно, Куай Лян и сам берёгся внутренних патрулей, но не слишком тщательно, особенно если зуд в межножье мешал ему трезво мыслить; а поскольку случалось такое постоянно, то справедливо было бы сказать, что он не таился вовсе. И эта ответственность ложилась на плечи Би-Ханю. Младшего приходилось доглядывать, пусть и совсем не в том смысле, который подразумевала покойная матушка, когда, уже протягивая руки предкам в загробный мир, напутствовала его заботиться о Куай Ляне. Би-Хань искренне старался. И сейчас старается, хотя львиную долю сил тратит на успокоение себя самого — не переморозить бы тут всех к чертям. Куай Лян недовольно стонет, заметив краем глаза лишнее движение в комнате; этот стон мгновенно оборачивается придушенным визгом страсти, когда, неправильно поняв причину, его начинают ласкать сильнее. Стащить с него за высеребренный затылок Томаша дело уже почти привычное. Въелся же, зараза, хуже бледной плесени на корнях ранней весной. Или, вернее, присосался гнусной пиявкой, потому что Би-Ханю пришлось оторвать его рот от промежности Куай Ляна. Томаш иногда огрызался, если был особенно распалён похотью; кулаки сжимаются сами собой, готовые врезать названному брату по зубам — ему острастка, плюс самому чуть разрядить шкрябающее под поверхностью кожи раздражение, — однако, вопреки ожиданиям, Томаш даже глаз не поднимает. Хватает свои вещи и испаряется текучим дымом из-под пальцев. Чует горькую паль грядущего гнева старшего, раз для такого обыденного действия пользуется магией. Ну и славно. Двоих мастеров по бокам от себя, один лишь пару лет как принял сан, а второй из высшего руководящего состава, Куай Лян сжимает ладонями, гладит пару совсем разных по длине и форме членов с настолько идеальным рассинхроном, что той же сноровке в боевых упражнениях Би-Хань удивился бы, позавидовал по-хорошему. А сейчас только сильнее сатанеет. Молодой мастер, даром что лицом на дверь, без лишних слов понимает нависшую угрозу; выскальзывает из руки Куай Ляна, под его протестующий скулёж толкает в плечо старого мастера, чтобы тот оторвался от сминания и облизывания груди. Безрезультатно. Толкает сильнее, чтоб дошло; только тогда старый мастер, оставив в покое ярко-розовый набухший сосок, замечает присутствие в комнате незваного гостя. Хозяина, вообще-то. Злобно обтирает рот от слюней, но высказаться не смеет — только перед тем, как уйти, кидает напоследок жадный взгляд на обнаженное тело Куай Ляна. Дорвался, надо же. Обычно брат на таких и не смотрит вовсе. Четвёртого, примостившегося в изголовье и лижущего подлым ртом распахнутые губы младшего, Би-Хань даже по имени не помнит. Кто-то из новобранцев. Совсем ещё зелёный юнец, был бы моложе на год-другой, и Куай Ляну неминуемо грозил бы трибунал, который не факт что не окончился бы смертным приговором. Наглую мелочь приходится вышвырнуть за шкирку — он ещё плохо разбирается в иерархии, не знает Би-Ханя в лицо и оттого упирается, рычит, требует, чтобы оставили его в покое. Да хоть сто порций, только подальше отсюда. Дверь перед лицом юнца Би-Хань захлопывает с особым мстительным удовольствием, надеясь, что заглохший по ту сторону вскрик — это от разбитого носа, а не от возмущения. — Чёрт, ну вот зачем ты? Я ведь почти всё… Был. До твоего появления, — стоит ему обернуться на голос, Куай Лян переламывает брови и дует непросохшие от чужой слюны губы, становясь похожим одновременно на зазывающую к себе клиента уличную девку и на балованного мальца, которому конфет недодали. Он, насколько Би-Хань может видеть, говорит правду: прижатый к животу твёрдый член на фоне нежно-бронзовой кожи кажется красным до болезненности, и течёт так, что в линиях тренированных мышц под пупком собирается блестящая смазка. От этого вида самому Би-Ханю в животе что-то неприятно щекочет, на грани непрошенного, совершенно неуместного возбуждения, поэтому он резко вскидывает взгляд обратно. Лучше уж терпеть его гримасы. Безопаснее. К счастью, ломать лицо Куай Ляну быстро надоедает. Вместо этого он тянется к прикроватному столику, берёт с подноса тонкую трубку; вспыхнувший на кончике его мизинца маленький огонёк в секунду подпаливает содержимое чаши, пуская по воздуху тонкие завитки голубого дыма. Би-Хань в один момент опознаёт, что это такое. Чанду. Опиум. Просто в уме не укладывается: младший и до того много себе позволял, но чтобы опуститься до наркотиков? Чтобы отдавать себя сразу четверым? Может, частично тут есть и вина Би-Ханя. Нельзя было спускать на тормозах тот, самый первый раз, когда он по чистой случайности наткнулся на Куай Ляна в чужой постели. Брату недавно исполнилось семнадцать; и трёх дней не успело пройти с их довольно тяжёлого разговора, в котором Куай Лян рассказал, что предпочитает мужчин и уже нашёл себе возлюбленного — с такой неизбывной тоской в глазах, будто это должно было разломать Би-Ханю существующую вселенную и низвергнуть в пучины Хаоса. Так оно, может, и было, но Би-Хань рассудил, что не его забота, как младший брат распоряжается своим телом, покуда это не влияет на его здоровье и способность служить клану. Что ему тогда понадобилось в ученических казармах, Би-Хань не смог бы сказать даже под страхом смерти, помнил только, как заметил на одной из кроватей ворох переплетённых конечностей; дело привычное, он закрыл бы глаза на эту неуставную возню, если бы судорожно втирающийся между ног Куай Ляна юнец был совсем не тем, кого младший назвал в разговоре как своего возлюбленного. Би-Хань списал бы на случайность, но в следующий раз брат был с третьим. Следом — с Томашем. Би-Хань как сейчас помнил свой ступор от открывшегося ему зрелища. На отдалённый плац он пришёл, чтобы передать братьям приказ Грандмастера о дополнительных занятия на утро. Те и так занимались сверхурочно, он решил им не мешать, заодно оценить техники и построение боя; в разгар напряжённой схватки явно проигрывающий Томаш вдруг рванул под ноги Куай Ляну обманным манёвром, они кубарем покатились вдоль площадки, пока не затормозили прямо напротив арки входа, где стоял Би-Хань. Его присутствия никто не заметил. Куай Лян, пару минут безрезультатно покрутившись в мёртвой хватке рук брата, сдался. С довольным смешком убрал упавшую на глаза Томаша пепельную чёлку. А потом… Би-Хань физически почувствовал, как по рукам и ногам сковало льдом, а в голове, наоборот, заворочался огонь, стоило Томашу первым наклониться в поцелуй. Он был младше Куай Ляна всего на полгода, но в то время из-за бледной кожи и общей худобы, что на исходе пубертата перемножилась с нервным отношением Томаша к еде — он то ел, как не в себя, то голодал неделями, — в сравнении с Куай Ляном казался совсем крохой. Видеть, как такое юное существо с жаром выцеловывает открытые губы брата, спускается на покорно подставленную шею, лижет между грудных мышц, тянет руку под одобрительный стон вниз, чтобы вытащить из ослабленной ширинки штанов давно уже стоящий член, было до жути неправильно. Ещё страшнее резало по глазам явно спокойными и привычными движениями Томаша. Они не впервые занимались этим. Ласки продлились недолго; кончая, Куай Лян откинул голову в сторону, тут же наткнувшись взглядом на Би-Ханя. И… не сделал ни единого движения, чтобы оттолкнуть их названного брата от себя, ни до того, как струи спермы перестали заливать ему живот, ни когда вымокшая ладонь Томаша сунулась глубже под одежду, очевидно доставая до заднего прохода. Приказ Би-Хань тогда так и не передал. Весь следующий день его крошило в многотонных жерновах сомнений. Если первые пару раз Би-Хань ещё мог худо-бедно оправдать младшего брата — возрастом ли, темпераментом, скукой от однообразных тренировок, неважно, — то на Томаше точно нужно было всё закончить. Передать загулявшего Куай Ляна отцу, чтобы тот взгрел его розгами по спине как следует, запер на десять замков, услал в дальний монастырь очищать физическое и духовное тело. Но уже тогда Би-Хань суждения отца, случись им не совпасть с его собственными, признавал крайне неохотно. К тому же, не мог он настолько подло предать честность Куай Ляна, доверившегося без оглядки. Дальше события наворачивались одно на одно, как сорвавшийся с горы снежный ком. Куай Лян рос, набирал в силе так же резво, как в наглости, менял мужчин чаще, чем слуги успевали перестелить ему постель, а когда стеснённый стенами обители выбор истощился окончательно, брат решил, что предаваться похоти вдвоём — слишком скучно. И перестал ограничиваться одним любовником за раз. Правда, компанию ему почти всегда составлял Томаш; Би-Хань знал это, как знал и много других подробностей личной жизни родного брата, не по своей воле — просто их покои соединял общий коридор, а Куай Лян будто нарочно не терпел плотно прикрытых дверей, даже когда его в четыре руки валяли по простыням и существовала неиллюзорная возможность попасться выставленному в их крыле дозору. С Томашем отношения у Би-Ханя резко испортились. Тот гнев, что он не мог высказать напрямую Куай Ляну, Би-Хань обрушивал на названого брата, прикрывшись их неродной кровью; в свою очередь Томаш, который подхватил у Куай Ляна манеру спорить и огрызаться, будто срамную постельную болезнь, обращал этот гнев в совсем монструозную форму. Куай Лян вставал между ними громоотводом. Может, только благодаря его защите Томаш дожил до своих лет. А может, Би-Хань понимал — пока братья вдвоём, беспокоиться за их безопасность и сохранность порочного секрета можно чуть меньше. Совсем немного, но в мёртвых горах и сухая ветка кажется хлебом. Он молил Старших богов, чтобы к моменту полнолетия Куай Ляна, когда он обретёт право выходить за пределы клана и участвовать в серьёзных боевых миссиях, его пыл унялся хоть немного. Но, то ли боги игнорировали Би-Ханя, решив, что достаточно одарили его благодатью родиться первенцем Грандмастера Лин Куэй, то ли их не существовало вовсе, итог был один: его мольбы остались неуслышанными. В девятнадцать Куай Ляна представили двору императрицы Синдел — разумеется, полуофициально, в узком кругу самых приближённых придворных, потому что Лин Куэй не нужна была огласка на все существующие и несуществующие миры, но, вынужденные подчиняться договору, отказаться они не могли. Тысячу лет назад, до заключения мира между Эденией и Земным царством, такого обязательства не существовало; Лин Куэй поколениями похищали секреты из ослабленного бесконечной войной дворца, устраивали диверсии, убивали — когда было нужно, — и умирали сами, забирая с собой сотни и сотни эденийцев — когда таков был приказ Грандмастера. Едва установилось перемирие, Синдел затребовала у Лю Кана этот обычай как гарант безопасности. Она, разумеется, не знала всех в составе клана, ей и незачем было; только правящую линию крови, лица которых, случись вдруг что, она смогла бы опознать в первую очередь. Которых могла бы собственноручно уничтожить. Обычно показательный поединок проводили либо принцессы, либо кто-то из подчинённых генерала Шао; до его начала всех наследников напутствовали скрывать свои навыки, поддаваться пусть не в открытую, но всё же терпеть поражение, чтобы эденийский двор не смог оценить истинную силу защитников Земного царства. Это негласное правило соблюдали все — до Би-Ханя. Он тоже сдерживался, применяя самые безобидные приёмы и почти не взывая ко льду, покуда его противник, кичливый растатуированный воин на вид едва ли не младше Би-Ханя, не сплюнул брезгливо перед ним оскорбительное: — Вы, земляне, слишком слабы для Внешнего мира. В ответ кровь в венах сама собой закипела жидким азотом. Следующие два раунда Би-Хань выиграл на первых же секундах, отправив воина в безупречный нокаут. Противник, сменивший проигравшего, так же не смог с ним справиться, и тогда в бой вступил сам Шао. С генералом вышла ничья; с тех пор каждый раз, когда Би-Хань по стечению обстоятельств вынужден был отправляться во Внешний мир, друг на друга они поглядывали с откровенной неприязнью. Куай Лян об этом, само собой, прекрасно знал. И после поединка с принцессой Милиной сам вызвал генерала на бой. Выиграть младшему не удалось, хотя он, на взгляд Би-Ханя, не старался вовсе — Шао оба раза уложил его в песок, пусть и не без труда, пусть на его чешуйчатой пятнистой шкуре теперь красовалось два больших ожога и целая россыпь мелких подпалин, генералу всё же засчиталась чистая победа. Когда Куай Лян склонился в уважительном жесте, поздравляя его, за стандартным официозом вдруг проскользнул низкий мурлыкающий тон, которым брат пользовался только в объятиях своих любовников: — Это большая честь — оказаться под вами. Занятый разговором с Синдел отец этого не услышал, зато услышал Би-Хань. Он успел заметить, как генерал, удивлённо дрогнув уголком губ, тут же скрыл на миг проступившее в хищных чертах лица вожделение. С пира, что по традиции развернулся после, Куай Лян исчез почти под самый конец, но так и не вернулся в отведённые им на двоих покои ни к ночному пересменку, ни в три пополуночи. Умом понимая, что ничего плохого в пределах императорского дворца с ним не случится, Би-Хань всё же терзался тревогой, потому пошёл его искать. И нашёл. Брат обнаружился в гуще дворцового сада, и с ним в кружевной лунной тени был… Генерал Шао. Куай Лян оседлал его, как непокорного скакуна, вцепился пальцами в рога и оттягивал его назад, по-хозяйски нависая сверху с самым наглым выражением лица — Би-Хань не видел наверняка, но готов был поклясться собственной головой, зная характер брата. За подобное обращение любому другому генерал мог одним ударом переломить позвоночник поперёк, прокрутить руки в суставах полным кругом несколько раз, пока лопнувшая кожа и сухожилия не разорвались бы окончательно; но, поддавшись очарованию юного землянина, он позволял Куай Ляну все, что взбредёт тому в голову. Когтистые лапы Шао до кровоподтёков сжимали широкую талию, в сравнении казавшуюся совсем хрупкой. Сам он нетерпеливо подкидывал бёдрами, проезжаясь громадным членом между ягодиц Куай Ляна, и от наглядного диссонанса — рука младшего в обхвате бицепса явно уступала этому члену — Би-Ханю поплохело настолько, что он предпочел тут же ретироваться обратно в их с братом спальню. Ни к чему ему было видеть, как Куай Лян порвёт себя в попытке принять внутрь этот ужас. Всё следующее утро младший ныл не переставая, жаловался, как же невыносимо ему тянет спину и ноги, даже выпросил у отца внеплановый выходной — якобы во время поединков повредил поясницу. Казалось, что уж тут-то Грандмастер наконец заметит скалу в комнате. Если не своими силами и не с подачи лекарей, которым предстояло лечить совсем не боевое растяжение мышц, то наверняка ему скажет кто-то из придворных — Куай Лян с генералом не прятались, а слухи во дворце растекались быстрее чумы. Но, к счастью или сожалению, обошлось. Отец как был слеп и глух, так и продолжал жить в неведении. Би-Хань выдохнул свободнее: Томаша королевскому двору демонстрировать не планировали, а редкие визиты Куай Ляна во Внешний мир можно было взять под свой контроль на правах тогда уже мастера. Что он и сделал. Между событиями тех дней и днём сегодняшним пролегли долгие два года. Би-Хань за это время добился исключительного положения в клане для своих двадцати шести лет от роду: прежде руководящие должности занимали в лучшем случае после тридцати, если вообще не за сорок, но он из раза в раз, на стратегических советах, в боевых вылазках и на разборах внутриклановых задач доказывал, что пост правой руки Грандмастера, а в будущем и сам этот высший титул, заслуживает как никто другой. Проверки на прочность ему устраивали постоянно — взять хоть нынешний отъезд отца — и ни одну Би-Хань не провалил. Упрямства ему было не занимать, и в этом Куай Лян был на него похож. Что до младшего брата, то он, как ни странно, тоже преуспевал. Дан мастера и позывной ему утвердили сразу после визита во Внешний мир, своё подразделение Куай Лян получил ещё год спустя. Как ему хватало энергии и времени совмещать бурную общественную жизнь с не менее бурной личной, Би-Хань предпочитал не задумываться. Достаточно было понимания, что сам он так не смог бы. Новость о невесте застала его — их обоих, на столь редком совместном ужине с отцом, — врасплох. У Куай Ляна даже кусок в глотке застрял, судя по тому, как покраснело его лицо и вздулись на шее отчаянно пульсирующие вены. Би-Хань лишь склонил голову, приняв волю Грандмастера. Жена не была такой уж необходимостью, но ничего против он не имел: в глазах соклановцев и высшего руководства она добавит ему солидности, ведь женщин в обители меньшинство, а талантливых воительниц, если отговорка отца хоть на долю правдива, из них и вовсе единицы. Значит, дети получатся на редкость породистыми. Вплоть до отъезда делегации Куай Лян вёл себя смирно. Слишком. Би-Ханю это не нравилось, будто подспудно он ожидал ровно противоположной реакции, будто должен был разразиться устрашающий лесной пожар, а на деле даже легко потрескивающего язычка свечи не занялось. Того больше — даже былое пламя потухло. Томаш без его извечного внимания ходил понурый и раздражённый, настолько, что порой забывался, позволяя себе щерить зубы в ответ на любое замечание мастеров, и самого Би-Ханя в особенности. Уже не раз огрёб за это заслуженных наказаний — секли его до кровавых соплей, бывало, что и ходить потом самостоятельно не мог день-другой, — и всё равно ничего не действовало, пока с отъездом отца не случилось наконец то, чего Би-Хань опасался. Лесная огненная буря. Выжигающий всё живое смерч искр. Куай Лян пустился во все тяжкие как-то вдруг, и вместе с тем совершенно предсказуемо: Би-Хань не удивился, недосчитавшись обоих младших братьев на вечернем построении того же дня, когда отбыла делегация, и утром после. И ещё через день. А потом Куай Лян пропал из поля зрения вовсе — не приходил обедать, не появлялся в купальнях, даже в злачных местах вроде винных погребов застать его было невозможно, — значит, своих покоев он не покидал. О том же говорили непрекращающиеся, перемешанные с беспорядочным смехом, с невнятными разговорами, забирающие ввысь и ниспадающие, но никогда не затихающие насовсем крики страсти за его дверью. Охрану с их крыла пришлось снять ради безопасности. Ворчливых стариков — отослать на внеплановый отдых, лишь бы не дать им заметить этот концерт. И хотя самому Би-Ханю до дрожи осточертело слышать отзвуки развлечений младшего брата, выходя из своих покоев поутру и возвращаясь вечером, решение не трогать его казалось разумным. До сих пор. — Встань и приведи себя в порядок, отец прибудет уже послезавтра. — Только послезавтра? — Куай Лян картинно закатывает глаза. — Тогда чего ты пришёл? У меня ещё два дня есть. У него буквально из всех пор сочится открытое пренебрежение, или это грязь и недельный пот, смешавшиеся со следами рук других людей. Не только рук. Кожа младшего не должна была познать подобной мерзости, целовать её длинными тонкими полосами имел право лишь оружейный металл на поле боя, и, может, ещё хлыст в руке самого Би-Ханя… Не дав едва проступившему перед глазами образу задержаться достаточно, чтобы его смысл дошёл до сознания, Би-Хань брезгливо дёргает носом: — Смыть с тебя всё это и недели не хватит. — Старшие боги, какой же ты зануда. Ноешь хуже первогодки. Вот тут Куай Лян касается опасной черты — продавливать грань субординации напрямую ему в лицо Би-Хань не позволит ни единой живой душе, тем более брату, тем более сейчас, когда он фактически в должности Грандмастера, хоть ещё и не принял этот титул официально. — Забыл, с кем говоришь? — С тобой захочешь — не забудешь. Он в упор игнорирует то, с какой ожесточённостью Би-Хань хмурится и раздувает ноздри. Как будто его гнев вовсе Куай Ляна не касается. Мягко прикусывает губами костяной мундштук, дрожит взмокшими ресницами, вдыхая дым; на кости остаётся блестящий след слюны, такой же, как на губах, и Би-Хань не может отогнать мысль о том, что не бывает у мужчин таких губ. У редкой женщины увидишь настолько идеально выверенную форму — матово-гладкие, полные, приятно изогнутые к уголкам, они одним своим видом так и вопят о прячущейся за ними неприкрытой чувственности. Может, Куай Лян удачно выцепил из хитросплетения генетического древа часть сказочной красоты их прародительницы на десять колен выше, вместе с огненной стихией, и слил её с характерно-мужскими очертаниями скул и подбородка. А может, натрудил в своих бесконечных постельных утехах. Би-Ханя это не заботит — по крайней мере, не так сильно, как настойчивое фантомное ощущение, будто во рту младшего брата сейчас зажата отнюдь не трубка. Совсем некстати в памяти всплывают услышанные досужие пересуды: мол, Куай Лян настолько мастерски умеет доставлять своим партнерам удовольствие языком, что, если дать ему в рот верёвку, он без труда свяжет булинь. Проверять Би-Хань не хочет, честное слово; но от едва тронувшей по затылку невыполнимой возможности волосы на шее мгновенно намокают от пота, рот слипается внезапной сухостью и руки начинают мелко дрожать в яростном порыве прикрыть шевельнувшийся в штанах член. Куай Лян отлично понимает воздействие своей красоты, его неоправданная наглость всегда в основе своей обращалась именно к ней. Он и Би-Хань похожи общими чертами — благородно вылепленным носом, высоким лбом, гладкими и тяжёлыми, как драгоценный шёлк, волосами, — но в отличие от старшего, воспринимавшего внешность как нечто простое, Куай Лян не чурался пользоваться своим красивым личиком в качестве инструмента. Убеждения ли, соблазнения, запугивания, неважно. Как правило, своего он добивался. Как правило, пользовался добытым Куай Лян сразу, не мороча себе голову тревогой, что его могут застать обнажённым и стонущим в чужих руках, а то и вовсе наслаждаясь такой возможностью, потому что — случайно или точно угаданным стечением обстоятельств — заставал его лишь Би-Хань. Чаще всего он разворачивался в мгновение ока и шёл в противоположном направлении. Прогонял из мыслей только что увиденный образ Куай Ляна — его красиво выгнутой мощной талии, подёрнувшихся рябью удовольствия бёдер, размазанного по груди и плечам румянца и влажного, неприлично широко разинутого рта, из которого порочной музыкой накрапывали стоны. Иногда — как сейчас — врывался внутрь, выхватывал брата за руку из капкана шелковых простыней и переплетшихся тел, или разгонял всех, кто бы на него ни налип, прочь из спальни — если это вообще была спальня, а не какой-то закоулок тёмных коридоров, уединённая беседка у озера, а то и вовсе со всех сторон открытое поле, бывало и такое пару раз. Но порой просто… Оставался стоять. Наблюдал, как две, четыре, шесть ладоней на разный лад оглаживали вальяжно растянувшегося на постели Куай Ляна по всему телу. Как стирали с него россыпь выступившего пота или, наоборот, пачкали вязким и липким; как отпечатки пальцев оставались на его коже выжженой дробью, больше всего сгущённой на запястьях, на лице, вокруг сосков, к низу живота и по ногам. Как Куай Лян жарко им всем отвечал. Старые мастера говорят — с леопарда не смоешь пятен, а брат в такие моменты именно эту хищную тварь и напоминал: весь пёстрый, с довольным оскалом на губах, сытый и сонный, но ни на миг не теряющий бдительность по-настоящему. Поэтому всегда знавший, что за ним наблюдают. Он и сейчас знает, видит, как Би-Ханю едва удаётся побороть себя, чтобы не соскальзывать взглядом ему между ног на каждое идеально-небрежное движение бёдер. Думает, что в очередной раз вышел в схватке их авторитетов победителем, и старший, уязвлённо отступив, оставит его в покое, наедине с дурманным дымом и неудовлетворённым желанием. Просто уверен в этом; слишком уж ярко сияет бесстыжими глазами. Как бы не так. Найдя позади себя в ворохе тряпок первую попавшуюся одежду, Би-Хань швыряет её на постель: — Прикройся, невозможно смотреть на тебя. Одежда — какой-то простой халат — улетает дальше, чем нужно, приземляется по ту сторону кровати, едва задев край. Дотянуться до неё нет никакой сложности, но Куай Лян вместо того, чтобы подчиниться приказу, только показательно потягивается. Сочно хрустит застоявшимися суставами рук и в пояснице, ведёт свободной ладонью с искусанной шеи — наверняка Томаш постарался, жадный несдержанный ублюдок, выбить бы ему зубы, чтобы впредь нечем было портить Куай Ляну кожу, — на живот, чтобы лениво размазать по проступившим бороздкам пресса оставленные кем-то потёки спермы. Напрямую не касается себя, а всё равно так протяжно и сладко мычит сквозь сжатые губы, будто вживую представляет, как его имеют те четверо. Вот же… …он действительно не хочет этого говорить, он ни разу за четыре года себе такого не позволял, но видят боги, младший ведь и есть самая настоящая… — Шлюха, — лает губами Би-Ханя прежде его самого ревнивая злость. Стоны с кровати тут же обрываются. Прозвучавшее в оглохшей тишине комнаты ругательство почти воочию зависает между ними, словно начерченное в воздухе огненными штрихами. Куай Лян замирает на вдохе, вскидывает на Би-Ханя какой-то совершенно дикий незнакомый взгляд — а когда всё же выдыхает, то струями дыма из его ноздрей и мгновенно оскалившегося рта заволакивает почти всю комнату. Он физически не мог столько вдохнуть, стало быть, теряет контроль над огнём. Оскорбился. Би-Хань задел его за живое, надо же. — Что ты сказал? — Что слышал, — он пытается говорить спокойно, правда. Его ведь совершенно не касается тот факт, что, зайди он минут на десять позже, и застал бы Куай Ляна натянутым на два члена разом. Но раз уж они начали этот разговор... — Ты — наследник одной из сильнейших магических линий Земного царства, а чести у тебя меньше, чем у низкопробной уличной потаскухи. Пихаешь в себя всё, что под руку попадёт, даёшь любому, кто попросит. Даже если сразу четверо. Четверо, Куай Лян! В следующий раз тебя поимеет целая толпа? Ты в своём уме? Подхваченный потоком так долго зревшего внутри негодования, Би-Хань слишком поздно замечает, как былое каменное выражение лица брата тает, растекается в настолько мерзко-сочувственную, надменную ухмылку, что от неё все внутренности обжигает горячей злой желчью. Куай Лян легко посмеивается: — Ты просто завидуешь. Он продолжает говорить что-то ещё, только Би-Хань уже не слышит, сжав кулаки до пропоровших кожу ногтей и стиснув зубы так, что они лишь чудом не крошатся тут же в пыль. Завидует? Предположить подобное мог бы только человек, знавший его совсем поверхностно — как, например, этот юнец, которого пришлось вышвырнуть из покоев Куай Ляна вон, или та последняя чансань, с кем Би-Хань отдыхал чуть меньше двух месяцев назад. Не самое приятное, стоит признать, воспоминание. Это случилось после одной из самых тяжких миссий, которые выпадали на его долю за всю внутриклановую карьеру. Долгие три недели в царстве Хаоса, зачистка, стоившая ему двоих убитых подчинённых и частично утерянных разведданных, и непродуманный путь отступления настолько сильно расшатали внутренний баланс Би-Ханя, что, не успев толком смыть пот и грязь по возвращению в обитель, он рванул в ближайший город — в излюбленный весёлый квартал. Там его тоже ждало разочарование: Мей-Мей, хищный драконий цветок, у которой Би-Хань был постоянным клиентом, почему-то отсутствовала. Ему предложили другую, и он согласился, вот только… Поначалу Би-Хань списал на усталость. На то, что новая девушка не понравилась ему ни внешне, ни манерой обхождения. Он мог позволить себе не любезничать, а просто взять то, за чем пришёл — так и попытался сделать, в разгар тщетных попыток развлечь его игрой на сяо сдёрнув с хрупких плеч нарядное ханьфу и толкнув девушку в одеяла. Но у него не получалось. Желание никак не хотело разгораться в нём, даже крохотной искры не проскочило от вида маленьких упругих грудей и готового влажного лона, хотя Би-Хань вволю трогал, смотрел, вжимался губами и носом в приторно пахнущую лотосовой водой кожу. В конце концов ему пришлось отстраниться, бессильно осев на край постели. Чансань, до того покорно принимавшая любое его касание, подключилась сначала ласковыми руками, потом и поцелуи её нежных губ вспорхнули по напрягшимся бёдрам к безучастному мягкому члену. Её старания тоже ни к чему не привели. Только когда отчаяние совсем было захлестнуло Би-Ханя, придушив за воспалённое горло, и он зажмурился на грани истерики, в голове вдруг сложился образ. Будто бы это Куай Лян склонился между его ног, и это мягкие пухлые губы брата раз за разом касаются его кожи осторожно, но с жаром утаённого вожделения. Кровь тут же бросилась вниз, туго наполняя член, раздувая головку до тех пор, пока она не выскользнула за крайнюю плоть. Ужасом от неправильной фантазии едва ли успело резануть глубоко в животе, прежде чем в недолгой борьбе перевесила жажда; не открывая глаз, Би-Хань положил ладонь на закрученные в затылке чёрные волосы, очень похожие на те, что он на самом деле хотел сжать в пальцах, и подался бёдрами в приветливо распахнутый рот. Толкался медленно и глубоко, чувствуя, как вместе с размазывающейся по лобку и мошонке горячей слюной испаряется и безумное напряжение последних дней. Ему не составило труда добраться до пика — яркого, короткого и совершенно недостаточного. На волне раздражения Би-Хань опрокинул своего воображаемого брата на простыни, заставил подняться на колени, чтобы тут же всадиться членом в открытую задницу по самое основание. Ему даже в голову не пришло, что он рискует сильно порваться сам и навредить девушке. Благо, чансань предусмотрительно подготовилась всюду, так что, после нескольких скорых рывков излившись в её нутро, Би-Хань откинулся на постель и с благодарностью огладил её по спине: — Ты молодец. — Моё счастье, если ты доволен, господин. Но поведай мне, кого рисовала тебе твоя душа на моём месте? Би-Хань промолчал. Он не открывал рта, покуда девушка приводила его и себя в порядок, одевалась, готовила чай, так же молча сел за низкий чайный стол; но, едва ему согрело ладони тонкими керамическими боками пиалы, слова сами собой посыпались наружу. Сразу обо всём. О неудачной операции, о давлении воли отца, о слишком тесных устоях и правилах клана, которые не дают ему развернуться в полную силу ни как руководителю, ни как воину и магу элементов, а больше всего — о Куай Ляне. Что сил уже нет смотреть на его распутный образ жизни. Что лучше бы брат ложился с женщинами. Что, его бы воля, он стерёг Куай Ляна круглосуточно и круглогодично, лишь бы не допустить к нему ни одного алчущего его мужчину. Провожая Би-Ханя до дверей, чансань поклонилась по этикету, однако заговорила совсем не так, как должна была: — В твоих сетованиях я услышала гнев, печаль и зависть, — и прежде, чем оскорбительный смысл слов обжёг по грудине изнутри, продолжила. — Может, твои чувства сложнее, чем ты думаешь, господин мой? Каким-то неведомым чудом он удержался, чтобы не ударить её и даже не нагрубить — спокойно покинул весенний дом, добрался до обители, омылся и уже готовился уйти спать, когда, проходя по коридору, увидел в приоткрытую дверь соседних покоев Куай Ляна. Обнажённого и блестящего от обильного пота, стоящего на коленях задницей вверх, один в один как представилось Би-Ханю чуть раньше. С того ракурса и не разобрать было, кто брал его сзади. Би-Хань едва успел запереться у себя, прежде чем его охватило смертоносным морозным облаком непримиримого гнева. Разумеется, гнева, а не зависти, ведь это совершенно бессмысленно — завидовать облакам, когда они прячут в своих объятьях солнце и нагло крадут тепло его лучей у вмиг осиротевшей земли. Бессмысленно завидовать поленьям в очаге, что трещат и раскаляются от жара, пока огонь жадно облизывает их своими языками. Поэтому Би-Хань, вопреки предположению Куай Ляна, не завидует даже сейчас. Би-Хань зол. Просто в ярости, до бешеной пены с губ, до звериного оскала. — С какой бы блажи мне завидовать общественной подстилке, об которую каждый желающий может вытереть… не только ноги? — О, брат, как же странно ты понимаешь любовь между мужчинами. Может, тебе стоило бы вкусить её хоть раз? — младший искренне веселится, видя, как от каждого его слова по рукам Би-Ханя ползёт лёд. — Стоит того, обещаю. В первую очередь тебе, несомненно, нужен Томаш — Старшие боги мне свидетели, он нежен, как ласковый щенок, но и силу использует, если ты достаточно хорошо его об этом попросишь… В глотке дерёт острыми кристаллами, когда Би-Хань выплёвывает огромный сгусток магии, от которого Куай Ляну удаётся уйти в самый последний момент. Сам того не зная, брат неосторожным уколом своей дерзости вскрыл такой нарыв, что ядовитого гноя из него хватило бы отравить все миры разом — потому что, на самом деле, Би-Хань уже пытался. После случая в весёлом квартале он больше не возвращался в город, отчасти из-за обступившей его по всем сторонам рутины клана, но ещё и из-за гадкого чувства предательства; касалось оно незнакомой чансань или его самого, решившего, что не будет большой беды поддаться фантазии с участием младшего брата, Би-Хань не знал. И старался об этом не задумываться. Казалось бы, жизнь текла своим чередом — но лишь внешне. На уровне тонких душевных материй что-то необратимо изменилось. Прежняя снисходительность пополам с тревогой за Куай Ляна переродились в иссушающую, совершенно отвратительную злобу, почти безумную ревность. Почему только сейчас, после стольких лет, за которые что Би-Хань услышал и увидел всё, что мог, узнал о брате такое, чего нельзя было знать никому? Почему отныне каждый мужчина, которого Куай Лян привычно завлекал взглядами и касаниями, воспринимался беспокойным сознанием Би-Ханя как личный враг? Вопросы множились, но ответов он так и не находил. Чтобы угомонить себя, Би-Хань пытался не обращать внимания. Больше работать, тренироваться, чаще отсутствовать, только бы не видеть, как Куай Лян в очередной раз подставляет кому-то зад. И пытался перебить своё негодование от столь несдержанных аппетитов младшего, пытался понять — есть ли преимущественное различие между любовью женщины и мужской страстью? Есть ли в этом что-то, что Куай Ляна так влечёт, что влечёт его самого к Куай Ляну, стоит взглянуть на него в объятиях чужих рук? Месяц назад, ещё до того, как отец объявил о невесте, попытки привели Би-Ханя в один из безымянных трактиров на перевале между несколькими мирами. Затянутый с головы до ног во всё неприметно-чёрное, с надвинутым на глаза капюшоном и при единственном кинжале на поясе, которым Би-Хань всё равно бы не воспользовался, потому что привык больше полагаться на не оставляющий лишних улик лёд, он легко смешался с толпой. Здесь сновало множество самых разнообразных существ любого пола, но Би-Хань высматривал конкретно мужчин. Тонких и благородных эденийцев, шумных хаоситов, степенных сейданцев. Они реагировали на его взгляд, и на внешность тоже, однако переступить через себя оказалось задачей трудновыполнимой. Пришлось изрядно накидаться сначала просто выпивкой, а потом, когда от алкоголя Би-Хань лишь начал агрессивно плеваться ругательствами и тычками в ответ на попытки заговорить с ним, каким-то настоем, который трактирщик — нечто древообразное, с множеством рук-ветвей и натыканными по всему телу глазами, — подал ему со словами: — Расслабляющее и разогревающее, то, что вам сейчас поможет. Вкус настоя Би-Хань знал — жгучий нижнемирский спирт и нектар мясоедки, афродизиак такой мощи, что любого древнего дракона свалил бы с ног, доживи хоть один до дня сегодняшнего. Трактирщик оказался прав, пойло действительно помогло; распарившись нагнетённым извне возбуждением, Би-Хань реагировал на заигрывания уже охотнее, и через какое-то время уже ушёл наверх, в заранее снятую комнату. Не один. Его тогда уложил в кровать шокан — старый, матёрый воин, с перерубанным в нескольких местах некрасивым лицом, нависшими над черепом двумя парами рогов, из которых один обломался почти до основания в каком-то из бесчисленных пройденных боёв, и огромными, но удивительно аккуратными ладонями. В отличии от молодых берсерков, что одинаково горячо бросались в сражение и в постель без оглядки на возможный вред от несоответствия размеров, и потому пересекались лишь с себе подобными, довериться этому здоровяку казалось вроде бы неплохой идеей. Не самой бредовой, по крайней мере. Дальнейшую ночь Би-Хань помнил не слишком отчётливо. В ощущениях остался только тяжёлый душный вес над ним, что перекрывал окружающее пространство почти вдвое, четыре руки, которые умело гладили ему напряжённую спину, разминали сзади, одновременно лаская полутвёрдый член. Один или два сносных оргазма, и то они сдетонировали лишь тогда, когда Би-Хань представил на своих бёдрах не огромные трёхпалые руки, а обычные, человеческие, одну из которых по плечу украшала татуировка скорпиона. Всё, что он вынес для себя из той ночи, сузилось до двух фактов: во-первых, терпеть касания множества рук ему совершенно невозможно, это дезориентирует и сбивает с толку, а Би-Хань ненавидел чувствовать себя так; и, во-вторых, сексуальное желание в нём вызывали только женщины. Женщины… и Куай Лян. С того момента каждый раз, заставая младшего брата в объятиях других мужчин, Би-Хань ощущал, как что-то ядовито-чёрное расползается по внутренностям, вскипает вдоль спинного мозга вверх, до затылка, заболачивая в итоге взгляд полупрозрачным муаром. Прежде он находил силы разогнать это наваждение, но сил становилось всё меньше и меньше, а Куай Лян испытывал его выдержку будто нарочно. То, что довелось увидеть сегодня, стало последней каплей. Шаги Би-Ханя, когда он сокращает расстояние к кровати, попутно развязывая пояс, отстёгивая наручи и сбрасывая на пол форменную куртку, вопреки предыдущему всплеску бешенства медленные и неторопливые. В глазах — ледяное безразличие, когда он окидывает взглядом красивое тело Куай Ляна, специально задерживается на следах пылкой страсти, про себя отмеряя каждый на весах всё усиливающегося гнева, чтобы так же равнодушно скользнуть в конце вверх и с брызгами искр скреститься с лезвиями глаз брата. Куай Лян заинтересованно наблюдает за ним, однако ничуть не проявляет готовности обороняться. То ли слишком глуп, чтобы осознать грядущую угрозу, то ли наивен. Чересчур самоуверен. Даже вновь вырвавшаяся с пальцев Би-Ханя морозная магия, мгновенно сковавшая Куай Ляна по запястьям алмазными манжетами и пришпилившая их к изголовью кровати, его не впечатляет. — Ну зачем так? — откинув голову, чтобы рассмотреть ловушку — а на самом деле только соблазнительнее выгибаясь, даже чуть разводя в стороны бёдра, чтобы взгляду открылась влажно поблёскивающая ложбинка между ягодицами, но рассмотреть подробнее не было бы возможности, — Куай Лян неторопливо выпускает из-под кожи огонь. — Если тебе не на ком попрактиковать свой лёд, просто попроси меня. Сам же сказал — я не откажу, если кто попросит. Би-Хань не привык просить. Визжащие на грани истерики устои где-то по краю сознания зовут его отступить, сбежать пусть бы с позором, зато сберечь неприглядный греховный секрет, не дать Куай Ляну узнать, как сильно Би-Хань желает взять его, куда порочнее и грязнее, чем берут его чужие мужчины. Но ещё ни разу в жизни Би-Хань не бегал от схватки, даже если силы противника многократно превосходили его собственные. И начинать не собирается. Он клянётся себе: чуть свет, лично потащит Куай Ляна в душевые, вычистит с головы до пят, промоет, сдерёт с кожи, прочешет из волос каждое из сотен похабных прикосновений, которыми его так плотно обсыпали за столько лет, что, кажется, уже непробиваемая корка запеклась поверх. Посадит под стражу в уединённой клетке на самом дальнем краю обители, выставит в два круга солдат, чтобы даже мышь не проскочила к брату незамеченной. А затем, едва вернётся Грандмастер, Би-Хань попросит его — нет, потребует, — чтобы сразу после свадебных торжеств Куай Ляна забрали куда угодно, хоть в Ву Ши, хоть за Полярный круг. Чтоб глаза его больше не видели, в какую распутную беспринципную дрянь вырос его маленький брат. Но прежде… Лишь раз он даст волю своим чувствам, до того надёжно упрятанным под ледяной панцирь, который Би-Хань выплавил из сковавших его цепей долга, правил и догм, — там же они будут заточены впредь, пока, наконец, без постоянного напоминания перед взором не издохнут сами собой. — Тебе всё мало, потому что никто не знает твоё тело по-настоящему. Играючи стряхнув с объятых пламенем рук колкие морозные наручники, младший с притворным разочарованием качает головой: — Если не знают они, то откуда же знать тебе? Вечно ты только треплешься зазря, дорогой брат. — Бросаешь мне вызов, щенок? — очередной залп льда окольцовывает Куай Ляна по челюсти, смораживает зубы между собой прозрачным непреодолимым кляпом. Только сейчас он, кажется, понимает всю серьёзность ситуации; пытается подняться с простыней, но Би-Хань опрокидывает его обратно, прочно садится на одно бедро и прижимает за плечи, выдыхая густое облако злости прямо ему в лицо. — Обещаю, когда я заставлю тебя кончить, не коснувшись ни одного из тех мест, которые ты отдаёшь своим любовникам, — ты подавишься этими словами. Угроза вырвалась у него необдуманно, но Би-Хань быстро понимает, что оказался прав. Стоит ему подхватить младшего под оставшееся свободным колено и завести вверх, широко раздвигая ноги, тот в странном смешении непокорности и мольбы вскидывает брови, тихо мычит что-то в кляп, судорожно сглатывает и — действительно — чуть не давится. Ещё никогда Куай Лян так в открытую не лежал перед братом, и это… возбуждает. И злит. Но пока не время. Скользнув двумя пальцами между ягодиц, от копчика вверх, мимо заднего прохода, Би-Хань безошибочно находит, что искал. Жёстко давит в чувствительное место под мошонкой. Расположенная аккурат над простатой акупунктурная точка отзывается мгновенно, рассыпая по телу младшего крупный горох шоковых мурашек и чуть было не вырвав из его груди громкий крик — постыдно громкий даже для Куай Ляна, привыкшего драть глотку на разные лады под нескончаемой вереницей имевших его мужчин. В том и причина: насколько бы умелыми ни были любовники, все они — от зелёного мальчишки до генерала Шао — в первую очередь искали наслаждений для себя, оставляя самого Куай Ляна в лучшем случае рядом, а в худшем и вовсе о нём не заботясь. Даже Томаш за столько лет вряд ли смог разгадать его нужду, раз Куай Лян всё никак не успокаивался. Если так, то Би-Хань станет для него первым, кто поставит удовлетворение его тела прежде своих желаний. Он не груб, вовсе нет. Просто настойчив, не позволяет брату даже ногу вытянуть в сторону поудобнее, так и заводит колено практически к уху, прижав другое собственным весом, пока его пальцы всё сильнее и сильнее растирают промежность по шву — благо, феноменальная гибкость младшего может позволить ещё и не такие трюки. На лицо Куай Ляна он не смотрит. Достаточно того, как в ответ на каждое движение бугрится от напряжения его сильный живот, как пульсирует крупная вена на стыке бедра и как содрогается поалевший мокрый член. Пробивающая по рукам младшего дрожь тоже говорит о многом: он пережал Би-Ханю предплечье изо всех сил, но оттолкнуть всё-таки не может, так и держится, как утопающий за соломинку. Читать его оказывается до смешного просто. Отзывчивый, крайне тактильный, приученный к приятным касаниям, Куай Лян не может замаскировать свою реакцию под сопротивление или боль. В погоне за ощущениями сам пытается притереться к руке, будто голодный кот. Незадолго до того, как его захлестнуло бы слишком быстро накрученным удовольствием, ярким, но наверняка слишком похожим на прежние его оргазмы, Би-Хань притормаживает. Легонько ведёт самыми кончиками ногтей по коже бёдер. Ждёт, пока шумное быстрое дыхание немного успокоится. Потом всё-таки касается сведённого от удовольствия кольца мышц. Прижав под мошонкой большим пальцем, внутрь он заводит только указательный, ровно так, чтобы достать до простаты и с той стороны; и, убедившись, что нащупал нужную точку, пускает между подушечками первый крохотный залп морозной магии. Это не причинит вреда или даже лёгкой боли, только заставит нервные окончания сжаться судорогой настолько сильной, что она тут же утопит Куай Ляна в сухом оргазме. Так и происходит: спазмы частой очередью стягивают тело младшего, прогоняют из эпицентра между ногами расходящиеся во все стороны волны блаженства, которые в итоге оседают трепетом в пальцах его рук и ног. Би-Хань это и видит, и чувствует — ступня, что упирается ему в плечо, трогательно трясётся. От внезапного желания поцеловать её, лизнуть между подёргивающихся пальцев, чтобы Куай Лян ещё и от щекотки зашёлся в припадке, как раньше в детстве, аж скулы сводит; приходится мысленно щёлкнуть себе по носу. Собственные желания пока не на первом месте. Чуть протрезвев, Би-Хань возвращает всё внимание брату. Ещё два или три раза, едва оргазм начинает затихать, он трогает холодом по внутренностям, запуская цепную реакцию по новой. Куай Лян выглядит полностью разбитым. Выше груди его кожа покраснела, по мышцам то и дело скатываются капельки пота, внутренности ощутимо дрожат. Переполненные яйца потемнели от сильного давления изнутри, как и член с головки до основания, но выхода сперме по-прежнему нет, потому что сжатая спазмом простата заблокировала напрочь единственный канал. Если бы Би-Хань не держал брата за ноги, блокируя ему возможность свести колени вместе, он бы положил ладонь ему на живот — и почти наверняка смог бы нащупать выпуклость там, где скопилось семя. Куай Лян бесконечно долго вьётся на его пальцах, кряхтит и охает, захлёбывается полосующими по горлу стонами, грызёт свой ледяной кляп с слышимым треском. Как бы ненароком зубы не сломал. Решив, что ему достаточно, Би-Хань отзывает лёд весь разом — и внутри, и изо рта, оставляя Куай Ляна неожиданно свободным и беспомощно открытым. Не справившись с собой, брат кричит на грани визга, обливается потом и струями спермы, расцарапывает Би-Ханю руку до проступившей крови. Удовольствие колотит его долго — несколько минут кряду, — но, в конце концов, судороги отпускают, и Куай Лян грузно валится спиной на кровать. Глаза у него закатываются так, словно он готов вот-вот потерять сознание. Уже не стонет даже, лишь длинно сорвано выдыхает, не в состоянии напрячь горло для каких-либо звуков; распустил сопли по всей подушке, трясётся мелкой до вибрации дрожью — понравилось ему. Точно понравилось. Но Би-Хань ещё не закончил. Только начал, вообще-то. Торопливо стянув оставшуюся одежду, он нависает над младшим братом, раскинув ослабшие ноги себе по бокам; касается горячим членом раздразнённой точки в промежности, подталкивает заново налитую мошонку чуть вверх, вырывая из Куай Ляна несчастный всхлип, а после спускается к ещё подрагивающему на отголосках удовольствия заднему проходу. Давит. На простое касание тело брата не поддаётся. Поэтому Би-Хань давит сильнее. Ему не единожды доводилось слышать гуляющую в тенях обители сплетню, будто всякий раз, ляг Куай Лян с кем-то хоть третью ночь подряд, зад у него неизменно тугой, как у девственника. Теперь он убедился, что присущее любым сплетням преувеличение не коснулось конкретно этой: даже расслабленный после оргазма, хорошо смазанный снаружи и изнутри руками предыдущих любовников, Куай Лян тяжко стонет и подбирается всем телом, когда от вжавшейся в отверстие головки мышцы начинают неохотно расступаться. По их телам единой волной проходит дрожь. В игольное ушко протиснуться было бы легче, но Би-Хань не отступает, давит и давит дальше, пока не скрывается внутри тела младшего на треть. Но тут обоим уже становится очевидно больно; чтобы помочь Куай Ляну расслабиться, он сплёвывает в ладонь и обхватывает липкими пальцами тяжёлый горячий член. На ласку младший отзывается охотнее, и Би-Хань потихоньку движется глубже. Наконец, прижимается животом между ног, пачкаясь спермой и маслом. Ждёт недолго — и начинает двигаться. Он намеренно не даёт Куай Ляну привыкнуть, поймать какой-то единый ритм и отдаться на взрастающие пики привычного простого удовольствия. Внутри его задницы толкается неторопливо, с прицелом на измученную предыдущим удовольствием простату, не вытаскивая даже наполовину — со стороны, наверное, кажется, что он вовсе замер на месте; а рука Би-Ханя сжимает и дёргает член младшего так быстро, что пролившиеся прежде капли спермы начинают пениться между напряжённых фаланг, собираются крупными хлопьями под уздечкой. Куай Лян в этой бесхитростной ловушке вязнет как-то слишком легко, учитывая, какой у него за плечами опыт. Даже до крови прикусив нижнюю губу, брат всё равно не может удержать внутри тот крик, который горячим гейзером брызжет у него от самой диафрагмы — его рот непроизвольно открывается так широко, что Би-Хань может видеть подрагивающий в глубине глотки нежный перламутрово-розовый язычок и перекинутые по зубам нити слюны. Младший выгибается, скручивается в животе и выпрямляется снова, вскидывает руки к лицу и мечется глазами в явной панике. Би-Хань не понимает, почему — для осознанного протеста уже поздно, к тому же, будь брат всерьёз против, моментально выжег бы ему глазницы фаерболами. Нет, тут что-то другое. Причина проясняется сама собой, когда из-под пальцев Би-Ханя вместо спермы вдруг с сильным напором бьёт жидкая светлая моча. Они, наверное, оба такого не ожидали; но, если Куай Лян пугливо пытается то зажать руками пах, безуспешно сражаясь с мёртвой хваткой на члене, то укрыть в скрещенных предплечьях испачканное алым стыдом лицо, Би-Хань от вида этой несдержанности лишь сильнее заводится. Поймав оба запястья Куай Ляна своими ладонями, он жёстко прижимает их рядом с его лицом, чтобы спрятаться было невозможно, и ускоряется в бёдрах. Метит в самые чувствительные места, провоцируя горько пахнущие брызги разлетаться веером дальше. Вид того, как мучительно брат пытается отвернуться и раз за разом терпит неудачу, как в его сладких медовых глазах наливается гнев и обида, ничуть не скрывающие своим огнём куда более полновесного блаженства, что затопило взгляд Куай Ляна по самому дну, Би-Ханю несказанно нравится. Ему словно лёгкими перьями проводят по загривку, вдоль всего позвоночника — щекотно, дразняще, распаляя удовольствие до совсем головокружительных высот. К моменту, когда струя всё же иссякает, Би-Ханю совсем немного остаётся до оргазма — все мышцы от груди до колен каменные, в животе распирает напряжением так, что, кажется, от любого движения всё накопленное сдетонирует, вырвется на свободу, напрямую глубоко в кишки младшему, — как вдруг Куай Лян снова кричит. Сжимается нутром, по пояснице стискивает коленями и лодыжками, словно хищная внешнемирская лиана, готовая полакомиться необычным обедом. Кончает опять на сухую, опять вперёд Би-Ханя, теперь и его утаскивая за собой в волны наслаждения. Огонь долгожданного оргазма дерёт от копчика сразу во все стороны, разбегается по костному мозгу до рук, до стоп, заставляя бессмысленно скрести пальцами по простыне, бьёт в основание черепа. Би-Хань глухо воет младшему прямо в лицо, закапывает слюной его и без того мокрые щёки — тот в довесок ещё и слезами заливается, уже не видя смысла изображать стойкость, — и ни на секунду не прекращает двигаться. Только когда начисто выдаивает себя глубоко внутрь его живота, замирает, но не вытаскивает. Пусть Куай Лян задержит в себе его семя ещё немного. Горький аммиак в воздухе, проредив собой прочие запахи, щекочет Би-Ханю по ноздрям тёплым признанием. Куай Лян теперь пахнет самим собой. Не своим взрослением, в течение которого его учили проливать кровь себе и другим без жалости и без сомнений; не руками и телами других мужчин, что метили его, будто гулящее зверьё метит свою территорию; наконец-то собой. Так он пах, пока тревожными зимними ночами матушка металась по постели, чувствуя голос зовущих её к себе предков, а кормилицы, сморённые усталостью, дремали рядом с детской кроваткой, не в силах позаботиться о Куай Ляне. Тогда Би-Хань заботился о нём сам. Менял мокрые пелёнки, качал на руках, совал в беззубый рот смоченную сладкой рисовой водой тряпицу, чтобы брат плачем не будил старших. Воспоминания вперемешку с развернувшимся под ним сейчас видом Куай Ляна, почти упавшего в обморок от оргазма, сплетаются на шее Би-Ханя в крепкую висельную верёвку — но он просто отмахивается. У него ещё будет вдоволь времени упиться угрызениями совести. Сейчас же Би-Хань безоглядно наслаждается происходящим. Чуть оправившись от перенесённого унижения, младший брат вонзает в него злобный взгляд. Наверное, рассчитывает так напугать Би-Ханя, и в обычной ситуации вполне могло бы сработать — если бы не его густо разрумянившиеся скулы, обкусанные губы, с которых по щеке к уху тянется струйка слюны, и мокрые глаза злющей, но хорошо оттраханной шлюхи. Невозможно напугать глазами, которые и сфокусироваться толком не могут под до сих пор не стихающими отголосками удовольствия. Хотя Куай Лян изо всех оставшихся сил старается. Такой невинный и порочный одновременно. Такой желанный. Следы на его коже раздражают, царапают по взгляду свой неуместностью, словно похабные надписи на искусно сработанной терракотовой статуе — не твоё, не твоё, как ни пытайся, твоим никогда и не будет, — но куда сильнее Би-Хань злится из-за того, с какой дотошной точностью может определить принадлежность каждого из них. Отпечатки зубов Томаша. Полулунки от ногтей старшего мастера на левой груди. Свежие царапины по подбородку и от висков в гущу волос кажутся непривычными; значит, это того юнца. Будто Би-Хань ему не старший брат, а сутенёр, подсчитывающий клиентам стоимость дополнительного ущерба. Если выбора нет, и несправедливостью судьбы он обречён видеть Куай Ляна таким, то пусть лучше поверх своей прикипевшей леопардовой шкуры брат зацветает бордовой сливой по весне — следами его губ, отпечатками его рук, неважно, оставленных в ласке или силой. Он прикладывается ртом к межключичной впадинке, с силой влизываясь в подсохшую на дне корку соли; потом ведёт голову левее, стискивает между зубами проглядывающую из крупных мышц ключицу, всасывает кожу внутрь. Жёстко кусает литую упругую дельту выше вскинутого жала татуировки-скорпиона. Ровный полукруг зубов, чуть подтекающий кровью, невыразимо приятно ласкает Би-Ханю взгляд, когда он отстраняется рассмотреть результат своих трудов. Но тут его сталкивает нос к носу с новой проблемой. Как бы Би-Хань ни был силён и вынослив, ему всё-таки нужно передохнуть. Восстановиться. Он только-только выскользнул мягким членом из задницы брата, а Куай Лян опять ёрзает, пытаясь своё нетерпение выдать за дискомфорт. Прикрывает бедром пах, забыв, что Би-Хань до сих пор сжимает в руке то, что он хочет скрыть. Член младшего напряжён все так же сильно, если не больше; он мокрый и неприятно скользкий, отчётливо пульсирует, обжигает по ладони жаром не то просто распалённой крови, не то уже рвущейся наружу стихии. Би-Ханя окатывает неприятным ступором: он мог бы взять его в рот, но, во-первых, в таком случае рискует потерять над Куай Ляном контроль, и, во-вторых, наверняка с Томашем, у которого опыта в таких вещах больше на несколько лет, ему не тягаться. Впрочем… Есть ещё один вариант. Он нависает над Куай Лянем и, собрав одной рукой оба его запястья, блокирует их над головой; второй же ныряет себе за спину, растирает оставшуюся на пальцах сперму и масло по краям собственной крепко сжатой дырки. После той ночи во Внешнем мире Би-Хань один раз попробовал ласкать себя внутри; ему по-прежнему не нравилось, а без образа Куай Ляна удовольствие не соизволило тронуть его даже тенью, так что после получаса бесплодных попыток Би-Хань разозлился и оставил это дело. Сейчас мышцы тоже впускают его довольно неохотно, Би-Хань морщится и кусает щёку изнутри, но под взглядом брата, который с секунды на секунду меняет окрас от недовольства к непониманию до совсем безумного вожделения, ему как будто легче. А от мысли, что скоро он воплотит в жизнь терзавшие его фантазии, так и вовсе волна крови приливает к опавшему члену. Ждать уже невозможно, пусть бы он ещё и не готов толком, Би-Ханю плевать. Пересев вверх, почти на живот Куай Ляну, он хватает в ладонь его твёрдый ствол, прижимает между ягодиц. Водит неуклюже бёдрами, пытаясь найти отверстием набухшую головку — и, когда ему это всё-таки удаётся, с размаху опускается всем телом вниз. Задница едва ли не пополам трещит от напряжения, в глазах, подёрнутых плёнкой слёз, стремительно мутнеет; чтобы скрыть это, Би-Хань не задерживается, начинает привставать на коленях, выпуская из себя член и вновь садясь полностью. Между ног чвокает так, что можно подумать, все кишки уже наружу вывалились. Да и ощущения похожие. Однако постепенно Би-Хань притирается мягкими внутренними стенками к ощущению ввинчивающегося снизу члена, привыкает, и боль вдруг разбавляется прострелами удовольствия. От крошечных разрядов электричества из поясницы видимо напрягаются соски, собственный член тоже крепко встаёт. Куай Лян жадно пожирает глазами его от живота до шеи, беспорядочно сглатывает, облизывает губы. Понятно, чего хочет. Наверное, стоило бы пустить его, приложить к груди, чтобы долившееся в чашу весов удовольствие перетянуло шкалу на свою сторону. Но из страха не совладать с собственными эмоциями Би-Хань не разрешает ему. Ничего, сам справится. Чуть подвинувшись, Би-Хань находит позу, в которой с каждым движением головка ощутимо толкает твёрдую простату. Его от этого прошибает током по сочленениям мышц, жжёт изнутри брюшины невыносимым почти переплетением боли и блаженства; крик наворачивается под ребрами стремительно, как тайфун, но его удается заглушить. Ценой в кровь прокушенной губы, но всё-таки. В противовес ему Куай Лян и думать забыл о какой бы то ни было сдержанности: подкидывает бёдрами вверх, встречая каждое движение Би-Ханя в середине, комкает пальцы в кулаки, порыкивает и отчаянно сипит сорванным голосом от собственного бессилия, потому что руки ему держат по-прежнему крепко. Запертые в цикл безумных движений, громких шлепков, биения сердец, разделённого сейчас на двоих, они теряются друг в друге так сильно, что Би-Хань слишком поздно замечает новый разразившийся шаром искр оргазм Куай Ляна. Член внутри дёргается, по внутренностям плещет горячей спермой, будто кипятком — Би-Хань, осознав это, едва не кончает сам. Снявшись с Куай Ляна с громким звуком бултыхнувшейся в трясину ветки, он второпях отворачивается, чтобы не позволить брату увидеть свое растерянное на грани с глупым блаженством выражение лица. Смежает крепко ягодицы, подрагивает от почти завязавшегося в животе оргазма — не сейчас, только не сейчас, слишком стыдно и непривычно. За несколько медленных вдохов удовольствие нехотя, по капле, но отступает. Где-то на десятый, сочтя, что уже можно, Би-Хань расслабляется; тут же горячее жидкое семя стекает по внутренней стороне бедра, щекочет подёрнутую мурашками кожу. Ощущение мерзкое, но отчасти он им даже наслаждается, потому что ради совершенно потерянных глаз Куай Ляна, ради этой музыки шалых стонов, что льется из его груди с неудержимостью горного водопада весной, ещё и не такое можно вытерпеть. Стоит того. Незаметно притушив жар в паху магией, Би-Хань толкает младшего на живот, разводит пальцами ягодицы в стороны, чтобы наконец-то в открытую осмотреть то, на что заявляет права. В тусклом свете мягкая влажная дырка кажется неестественно-красной — немудрено, в общем-то, зная, как часто Куай Лян ею пользуется не по предписанному природой сценарию; она легко расступается при натяжении, чуть зияет темным провалом нутра, а по краям до сих пор переливаются светлые капли спермы, может, чужих мужчин, а может, Би-Ханя. Завороженный видом, он прикладывает одной рукой член между ложбинок, трёт вверх и вниз, собирая мокрое, и лишь потом вжимает головку внутрь. На этот раз Куай Лян принимает его без проблем. Только смотрит через плечо самоуверенно, нагло щурит глаза, с вызовом выгибается навстречу, но Би-Ханю так даже лучше. Смазанное отверстие послушно хлюпает, в одно движение пропуская член до самого основания. Это так красиво. Так порочно. Би-Хань одновременно словно ворвался в строжайше оберегаемое святилище древних богов и вернулся домой — так ему внутри Куай Ляна хорошо и правильно. Эти чувства он старается не запоминать, потому что никогда впредь не сможет их вернуть, и жадно впитывает их всем своим существом ровно по той же причине. Стонет в голос — сам не зная, чем этот стон вызван.*
Ночь тянется и тянется, вязкая как чёрный дёготь, оседает, душная и липкая, на коже, путается в волосах, склеивая их перед лицом Би-Ханя сталактитовыми гроздьями. Он смертельно устал, но держится, на собственном безумном упрямстве снова и снова погружаясь в ставшую приятно-свободной задницу Куай Ляна. Ему выдержки ещё и на весь следующий день хватит. Ну ладно, может, лишь на первые два часа. О младшем того же сказать уже нельзя. Пока мог, Куай Лян поглядывал на него с дерзостью, вскидывая повыше нос и вызывающе выгибаясь в ладонях, но сейчас совсем растерял браваду, лишь изредка собирает взгляд в более-менее осмысленном направлении, чтобы уткнуться им в Би-Ханя и опять расплыться бездонными лужами. Пару раз он терял сознание. Возвращался, только когда Би-Хань гладил его льдом по чувствительным местам — будь то виски, грудь или член, или просто нежная кожа на сгибах рук. Местами они менялись ещё только раз, но больше Би-Хань на подобные жесты доброй воли не расщедривался. Потому что в этот самый второй раз Куай Лян непозволительно много активничал, не давал Би-Ханю самому сесть как следует, и в итоге беспорядочными, но точными ударами по простате умудрился выкинуть его в оргазм вперёд себя — да ещё с таким выражением лица, будто это его заслуга. В ответ получил по щеке. И кольцо льда вокруг основания члена и мошонки, чтобы неповадно было. Счёта своим — и его — оргазмам Би-Хань не ведёт, потому что трудно сохранять достаточную здравость разума даже для простых слов, где там помнить счёт. Перемешанное со стонами имя Куай Ляна, то и дело срывающееся с губ, он тоже не различает, как будто это не имя совсем, а естественная форма дыхания. Младший брат и вовсе молчит. Может, у него окончательно сел голос, а может, до последнего упрямится. Би-Ханю, в общем, не важно, ведь реакцию его тела он считывает куда нагляднее. Уже под утро, когда отгорают за окном звёзды, и им на смену поднимается над зубьями гор холодное розовое солнце, после очередного неуловимо-приятного укола разрядки — и оргазмом-то не назвать эту бледную тень удовольствия — Би-Хань всё-таки отстраняется от брата. Еле держит самого себя на выпрямленных руках, но лечь не рискует, потому что вся простынь вымокла напрочь и слышимо хлюпает при любом движении. Куай Лян не подаёт никаких признаков сознания: колени развалились по сторонам, голова запрокинута назад, ладони тоже безвольно развёрнуты вверх, трогательно открывая взгляду нежные серединные линии. Давным-давно в детстве его излюбленным развлечением было рассматривать эти линии, сравнивать с теми, что прочерчивали ладони Би-Ханя, гладить их маленькими пальчиками повдоль, словно в попытке разгадать зашифрованное послание. Когда Би-Хань в шутку интересовался, что же он там увидел, брат всегда серьезно отвечал, что им суждено любить друг друга. Конечно, тогда они оба понимали под этим словом совсем не то, чем занимались целую ночь напролёт сейчас. И пути назад у них уже нет. Споро накинув на плечи какой-то халат — одеваться тщательнее ему не по силам, да и времени нет, — Би-Хань и брата оборачивает чистой простынёй, прежде чем подхватить на руки и унести из пропахшей пороком спальни. Им недалеко идти, всего-то несколько шагов по коридору до его покоев, но Би-Хань всё равно не может допустить, чтобы кто-то случайно увидел их обоих обнажёнными и со следами страсти на коже. Только устроив Куай Ляна у себя на кровати и убедившись, что снаружи их комнат по-прежнему тихо, он скрывается в ванной. Наскоро ополаскивает себя, стараясь не касаться укусов и царапин на бёдрах. Набрав в чашу воды и прихватив полотенце, Би-Хань возвращается в спальню, чтобы тщательно обтереть тело брата. Кое-где слипшаяся с потом сперма засохла так, что её по нескольку раз приходится отмачивать; от продравшего по поджилкам осознания, что причиной тому — он сам, становится почти физически нехорошо. Наступившее после нескольких часов повальной страсти похмелье душит его, выкручивает спину и желудок. Даже после рисовой водки наутро не бывало ещё так плохо. Уже сейчас Би-Хань знает, что первая брачная ночь обернётся для него настоящим кошмаром. Какой бы красотой ни обладала выбранная отцом девушка, как бы хороша ни была в постели — что заведомо невозможно, ведь невест наследникам Лин Куэй подбирали чистых и невинных, — разве сможет она сравниться с Куай Ляном? Разве будет так же сладко и беспомощно выстанывать низкие мурлыкающие стоны ему в ухо, разве посмотрит ласково, но непокорно? Чтобы просто взять её как подобает, Би-Ханю придётся отвернуть её лицо, забить себе уши льдом, зажмуриться, и всё равно под темнотой век он увидит младшего брата. Би-Хань впервые в жизни так горько ошибся. Нельзя было позволять себе идти в поводу у сиюминутных желаний, пусть даже они были взращены многими годами задушенных в зачатке чувств, которые всё равно проросли наружу и распустились теперь цветами сожалений. Но сделанного не вернёшь. Отступать от решения открыть правду отцу Би-Хань тоже не собирается; пусть ему предстояло всю жизнь мучится предательством, а Куай Ляну — прозябать где-то вдали от дома, это справедливые последствия, которые они обязаны выдержать. Правда, выдержка Би-Ханя сдаёт уже сейчас, когда, протирая Куай Ляну грудь и лицо, он замечает, что брат уже не спит. Смотреть ему в глаза попросту невозможно. И становится ещё хуже, едва до слуха долетают тихие из-за осипшего голоса слова: — Поверить не могу. Би-Хань ничего не отвечает. Заканчивает умывание, откидывает испорченное полотенце в сторону и встаёт, чтобы уйти спать в одну из гостевых комнат. Может, его и гложет виной, непривычно сильной и жгучей, извиняться он всё равно не будет. Брат получил по заслугам, будет ему впредь урок, так что… — Поверить не могу, наконец-то сработало. — Что? — чтобы убедиться, что ему не послышалось, Би-Хань всё-таки оборачивается, встречаясь взглядом с Куай Ляном. Медовые заводи его радужек пронизаны искрами, но рождены они отнюдь не в гневе. На самом деле, брат даже чуть улыбается — грызёт клыками по нижней губе, притворно хмурит брови, но сквозь всё это отчётливо улыбается: — Думаешь, мне нравилось спать со всеми подряд без разбора? Ну, определённая доля удовольствия в этом, конечно, была — но лишь на уровне тела. Разве могли они завладеть моим сердцем, что с детства принадлежит тебе? Я видел твои взгляды, и, зная твой вспыльчивый нрав, думал, что спровоцировать тебя ревностью не составит труда. Но ты четыре года строил из себя праведного монаха, потому что упрям ровно настолько же, насколько безрассуден. Срывался зачем-то на Томаша, а ведь наш брат согласился помочь мне только потому, что увидел моё отчаяние после первых двух раз, когда тебя не проняло. Это он предположил, что связь внутри семьи точно тебя взбесит. Промахнулся. Мы оба промахнулись, и, честно говоря, потеряли всякую надежду. Поэтому я привык к тому, что Томаш утешает мою тоску по тебе. Вместе с другими. Да и утешать толком никому из них не удавалось, потому что ещё ни одному мужчине я не позволял брать себя так, как тебе сейчас. Би-Хань, до того молча слушая непрерывный поток откровений и, честно говоря, ни единое слово не принимая за чистую монету, тут не может сдержать скептического фырканья: — Уж конечно. Хочешь, чтобы я поверил, что такой ненасытной шлюхе, как ты… — Ещё раз меня так назовешь, — на мгновение лицо младшего темнеет не по годам серьёзной глухой злобой, — я сломаю тебе позвоночник. Без шуток. — Но я же столько раз сам видел. Куай Лян беззвучно посмеивается, качая головой. Чуть сдвигается на кровати с видимым усилием, хлопает ладонью рядом с собой, и Би-Хань движется, как загипнотизированный; через пару секунд он уже лежит рядом с братом, вытянувшись у него под боком, его подбородок покоится у Куай Ляна на груди, а взгляд всё ещё в замешательстве выискивает на лице младшего намёки на обман. В голове полный беспорядок, таким глупым и одураченным Би-Хань не чувствовал себя с тех пор… Да, пожалуй, никогда такого не было. Своим глазам он доверял. Но ведь, если задуматься, если откинуть слепящую ярость от одного воспоминания, как кожи Куай Ляна касалось бесчисленное множество чужих рук, и разобрать хоть одно подробнее, он действительно не мог вспомнить, чтобы брата трахали сзади. Прижимались, тёрлись бёдрами, да. Но со стороны вставленный внутрь и просто зажатый между бёдер член выглядят одинаково. И с близи-то не всегда можно разобрать, не участвуя непосредственно. Это, конечно, никак не отменяло факта, что через постель Куай Ляна прошёл чуть ли не весь мужской состав Лин Куэй, однако… — Подожди, а генерал Шао? — Ты его видел? У него член размером с мою руку, как ты себе это, интересно, представляешь? — Но я же помню, как на следующий день ты всё время жаловался на больную поясницу, которую так неудачно потянул в схватке. Я думал… — Би-Хань, — брат закатывает глаза так, что остаются видны только пронизанные лопнувшими капиллярами склеры. — Если бы Шао взял меня сзади, я бы не жаловался. Я бы помер прямо под ним. Так что ради Старших богов, не оскорбляй меня так больше. Они молча греются в объятиях друг друга ещё какое-то время, пока Би-Хань, сам того не ожидая, вдруг не заговаривает снова: — Я собирался потребовать у отца отправить тебя в ссылку. — А я планировал подстроить несчастный случай, чтобы твоя невеста сгорела к чертям ещё на подъездах к обители. — Девушка ведь ни в чём не виновата. — Плевать мне. Не позволю забрать у меня то, чего я добивался несколько лет! Старшие боги, какие же они оба идиоты. Би-Хань прикрывает глаза, уткнувшись носом брату в грудь, тянет сладкий знакомый запах его чистой кожи и почти мгновенно проваливается в грёзы. Окончательно взошедшее солнце касается их лиц, уже оттенённых глубоких сном. До возвращения отца со свадебной делегацией остаётся ещё два дня, за которые им нужно будет придумать выход, но пока — нужно просто отдохнуть. А о проблемах они подумают завтра.