Неприкосновенный

      — Летит! Люк, она летит!       — Вижу, — Люк смеется, крепче хватаясь за тонкие ножки у себя на плечах. — Ты не вертись так сильно, а то не удержу.       Симеон прыгает у него на плечах от восторга, по случайности то и дело больно тянет за волосы, но Люку трудно винить брата за столь искренний восторг — он и сам за свои двадцать три года жизни едва ли перестал испытывать щекотный трепет в груди, наблюдая, как золотым серпом крылья Сиракс разрезают облака.       В прежние времена он сам выклянчивал дозволения летать вместе с матушкой и задыхался от восторга, пытаясь поймать и попробовать облака на язык, но он давно уже вырос из того, чтобы уместиться на ее коленях. Да и вообще, он вполне бы уже смог и сам вместо Сиракс прокатить матушку на спине, если бы ей взбрело в голову такое ребячество, но иногда, когда он глядит на братьев, его все же одолевает тоска по былому.       Родрик строго стоит между ним и Джейсом, старшего из братьев крепко взяв за руку, но не в пример пятилетнему Симеону себя в свои гордые девять он счел уж слишком взрослым мужем, чтобы кто-то, будто ребенка, сажал его на плечи.       — Мама! — радостно взвизгивает сидящая на руках у отца малышка Висенья, когда драконица описывает последний круг над башнями замка и устремляется на расчищенный под нее двор, и на миг морщинки в уголках его глаз делаются глубже.       Отец передает сестру няньке, тут же споро оказываясь в центре площадки и подавая руку спешившейся матушке.       — Мы уж боялись не дождаться тебя и твою семью, дорогая кузина!       Люк вздрагивает от неожиданности, совсем не заметивший появления во дворе привечающих их во главе с королевой Бейлой, и быстро снимает брата с плеч, собственным примером заставляя того вежливо поклониться ее милости. Матушка выходит вперед них, грубые летные перчатки ловко срывая с рук выученным жестом, но не раньше, чем быстро и крепко поцелует Висенью в ее пухлую детскую щеку.       — Разве я могла бы отвергнуть столь славный повод для встречи? — обращается матушка уже к королеве. — Не одним лишь горестям сводить нас вместе… И я вижу, скоро поводов для торжеств станет еще больше?       Королева отвечает на ее осторожное объятие и кладет руку на живот уже слишком большой, чтобы остаться вежливо не замеченным:       — Это последний, — она притворно вздыхает. — Довольно с меня девяти лун к ряду без вина и охоты.       — Ваша матушка говорила ровно так же после каждого, — заговорщицки шепчет отец Джейсу и Люку, у последнего вызывая невольную ухмылку.       — Что же заставляло ее передумать? — любопытствует он вполголоса.       — Поймешь, когда влюбишься, — отец своей каменно тяжелой ладонью хлопает его по плечу, — и будешь обходиться со своей леди так, чтобы она хотела твоих детей.       Люк прикусывает невольно и мигом отпускает губу. Казалось бы, ровно ничего особенного, но здесь и сейчас подобные речи заставляют не то тревогу, не то приятное волнение заворочаться во внутренностях…       В столицу их впервые за долгое время привели торжества, объявленные королем в честь тридцатых именин супруги. Не сказать было, чтобы король и королева были скупы на празднества — даже для Люка не была тайной некоторая обеспокоенность десницы и королевы-матери их чрезмерным швырянием золотом и, как шептали совсем уж дурные языки, распутством. Вовсе не ново было, чтобы лорд или даже король вечера свои коротал на крысиных боях в Блошином конце или в одном из борделей Шелковой улицы, но поразительной вольностью было сопровождение его в этих забавах законной супругой, как говаривали, переодетой в мужские одежды. Совсем уж гнусный слух утверждал, будто все беременности королевы путь свой вели от затертых бордельных простыней, что им двоим были милее королевских покоев. Люк подобные мерзости, разумеется, старался не слушать и уж тем более на веру не принимать. В особенности теперь, под сень Красного замка входя следом за королевой, улавливая запах редких душистых масел в ее волосах и шуршание тяжелого парчового платья по полу — ни ноты от гнилостного смрада дурных мест, любовь к которым приписывала ей народная молва.       — Я полагаю, — королева Бейла повышает голос в их негромкой беседе с матушкой, чтобы быть услышанной мужчинами, — в этот раз мы увидим и принцев на ристалище?       — Лишь двух старших, Джоффри покуда не успел заработать свои шпоры, — отвечает отец, чуть ероша волосы третьему сыну. — Он ходит у меня в оруженосцах.       — Уверена, они достойно покажут себя, — она хитро оглядывается на них украдкой, — и позабавят нас хорошим боем, конечно. Мне нынче этого ужасно не достает…       Люк улыбается ей и кивает, вежливо опустив взгляд.       Она должна понимать, с какой еще целью впервые за почти три года они явились в Королевскую Гавань всей семьей. Все это понимают, а он не может решить, неловко ли ему от того.       Им с Джейсом давно уж пора жениться, укрепив старые связи с иными домами, а не то и перекинув новые мосты. Отец заверял, что без любви добра от брака не выйдет, а потому он примет любой сыновий выбор. Люк бы рад ему поверить, вот только сам-то отец полюбил не добрую простолюдинку, а принцессу из рода Таргариенов. Матушка, заплетая в косу мягкие серебрянные волосы Висеньи, приперченные парой темных прядок, обещала, что среди многочисленных съехавшихся на торжество молодых омег непременно отыщется кто-то, кто им придется по сердцу, а это важнее всякой знатности. Люк бы рад поверить и ей, вот только ей-то по сердцу пришелся не конюх, а будущий тогда еще лорд Харренхолла.       Есть ли предел их принятию? Он пока знать не может. Несомненно только, что Джейсу в том будет труднее уж хотя бы потому одному, что он увидел свет первым. Люк лишь второй сын, плечи которого избавлены от того же груза, но и ему родительских чаяний огорчить неподходящим выбором вовсе не хочется.

***

      Не все лорды и леди со своими семьями и свитами успели к этому часу доехать до столицы, а до празднества еще остается время. Пока слуги заканчивают подготовку ристалища, а само оно обрастает полем простирающихся покуда хватает глаз палаток и шатров, прибывшие гости наводняют собою стены замка меж выставленных на улице богатых столов.       Весть о прибытии принцессы Рейниры с детьми опережает их появление среди прочей знати. Джейс держится молодцом, гордо подняв голову и выпрямив спину, а Люк старается следовать его примеру и ведет себя соответственно положению, но все же не может не ощущать себя не в своей тарелке. Харренхолл, говорили, полнился древней темной магией, стены его жили своей волей, но Люку в них было много спокойнее нынешнего его положения, где он выставлялся на смотрины бесконечным девицам и юношам омегам, их родителям, старшим сестрам и братьям…       Их представляют молодым леди, что сюда явились понаблюдать за турниром со зрительских мест, и несколько из них весьма споры в том, чтобы дать принцам знать о своем незамужестве. Они даже весьма хороши собой и приятно заливисты в смехе, а лет им немногим меньше, чем самому Люку.       Ему особенно приходится по душе леди Уилла из дома Фреев — кажется, он даже когда-то давно видел ее на пиру в Речных землях, когда оба были еще совсем детьми. По крайней мере, в том она его весело заверяет, добрым ручейком заливаясь над его нахмуренным лбом и скверной памятью.       — Как же вы не помните, мой принц? — хихикает она и дует губы в притворной обиде. Голос ее колокольчиком перебивает голоса двух ее подруг, внимание обоих принцев легко утягивает на себя. — Я так ужасно хотела ту игрушку дракона, что была у вас, и вы ее даже почти что отдали, как и положено благородному рыцарю, но нас прервали няньки!       Люк уже почти что ею очарован.       — Вы будете биться на турнире? — спрашивает она у обоих.       — Будем, — отвечает ей Джейс, — и молить богов, чтобы нам не выпало выйти друг против друга.       — Неужели ты так боишься моего копья? — вмешивается Люк. — Я выбью тебя из седла так осторожно, как только сумею, даю слово.       Девушки хихикают, переглядываясь друг с другом, и Люк уже почти было рвется вперед брата спросить у леди Уиллы, удостоит ли она его чести выйти на ристалище с символом ее благосклонности, когда ту окликает ее почтенная мать.       — Буду рада увидеть вас вновь, — прощается она, вместе с другими девушками покидая их общество.       Люк отворачивается, пряча нелепую ухмылку, но Джейс знает его слишком хорошо. Он дотягивается до головы Люка — тянуться ему теперь куда выше, чем в детстве — и в перенятой у отца манере ерошит и без того растрепанные ветром кудри.       Они оставляют ломящиеся от яств столы, привлеченные звоном мечей со стороны ристалища. Пусть официально турнир еще не начат, некоторые знатные и просто приближенные к королевской семье рыцари уже выбирают это место для своих тренировок, ловко сходясь и расходясь в атаках и защитах. Большинство отдают предпочтение тренировочным мечам, более рисковые же бьются настоящим оружием, привлекая к себе особое внимание.       Люк протискивается через собравшихся зевак, телом прокладывая путь для не столь рослого старшего брата, и выходит к самому краю арены, где ему уже совсем скоро предстоит отстаивать свою честь на глазах у всего королевства. У него нутро приятно мерзнет от волнения напополам с предвкушением, и он тихонько интересуется у Джейса, отвернувшись от тренирующихся:       — Не хочешь ли присоединиться?       Что-то черно мелькает там, за краем его глаза, и песнь стали вдруг замолкает над ристалищем. Будто сговорившись, собравшиеся внизу рыцари разворачиваются, вскидывая головы, и тут же опускают их в почтительном поклоне. Люк смотрит туда же ровно в миг, когда во втянутый им воздух проникает новая, пряно-сладкая нить. Тоненькая, едва различимая, но разящей стрелой проникающая под череп, пробиваясь через марево дыма костров и тяжелого пота, градом льющегося с собравшихся рыцарей.       Там, руки небрежно опустив на перила балкона и следя за происходящим, стоит самый поразительный омега, какого Люку только доводилось видеть. Будто альфа высокий, широкоплечий и сдержанный в своем черном бархатном одеянии, и вместе с тем удивительно изящный, со светлыми струями падающих вниз и легко вьющихся серебряных волос. Запах же его… Ни на что иное не похожий, он сладко расцветает на языке редкой специей и вместе с тем чуть печет и согревает все внутри легчайшей остротой…       — Люк! — его встряхивает за плечо тяжелой рукой брата. — Ты оглох? Ты меня слушаешь?       — Я… нет… — Люк оглядывается потерянно, едва разобрав нахмуренное лицо Джейса, и тут же вновь сворачивает шею, глазами жадно выискивая силуэт на балконе. — Кто это?       — Это? — Джейс смотрит наконец в ту же сторону. — Принц Эймонд, я полагаю. Кому бы это еще быть?       Волосы, долгой рекой серебра протянувшиеся в их края из самой Валирии, высокая худая фигура и запах, столь зрелый и насыщенно-пленительный, что за ним замирают вдруг все тонкие и невинные ароматы молодых омег вокруг… Ну разумеется, стоило сразу догадаться, пусть даже Люк совсем его не помнил. Когда они виделись последний раз? На каком-то слишком далеком теперь празднике, где дядям уже позволено было сидеть за взрослым столом, а Люку и его братьям — нет, но едва ли они даже словом или взглядом тогда перекинулись. Свадьбу его в столице, странное дело, не отмечали, и родню на нее не созывали. Злые языки — Люк вспоминает лишь теперь — трепали, что не положены пышные торжества перезревшему омеге, что по слухам давно уже растратил себя на столичных рыцарей, и благосклонно согласившемуся на него вдовцу, вполне годящемуся самому Эймонду в отцы. На похороны дедушки же Эймонд не явился сам — овдовевшая королева Алисента, как помнится, обронила с явным беспокойством, что он не в добром здравии после того, как разрешился накануне от своего бремени сыном, и мейстер днюет и ночует у его постели, а потому о путешествии в столицу даже землей и говорить было нечего. Никто тогда не осмелился даже словом выразить беспокойства, что вскоре принц может отправиться вслед за отцом, и все же матушка тогда как-то по-особенному обвила локоть своей мачехи рукой и остаток похорон держалась подле нее, разделяя горе.       Люк тяжело сглатывает, взгляда не отводя от резких штрихов профиля дяди на фоне закатного неба. Черный лебедь, представший вдруг пред ними во всем своем великолепии — одежды его все еще черны от траура по покойному мужу, но в каждом движении и в том, как он держит себя, видится царственность, в каждой детали — сдержанная роскошь. Что ж за слепцы являлись в Красный замок все те годы, если подобный омега засиделся здесь до своих двадцати семи, а отдан был на поругание вдовому старику?..       Принц Эймонд обводит собравшихся взглядом, и мига внимания не уделив Люку и Джейсу, будто и не признав их вовсе, а следом разворачивается жемчужным переливом в длинных волосах, и оставляет балкон в сиротливой пустоте… Люка же — пылающим хаосом.       — Люк, — зовет Джейс куда тише и беспокойней. Что бы ни видел он у брата во взгляде, выглядело оно подлинным безумием. — Что с тобой приключилось такое? Голову напекло?       — Он, — только и срывается с языка вперед всякой разумной мысли. — Ты забирай себе леди Уиллу, если она тебе по душе, весели ее и бейся за ее честь на турнире. Я хочу его.