-1-
Закат уже почти смылся с неба, догорал на самой границе с водой. Музыка текла плавно, затухая и растворяясь в разогретом воздухе, пропитывающемся сумеречной синевой, которую резали жёлтые огни гирлянды, и соленым ветром с моря. Все танцевали на небольшой площадке, сколоченной прямо на пляже, недалеко от открытого бара, где бармен тряс металлический шейкер и улыбался гостям, кивая в такт песне. Джисон не танцевал. Он сидел с самого края, подпирал щеку ладонью и расфокусированно смотрел на расплывчатые фонарики, рассеянно постукивая ногтями по бокалу. Лонг-Айленд давно кончился, лед наполовину растаял в июльском зное, и зонтик был отложен. Джисон покрутил трубочкой, слушая перестук поплавившихся кубиков, и проморгался. Они пришли сюда компанией, которой и приехали в отпуск. Шесть человек, семь ночей и один город у моря. Почти всех Джисон знал половину жизни. Чанбин с Чаном — росли с ним в одном дворе, а сейчас они по-дурацки крутились под музыку, расставив руки в стороны и закрыв глаза, будто песня из чарта топ-100 будила в них какие-то супер-эмоции. Феликс — одноклассник, с которым Джисон делил обеды в столовке, бессонные ночи за просмотром фильмов и много всего другого, что делаешь с друзьями, но не запоминаешь. Феликс откровенно флиртовал с какой-то девушкой, улыбаясь ей так, как улыбался только тем, с кем точно готов был разделить что-то больше обеда в столовке. Хëнджин тоже учился в его школе, и как они сошлись, никто не помнит, потому что у Хенджина вообще память на события полный отстой, а Джисон просто не заметил, как долговязый пацан с параллели стал частым гостем в его доме. Возможно, дело было в том, что они соревновались на сдвоенной физкультуре в челночном беге, а может в том, что Хенджин был высоким и красивым, а Джисон любит красивое. Он и сейчас красивый, со своими волосами цвета бледно-розового заката и зажмуренными глазами, танцующий так, будто никого рядом нет, что-то там дергающийся, но плавно, сгибая руки в суставах и вытягивая пальцы. И был Минхо, которого Джисон почти и не знал. Он появился в компании, когда Чан привел его на одну из посиделок и представил как своего товарища. Минхо тогда сконфуженно улыбнулся и просидел весь вечер так тихо, что никто и не замечал его, наверное, кроме Джисона. Джисон заметил, потому что, опять, красивый. Такой Минхо был красивый — с плавными линиями лица, трогательными взмахами ресниц и очаровательной улыбкой, но с широкими плечами, которые даже превосходили Джисоновы. И с каким-то испытующим взглядом, просачивающимся вглубь и застревающим в памяти. Джисон запомнил, думал о нем иногда, лежа в постели, пока не мог уснуть. Само так выходило, он не специально, просто взгляд и правда цеплял. Одновременно заинтересованный и холодный. Они мало общались. Минхо приходил теперь на их тусовки, был на дне рождения Хëнджина и на ночи кино после летней сессии у них с Феликсом в квартире, но все как-то не то. У Джисона были свои темы с каждым, общие воспоминания и прочее, а с Минхо не было. У них и переписка началась и закончилась на вопросе от Минхо про подарок Хенджину. Ну еще номер у него Джисон спросил, чтобы деньги за бензин скинуть. Никакого обмена мемами или полуночных разговоров по душам. Стремно лезть к Минхо, непонятно, надо ли ему вообще это общение с Джисоном, или он тут ради Чана, с которым танцует и смеется сейчас, обласканный днем солнцем до того сильно, что нос обгорел и покраснел весь, еще и облезет теперь. И все равно он красивый. Движется плавно, даже плавнее Хенджина, хотя и не такой вытянутый и гибкий на взгляд Джисона. Волосы с лица откидывает и потягивает мохито прямо в танце, закусывая трубочку зубами. У него от этого губы плющатся, становятся еще мягче и розовее. Все танцуют, кроме Джисона. У него опять перегруз интроверта. Слишком много звуков, людей, цветов и ощущений. Много информации. Он отсел за столик сбоку от площадки, когда почувствовал, что мозг плавится уже не от жары. Все знали, что Джисону нужно дать время и пространство. Минхо подошел тихо, сел на соседний стул и поставил бокал на столик. Закусил губу. Поправил челку. Потер нос. Сморщился. — А ты чего тут один сидишь? — спросил как бы между делом, или чтобы заполнить пустоту между ними. Джисон дёрнул плечом и уголком губ. — Устал. — Понятно. Снова замолчал. Отвернулся туда, где остальные продолжали отдыхать. Тёплый ветерок трепал тёмные волосы и легкую кремовую рубашку, открывающую загорелые руки и шею, и немного ключицы. Кожа блестела бронзой из-за пота и мягкого света, казалась горячей на вид, и наверняка была солёной из-за морской воды. — Феликс девочку склеил, — вбрасывает и снова молчит, даже голову не поворачивает. — Ага. Она в его вкусе. — Я думал, он по парням. — Феликс по всем, кто ему понравится. — Буду знать. Песня сменяется на медленную, джазовую, с саксофоном и ломаным ритмом, в который вмешивается шум волн с моря и приглушённый смех. Воздух наполняется запахом сладости и фруктов, остывающего песка. — Не пойдёшь танцевать? — Минхо спрашивает и теперь смотрит на него. Джисон морщит нос. — Народу много, не хочу толкаться. — А если бы было пусто — пошел? — Пошёл, — ляпнул и сам не подумал зачем, просто ляпнулось. — На берегу сейчас пусто будет. Если отойти подальше от веранд и кафешек. Джисон выгибает бровь, смотрит в ответ и не знает, к чему ведет этот разговор. — Там музыку не слышно, я без музыки не умею танцевать. — Можно не танцевать. — И зачем тогда идти? — Чтобы хорошо провести время в тишине. — Стремно по темноте одному ходить. — А вдвоем самое то. Минхо кривовато улыбается, неуверенно, с поддевкой, будто подначивает. Джисон ведется. Встает и уходит вслед за Минхо, равняясь с ним метров через пять, когда музыка становится все тише, дальше, превращается в едва заметные вибрации, а потом исчезает совсем. Ее заменяет море, качающее тёмными водами, как шелковым полотном. Серебристый блеск неполной луны бликует на зеркальной поверхности, рассыпается на сверкающие осколки. Ноги в сандалях тонут в песке, все еще теплом, даже горячем. — Знаешь созвездия? — спрашивает Минхо, запрокидывая голову к небу. — Деву знаю, вон там, — он указывает пальцем в черноту. — Потому что ты дева? — Ну да. Загуглил как-то раз, где она. Запомнил. А ты кто по гороскопу? — Тигр и скорпион. — Оу. — Что? Веришь в гороскопы? — спрашивает ухмыляясь. — Не знаю. Что-то в этом есть. Минхо валится спиной на тёплый песок, не боясь, что завтра придется вычищать голову. Джисон тоже не боится, у него и так этот песок везде забился, будет просто чуть больше. Ложится рядом и складывает руки на груди, глядя в бездонное южное небо, черно-фиолетовое, низкое и бескрайнее, когда смотришь на него вот так. Чайки кричат даже по ночам, меньше и дальше от берега, но все равно слышно. Музыку тоже слышно. Все звуки здесь далекие и глухие, как через вату, собственное сердце слышится чётче. — Ты меня избегаешь? — спрашивает вдруг Минхо, тихо и бегло — волнуется, что ли. — С чего мне? — Не знаю. Ты как-то невзлюбил меня, ещё в первый раз, когда Чан привёл меня к вам. Смотрел косо и не разговаривал. Джисон облизывает обветренные губы. В животе шевелится неясная тревога, которая вполне ясна, на самом деле. Он не любит новых людей, а они не любят его, потому что Джисон замыкается в себе на несколько суток после знакомства и молчит. Ему нужно вписать их в свою картину мира, подгрузить данные, а это сложно. А Минхо еще и выглядит неприступно, как гора. Страшно. — Ты мне не ненравишься? — отвечает он наконец, выдавливая слова. — Просто у меня тяжело с новыми людьми. — Так полгода уже прошло, — искренне удивляется. — Поговорим лет через пять, — ляпает снова не подумал, забавно же вроде в голове звучало. Минхо смеется. Легко так, звонко. Хихикает даже. Джисон в удивлении лупит глаза и поворачивается к нему, елозя волосами по песку. — Ты мне нравишься Джисон, ты хороший человек, — Минхо смотрит в глаза своими блестящими и сузившимися от улыбки. — Скажи, если есть какой-то ускоренный курс по сближению, я пройду. Не люблю неловкость и недосказанность. — Я узнаю, что можно сделать, — ему тоже смешно. Звучит абсурдно, но на самом деле и ладно. Минхо забавный. И понимающий. Не давит разговорами, не трогает и вообще даёт очень много пространства, но остается неподалеку. Вбрасывает рандомные факты о себе, приглашает в свою жизнь, приоткрывая дверь. У Минхо есть кот, из-за которого вся одежда поросла шерстью, а еще он любит ходить в кино один. Они выясняют, что оба любят шоколадное мороженое и ненавидят фисташковое, потому что оно на вкус как пыль. На счет три называют самый лучший кофе — обычный американо со льдом, и смеются с последней фотки Чанбина из зала, которую тот выложил в сторис. Джисону легче заходить в общение через смех и ненапряжный обмен глупостями, не касающимися серьезных тем. Когда на горизонте появляется тонкая полоска огненного рассвета, Минхо тяжело поднимается, морщится и хрустит коленями, невнятно ойкает, а потом помогает подняться Джисону. Тянет на себя за руку, отряхивает плечи от песка и улыбается, разморенно и устало, именно той улыбкой, какая должна быть после бессонной ночи, полной тягучего сладко-соленого воздуха и смеха. Утром все встают помятые и лохматые, особенно Феликс, который выползает на завтрак из чужого номера во вчерашних шмотках, пропитавшихся его сладкими духами, кальянным дымом и потом. Минхо коротко улыбается Джисону, бросает взгляд из-под ресниц, заговорщический, таящий в себе знание и намек, что они разделили этой ночью нечто общее, важное. Джисону кажется, что Минхо не такой уж неприступный. Очень даже понятный, даже больше многих его друзей. Странный немного, правда.-2-
Минхо приходит к Джисону домой с пакетом, полным настоящей еды, а не снеков, о которых просил Джисон. — Я думал, ты булочки купишь, или чипсы, — бурчит он, копаясь в овощах, рисе и сосисках. — Ты сказал, купить пожевать. — Ну. — Пожуем кимпаб. Минхо готовит на его кухне, закатывает рукава своей клетчатой рубашки и нарезает морковь соломкой, пока Джисон трется рядом, потягивая колу. Феликс тоже должен был быть, вечер кино уже стал почти традицией для них троих и Хенджина, но у Хенджина ночная репетиция, а Феликс слился в последний момент по мутной причине. Они с Минхо впервые наедине с той июльской ночи, но эта кажется гораздо более комфортной, потому что сейчас Минхо имеет за собой крепкую опору в виде кучи информации, которой он поделился с Джисоном за эти пару месяцев. Минхо стал объемным и живым. Кимпаб вкусный. Кола холодная. Фильм не нудный, особенно с комментариями Минхо, который замечает совсем неочевидные вещи. Джисон засовывает в рот целые кругляшки кимпаба, набивает щеки, как хомяк, и долго жует, не отрываясь от экрана. В какой-то момент он чувствует на себе взгляд и смотрит на Минхо в ответ, но тот лишь улыбается, протягивая салфетку. Джисон почти давится от неловкости, но берет ее в руку и кивает, вытирая губы. Минхо засыпает на его диване, скрутившись в креветку и подложив руку под голову. Джисон смотрит на него, пока не осознает, как крипово и неправильно выглядит. Трясет головой, выбрасывая из нее мысли о Сумерках, и приносит плед со своей кровати. Осторожно накидывает сверху на спящего Минхо и задерживается возле него еще на несколько секунд. У Минхо во сне ресницы трепещут, и, кажется, даже щеки задевают, или это тень? Боже, ладно, это странно. Он пялится на своего друга, пока он спит, и это не то, как ведут себя адекватные люди. Чанбин бы на него сейчас недобро посмотрел и сказал, что Джисону нужно поспать. Поспать звучит как вариант, пока не сделал ещё чего-нибудь глупого. Он лежит в постели с заложенной за голову рукой и думает. Не о чем-то конкретном, просто обо всём. Фонарь светит прямо в окно, но встать и задернуть шторы лень. Он оценивает, что ему важнее прямо сейчас — тепло кровати или комфорт для глаз. Побеждает кровать, и он отворачивается на другой бок, натягивая одеяло повыше. Он рад, что Минхо остался на ночь, Джисон не любит спать в пустой квартире — неуютно и страшно. Чего страшно? Не знает. И об этом перед сном думать не принято, как и думать о своем друге, спящем в соседней комнате, но тут Джисон сдается во второй раз.-3-
Чанбин везёт их компанию на клубничную ферму, потому что никогда не видел, как растет клубника. Предложение посмотреть в интернете было отклонено весьма грубо, но Джисон почти не обиделся. В машину затолкались впятером — Чанбин за рулем, Хенджин, как самый хитрый, на переднее пассажирское, назад Феликс, Джисон и Минхо. Чан, как действительно самый умный, отказался ехать куда-то вообще. Втроем сидеть тесно, ноги плотно прилегают к чужим ляжкам, Джисона с двух сторон зажали телами и сдавили плечами. Минхо виновато поджимает губы, глядя на него, когда они трогаются с места под монотонный голос навигатора. Минхо и не виноват ни в чем — две машины гнать бессмысленно, дорого выйдет по бензину, и назад Джисона затолкал не он, сам согласился (не стал драться с Хенджином). — Если я расползусь, ты скажи, — тихо говорит на ухо Минхо. — Да всё нормально, — отмахивается. Ехать не так уж далеко, да и тепло, исходящее от Минхо, нельзя назвать неприятным. Минхо кивает, достает наушники и тянет один Джисону. Молча. Включает песню из своего плейлиста и отворачивается к окну, стискивая свое колено ладонью. Джисону нравится песня, и нравится, что бедро Минхо прижимается к его бедру вплотную. Еще от Минхо вкусно пахнет — чистотой и совсем немного духами. Еще Минхо ловит его на разглядывании, и Джисон бы подавился, если бы что-нибудь пил. Улыбка на лице кривоватая и хитрая, но глаза Минхо опускает. Тыкает мизинцем в ногу Джисона и отдергивает его, когда Джисон тянется своим. Всё равно касается. Осторожно и быстро, едва-едва задевая костяшки пальцев. Минхо улыбается шире, сжимает губы и продолжает тыкать руку Джисона, получая в ответ точно такие же тычки. Как школьники на скучном уроке, только возраст у обоих уже давно не тот. Феликс на них косится, и Джисон прекращает баловство, пока совсем странно не стало. А потом вспыхивает лицом, когда Минхо вслепую тянется и накрывает его ладонь своей, даже не поворачивая голову от окна. Слегка сжимает руку, осторожно, и поглаживает большим пальцем. Джисон замирает, оцепеневший, смотрит прямо перед собой, набирается решимости, чтобы перевернуть ладонь и взять Минхо за руку по-нормальному. Тот выдыхает чуть громче, чем раньше, и переплетает пальцы, пропуская джисоновы сквозь свои. Держаться с Минхо за руки не странно, а приятно. Внутри трепещет, как у подростка, хотя кто сказал, что трепетать может только у них. Джисон вдыхает полной грудью, крепче сжимает руку Минхо и заваливается в его сторону, глядя на дорогу за окном. И не глядя ни на кого в машине, в которой подозрительно тихо. Взгляды Чанбина в зеркало заднего вида он и так прекрасно замечает. На ферме Минхо отдаёт Джисону самую большую клубнику. Чанбин ноет, что тоже такую хочет, и ему не достается ни одной крупной. Назад он всё равно едет довольный, потому что в багажнике везёт целый ящик, пахнущий на весь салон сочной, сладкой клубникой. Джисон съел ее столько, что аллергия может начаться, и всё равно тянет носом ягодный воздух. И укладывает голову на подставленное плечо, вкладывая руку в чужую ладонь. Опять без слов. С одними наушниками на двоих и сплетенными мыслями.-4-
На новый год они все собираются у Чанбина, потому что он местный богач с двухэтажным домом, который родители оставляют на все праздники ему. Они уезжают в Швейцарию на горнолыжный курорт, Чанбин небрежно отмахивается на вопросы, почему он не поехал. — Не люблю лыжи, я лучше в качалку два раза схожу, чем буду жопу морозить в горах. Джисону кажется, что он о чём-то недоговаривает, но лезть не стал. Шампанское улетает со стола молниеносно, Джисон успевает выпить всего один бокал, когда ему уже суют стакан с намешанной колой. Над комнатой стоит гомон голосов и музыки, и Джисону снова нужно сбежать, чтобы вдохнуть воздух. Он протискивается мимо Хенджина и Феликса, выскальзывает из комнаты и накидывает на плечи первую попавшуюся куртку, не глядя чью. Они все скопом висят в прихожей, где свет не горит, и включать не хочется, чтобы внимание не привлекать. Всовывает ноги в старые тапки отца Чанбина, в которых тот выходит курить, и ныряет в свежесть улицы. Холодно. Мороз бьет по легким, когда Джисон глубоко вдыхает, блаженно прикрывая глаза. Тут не пахнет электронкой Хенджина, которую он делит с Чонином весь вечер. Нет шума вечеринки, она осталась за дверьми, вместе с тостами Чана и голосистым пением Чанбина. Джисон любит своих друзей, но прямо сейчас, без них, у него внутри наступает штиль. Он всегда стремится к нему. Джисон любит быть чуть в стороне, наблюдать за событиями и жизнями, а потом перерабатывать их внутри себя. Он идет по участку семьи Чанбина, по аккуратной дорожке из плитки, расчищенной от снега и льда самим Чанбином. Смотрит на обёрнутые укрывным материалом кусты роз, спрятанные на зиму. Летом они очень красиво цветут. Его нагоняет звук тихих шагов. Минхо останавливается в полуметре от него и смотрит, улыбаясь. Руки в карманах чьей-то куртки. Кажется, джисоновой. — Опять убежал, — усмехается Минхо, склоняя голову вбок. — Вышел подышать. Там душно. — Оставить тебя? — Минхо спрашивает серьёзно, и Джисон задумывается. Оставить? Прислушивается к своим ощущениям, к своему внутреннему морю, всколыхнувшемуся и снова успокоившемуся. Он давно заметил, что с Минхо жизнь не ощущается выматывающей. От Минхо не надо отдыхать, наоборот, он дает еще больше сил, особенно когда просто находится рядом, касается Джисона и гладит. Джисон тянет к нему руку, а потом тянет за нее Минхо на себя, сжимает в объятиях и дышит ему в волосы, пока его самого крепко обнимают. — Мы в куртках, как пингвины, — говорит Минхо поглаживая его по спине. — Можешь залезть руками под нее. — Заманчиво, — мурчит, — но ты замерзнешь так. — Согрей. Минхо останавливает свои руки и замирает на пару секунд, отстраняется, не выпуская из объятий, смотрит в глаза. Спокойно. — Как мне тебя согреть? Джисон смотрит в ответ, смело и открыто, и тянется к нему всем телом. Целует холодные губы своими такими же, чувствует горячее дыхание, с паром покидающее их тела. Холод и правда притупляется. Сложно мёрзнуть, когда тебя так целуют. Нежно и медленно касаются уголка рта, потом щеки и снова возвращаются к губам, мнут их. Минхо улыбается, когда отстраняется от него. Воздушно смеется. Красивый, наполовину скрытый тенью, с красными щеками и губами. С горящими глазами. — Пошли завтра на свидание, — говорит тихо Минхо. — Первого января? — Я бы и прямо сейчас пошёл, но мы, вроде как, отмечаем новый год. — Тогда с новым годом, — Джисон смеется, ему легко, тепло и комфортно в чужих руках. — С новым годом, дурень. Минхо уводит его обратно в теплый дом, наливает ему кофе, потому что пить уже не хочется, а согреться надо, и не отходит весь оставшийся вечер. Держит свою руку на его бедре. Не слишком высоко, не пошло, хорошо. Штиль.-5-
Воздух снова наполняется сладостью и маревом, плывет над разогретым асфальтом, обдувает загорелые плечи тёплой сухостью. Раскалённое солнце медленно стекает к горизонту, плавится о землю, превращается в жидкое золото, обжигающее и красивое. У Джисона в одной руке ледяной бокал, а в другой Минхо, прикрывший глаза и двигающийся под музыку. У него блестит кожа, разогретая взглядами других людей и летом. Распаренная танцем. Золотистая, как закат. Джисон бы прямо сейчас вылизал его шею, провел мокрым языком по сладко-соленому, пахнущему фруктовым мистом. Прижался губами к выступающей вене и надавил, целуя. Он сделает всё это после, в их спальне, когда звезды снова высыпятся на бархатное синее небо, и музыка стихнет, а пока он танцует вместе со всеми, и штиль в его душе не смеют тревожить никакие ветра.