I cracked through your exterior, Your motions are ulterior — I’ve seen your darker side, And it's vicious, vicious.
— Какая же ты… всё-таки растрёпа, — немного обречённо и сдавленно пропыхтела бедная Нацуки, уже почти с минуту стоящая перед Юри, согнувшись в довольно пикантной позе. — Следи в следующий раз за своей пятой точкой внимательнее, хорошо? А если меня рядом не будет?! Беседа сия происходила уже сильно после уроков, в до боли знакомой всем классной комнате. Юри допила свою чашку чая, и, отходя от окна, каким-то чудом умудрилась зацепить старый шкаф! Её любимая книга, лежащая наверху с краю (специально припрятанная хозяйкой подальше от завистливых чужих глаз), мгновенно спикировала вниз, тут же оказавшись между молотом и наковальней… вернее, между шкафом и стенкой, в этом тесном углу. Двигать с пути саму доверху заставленную всяким тяжеленным хламом махину, чтобы пролезть за трофеем, казалось попросту смерти подобным. Достать искомый предмет кому-нибудь с комплекцией тихони тоже не выходило — рука слишком большая, не влезет в узкую щёлочку. Осталось только попросить Нацуки: маленькую и проворную, словно кошка. Спустя какое-то время, кажется, у неё получилось. — Ах, да, — немного неуверенно добавила Нацу, подумав над своей последней фразой. — Надеюсь, этого никто не услышал… короче, держу я твою чёртову книжку. Но в следующий раз, просто, будь аккуратнее! Взъерошенная и немного вспотевшая, она стояла так ещё какое-то время, словно бы не решаясь разогнуться обратно. Что же до самой, покрасневшей, будто варёный рак, Юри… похоже, та уже начисто забыла о какой-то там любимой книге: ибо отсюда ей открывался превосходный вид на белоснежное нижнее бельё своей ближайшей подруги. Только руку протяни. Тихоня часто-часто дышала. Пришлось приложить некоторые усилия, чтобы прогнать это навязчивое состояние. С её подругой что-то… определённо, сейчас было не так. — Долго стоишь. Тебе немного в спину надуло? Всё время ведь сидишь у окна, — встревоженно заметила Юри, уже порываясь было на помощь к своей собеседнице. — П-помочь разогнуться?.. Нацуки ничего не ответила. — Я… могу принести хорошую мазь прямо из дома. Сейчас. Т-туда и обратно! Ты только ска- — Всё хорошо. Мне ничего не надо. Просто не трогай меня, — послышалось в ответ преступно-холодное. … … … — Я просто не могу! Они такие милые, когда они рядом друг с дружкой. Обо всём на свете забывают, э-хе-хе-хе-хе… — послышалось довольное умиление Саёри откуда-то с дальней парты. — Тч. Моника ничего не ответила. Этого недоразумения с большим красным бантом на голове вообще сейчас не должно было быть… в классной комнате. Бессменная Президент Литературного Клуба вернулась к своему непростому занятию, игнорируя весь лишний шум. — Да ладно тебе, ну! — продолжала канючить Саёри, теперь уже откуда-то из-за плеча. — Опять играешь с электронным интеллектом в шахматы? Отложи телефон. Или хоть выставь таймер. Твоя победа — это лишь вопрос времени. Моника не ожидала настолько любопытных мыслей со стороны самой недалёкой из них. О чём тут говорить: она вообще оттуда мыслей не ожидала. — Чего тебе? — недовольное. — Никто не знает, сколько нам отведено времени. И, если не использовать представившийся шанс прямо сейчас, то — кто скажет? — может быть, другого у них вовсе не будет. Моника моргнула. Потрогала подруге лоб: такой же, как и всегда… вроде бы. — Саёри, ты… точно не заболела? Я тебя сейчас не узнаю. — Бывает, если слишком много всякого выпито, то я меняюсь, — буднично ответила та. — С кем? — Снова не поняла Моника. Принюхалась: но алкоголем, вроде бы, от подруги не пахло. — М? — Саёри снова казалась дура-дурочкой. А всё ж таки, что-то здесь было не так. Снова. Холодный огонёк из её глаз никуда не исчез: она глядела на свою старую подругу по-новому — изучающе, пристально. «Ей-богу, сегодня у меня от тебя мурашки по коже». Но Моника не была бы Моникой, если бы не сумела во мгновение ока вернуть себе прежний, немного самодовольный, вид: — Предлагаешь мне свести тех двоих? Нашу Миленькую Маленькую Леди и эту Мрачную Герцогиню Уныние? — Она саркастично приподняла бровь. — Только не бери весь процесс в свои руки. Их нужно лишь подтолкнуть в правильном направлении. Потом… они сами справятся. — «Весь про-», кх-х. Что ты-, — на целый миг Моника побледнела, пытаясь раскусить собеседницу. — Ладно уж. Сделаю вид, будто бы поняла тебя. Но даже так, если с Юри проблем и не будет… насчёт Принцессы у меня сильные опасения. Видишь ли, она не такая. У неё есть свои Принципы. Последнюю часть фразы Президент красноречиво сопроводила воздушными кавычками. — Принципы-шминципы! Ты же почти всевластна в этой крохотной школе. Из-за тала-, — Саёри внезапно осеклась. — …нта твоего папы, конечно же! Который чуть ли ни единолично финансирует это место! Э-хе-хе-хе. — А-а-а. Так вот, как ты это видишь… — Моника едва заметно выдохнула. — Да все это знают!***
— И как… как это понимать?! — Нацуки сердито всплеснула руками, застыв прямо на пороге, да так и не осмеливаясь зайти в наш дорогой клубный класс. — Очередная шутка этой идиотки-Моники? Ой!.. Она довольно потешно прикусила язык, прислонив к губам руку и судорожно осматриваясь по сторонам. Моя маленькая принцесса. Мне нравится порою её лёгкая непосредственность, но стоит давно привыкнуть, что в этом месте даже у стен есть уши. Благо, ни Саёри, ни, уж тем более, самой Моники рядом при беглом осмотре не обнаруживается. В случае с последней после подобных слов моей разговорчивой подруге бы точно несдобровать. Однако, даже осторожной мне, следящей за ситуацией чуть более внимательно и привыкшей ожидать от нашего бессменного Президента любого безумия… оказалось довольно легко согласиться с заявлением Нацуки, хоть виду я и не подала. К такому меня жизнь сегодня с утра не готовила. Ведь теперь добрую половину помещения, вместо привычных стульев и парт, занимала двуспальная кровать в форме огромного сердца. Уголок розового покрывала уже гостеприимно отогнут. За перегородку у изголовья кто-то заботливо зацепил сиреневые пушистые наручники. Дорога от порога до кровати усеяна лепестками каких-то цветов. Роз, что ли? Очень занимательно… — Что за противные намёки такие?! Пока Нацуки, всё сильнее распаляясь и краснея, продолжает исходить своим праведным гневом, низ живота сладко сводит в томительном ожидании… зачем, зачем ты так издеваешься над нами, Моника?.. — Какая безвкусица. Что за варварство! Это вульгарность, — уже с минуту продолжает Нацуки ловко подбирать всё новые и новые выражения, пока череда эмоций на этом милом, сердитом личике стремительно меняется от смущения к гневу, потом к лёгкому страху и обратно, к смущению… теперь она словно сама себя пытается распалить. Смотря на всё это дело со стороны — здесь, сейчас, с расстояния вытянутой руки, но почему-то так и не в силах коснуться, я и сама не замечаю, как исподволь начинаю- … … … …злиться на тебя, Нацуки. О, мне бы искренне подобного не хотелось, но вот ты всегда так: если что-то резко выводит тебя куда-нибудь прочь, подальше, за устоявшуюся картину твоего тесного, уютного, кукольного мирка, то ты тотчас же обратно закрываешься в свою крохотную ракушку. Увы — не давая другим даже шанса разубедить тебя. Кругом столько интересных, будоражащих душу книг, а также компьютерных игр и сериалов, которые мне бы хотелось с тобой с жаром обсудить, о, с превеликим удовольствием — но, да, разумеется: «зачем мне делать что-то, если я этого не хочу». Ты ведь всегда выше этого! Ты и на Монику стараешься смотреть свысока, с гордо поднятой головой, хотя это опасно. Верно же она однажды подметила: проблема нашей Маленькой Принцессы в том, что она боится испачкаться! Всегда вся словно в белом посреди немытой толпы, такая вот… чистая и невинная…Don’t you realize that you’re telling lies?
После подобного рода мыслей, обычно, я ещё сама себя, к тому же, накручиваю. Стыдно становится так, что просто жуть. Дескать, как можно позволять себе думать подобное на человека — она ведь твоя подруга?! Но вот серьёзно! Ты сейчас просто стоишь и ругаешься, на чём свет стоит — на бескультурие нашего общества, на прихоти золотой молодёжи, и на саму Монику в частности! Также и с другими подобными странностями. Спорим, что за всё это время у тебя в голове не зародилось ни единого вопроса по типу: а как она всё вот это вообще делает? Да, объяснить вмешательством богатого папаши нынче можно всё, что угодно. Но это, кажется, даже по её меркам уже немножко за гранью — просить дорогого отца держать свечку в спальне двух её близких подруг? Нормально?! Да и потом, даже если и так: затащить целую кровать в комнату! На третьем этаже! Ещё подготовить всё… боюсь спросить о цене вопроса. И это, по-прежнему, осталось никем не замеченным! И это — в стенах школы-то, посреди учебной недели. Чему учат молодёжь? Ну, не абсурдно ли?! Я руку могу дать тебе на отсечение, что Моника — демон. Самый настоящий, из плоти и крови. Но, спорим, Нацуки: сейчас, всё продолжая ругаться, всё заглушая саму себя, ты даже на секунду, на мгновение лишь, не задумалась ни о чём подобном?! Потому как, даже если таковые мысли встречаются сейчас где-то там, в твоей милой головке — они идут вразрез с твоей действительностью. И ты просто гонишь их! Разве я не права? Хотя — я думаю об этом, и сердце до боли сладко сжимается — вопреки всему своему «демонизму», в одном Моника была права. Она говорила, что Нацуки «пиздец милая, когда сердится». В каком-то непонятном предвкушении у меня сводит ноги. — Пойдём поскорее отсюда, а? Я вздрагиваю, едва только подруга чуть стучит меня по плечу. Она снова бледная. Успокоившаяся, хоть и немного взъерошенная. Переводит дыхание. Смотрит на меня как-то неуверенно, будто ищет слова. — Я не хотела звать тебя ко мне, так как там не убрано, но… — чуть запнулась она, картинно шаркая ножкой. — Отца пока, вроде, дома нет. Я не хочу, чтобы этот вечер пропадал зря, а здесь уже ничего не получится. Какое-то время Нацуки виновато молчит. — Поможешь мне подготовиться к экзаменам, Юри? Они намного ближе, чем кажется… — К экзаменам? — Я чувствую где-то внутри себя едва заметный, иррациональный, но всё же укол вины за случившееся (или не случившееся?). Нацуки никогда никого не зовёт к себе в гости. Могу ли я… — Но мы сегодня должны были собраться в Клубе. Что-то о приглашении новенького, кажется? Девочки будут ждать. Как же Саёри и Моника? — Саёри с другой планеты. — А? — Не поняла хода её мыслей, если честно. — А Моника идёт на фиг.***
— Как же так. Она у тебя и правда вся… это же… п-ф-фт! — Да. Розовая. Я знаю. Может, хватит уже? Я ж вижу, что покрасневшую Юри при одном только взгляде на мою чёртову комнату вот-вот порвёт со смеху. Хмурюсь. Наверное, не стоило её приводить сюда. Задумчиво поглядываю на часы — кажется, со временем порядочно просчиталась: с работы вот-вот может вернуться Ублюдок. Он строго-настрого запретил водить в наш дом чужаков. Узнает — и быть беде. Будь прокляты мои минутные слабости. Зачем я, вообще?.. а, к чёрту. Гляжу на смеющуюся идиотку. Затем перевожу нервный, блуждающий взгляд на стопку учебников возле окна. Короче. Времени у нас не так, чтобы особенно много. Нужно поскорее напомнить ей, что мы пришли сюда, в первую очередь, чтобы заняться… хм. Чем-то? Уже и не знаю, а нужно ли это. Порою чёртова Юри, ведущая себя ещё с секунду назад тише воды, внезапно «взрывается». Тогда она способна в один миг обратиться неконтролируемым фонтаном эмоций — я, на правах самой близкой подруги, знаю про это не понаслышке. В такие мгновения она до жути пугает меня. Так что я теперь, просто, как и обычно… отойду в сторонку и тихо подожду, пока это закончится, о’кей? Чем бы тебя так ни развеселил вид моей комнаты, когда-нибудь же ты успокоишься?! … Стою и смотрю на эту сумасшедшую — ржущую, как не в себя. И ведь уже неоднократно я ловила себя на подобной предательской мысли: да, Юри, на самом деле… красивая. Даже очень. Я искренне так считаю. Мне часто хочется ей признаться, что временами я прихожу в чёртов Литературный Клуб не ради каких-то там планов Моники и Фестивалей, а тупо послушать эти мрачные стихи её, Юри, голосом, пока дремлю за задней партой, отдыхая от очередных поручений Ублюдка. Но потом снова вижу, что это за бестия, и, короче… ну её нафиг. Порой я даже думаю, что, в перспективе, встречаться с кем-нибудь вроде неё куда безопаснее. И в первую очередь — в том плане, что… так можно меньше ожидать всякого рода неприятных последствий для девочки. Не нужно будет то и дело параноить, как сумасшедшая. Наверное, я бы давно уже так и сказала ей. Если бы не одно гигантское «но»: момент, который бесит меня в ней чуть ли не больше, чем проблема эмоций. Это- — Ха-ха! Лови! — она швыряет мне прямо в руки маленькую подушечку в виде сердечка. — Положи. На место, — не терпящим возражений тоном говорю я, а после кидаю свой «подарок» обратно, отправительнице. В следующее же мгновение эта туша оглушает меня мягким ударом в макушку. — На место положи, кому сказано! Не для того в моей комнате всегда такой порядок. — Я начинаю сердиться, — принимаю «боевую стойку», упирая руки в бока. — Какое совпадение! А я тоже.~ Юри, с каким-то безумным, крайне нехорошим огоньком в глазах, играюче пихает меня в грудь, и я падаю спиной на кровать. А после эта корова с дойками забирается сверху и, хохоча, продолжает «подушечную атаку», сидя на своей цели — видимо, чтобы лупить до последнего. Вообще-то, мне гораздо больнее, чем она думает. Но жалкие попытки отбиваться от неё ни к чему не приводят. Более того, похоже, из-за… трения между нами… ей окончательно сносит крышу. Слюной только всё не закапай, прошу тебя. Я тоже это чувствую, но, знаете, есть нюанс, когда тебя попутно ещё ласково фигачат по голове. Спину обжигает неприятным напоминанием. …и не только это. Сама, похоже, даже не замечаю, как с губ срывается тихий, непрошеный стон. Ой. Это внезапно словно переключает Юри. Она теперь сидит сверху и смотрит на меня, огромными и глупыми глазами, будто подкошенная, пока во взгляде читается: «господи, что я наделала…». — С тобой… точно всё хорошо? — чуть слышно спрашивает она дрожащим голосом. — Не сильно ранила тебя? Я долго-долго вздыхаю: когда ж до вас всех дойдёт? Боже мой. Мне не нужна вторая мать, ты слышишь, глупая женщина. Недаром я всеми силами стараюсь показать вам свою независимость! И если вдруг я чего-то в тебе по-настоящему не переношу- — Т-ты что молчишь?! Н-Нацуки! — Она сидит и смотрит так, словно вот-вот заплачет, бледная и напуганная. — А если вдруг т-тебе плохо из-за меня, т-то я м-могу сходить за- …Я ненавижу, когда ты, в самой неподходящей ситуации, просто не можешь прочитать обстановку и замолчать. Надеюсь, что хоть это поможет унять твой чрезмерно болтливый рот. … … … Их губы соединяются. Потеряв голову от неожиданности и обмякнув, Юри невольно подаётся назад. Чтобы не упасть, у девушки не остаётся иного выбора, кроме как обеими руками вцепиться в подругу, словно утопающая в единственную свою соломинку: обхватить ту за спину и грубо прижать к себе, чуть ли не вцепившись ногтями. Нацуки, впрочем, отвечает на подобную попытку «присвоить её» без особенного восторга. Принцесса — она принцесса и есть. — Хс-с… Она извивается и шипит, как-то слишком болезненно — всё тоненькое, детское почти тело напряжено, и по нему проходит сильная судорога, которую ощущает на себе и её партнёрша. Однако, контакт не разорван — лишь сами ласки стали вдруг более агрессивными, жадными и какими-то словно даже голодными: подруга начала теперь покусывать Юри губу. Точно отчаянно стараясь поделиться с ней собственной болью. Всё это — палка о двух концах. Нацуки, всё такая же напряжённая и натянутая, точно дрожащая струна, словно бы сообщала тем самым: «Ты не имеешь права заставлять меня делать то, на что я не давала согласия. Но если всё-таки сделаешь это, готовься принимать все последствия». В какой-то момент она всё же прокусила Юри губу. Из ранки сразу капнула кровь — во рту у Нацуки теперь царил противный и какой-то медикаментозный, железный немного, привкус. Будто бы после зубного. Она недовольно скривилась — никогда не любила по врачам ходить — случайно разорвав этот долгий, и без того, поцелуй. — Секс — он же, как поход к стоматологу , — игриво захихикала Юри, словно прочитав все её мысли. В глазах у главной тихони Клуба опять затанцевали бесята. — Бывает больно, но иногда очень нужно. — Не беси, пока карета не превратилась в тыкву, а океан — в пустыню, хорошо? Я и так тебе одолжение делаю. Нацуки, по-прежнему, будто кривясь от боли, ловко провела своей когтистой маленькой ладошкой прямо по едва-едва затянувшимся порезам на оголившейся бледной коже, недавно ещё скрытой шерстяным рукавом. Юри досадливо втянула сквозь зубы воздух: — Ай. Я обещала завязать с этим, знаю… — Просто напоминаю. И больше ничего. А в следующие мгновения она уже, разгорячённая, бережно раздевала свою драгоценную Принцессу, чтобы затем- — Т-твою м-мать! — когда до Юри дошло, она невольно отпрянула. Кровь мигом отлила от лица. Нацуки, голая по пояс, сидящая на кровати, робко попыталась прикрыться… только не совсем там, где нужно. Увы. Она вопросительно глядела на свою партнёршу. — Огромное красное пятно у тебя на боку, э-это… — Ожог, — тихо подтвердила Нацуки, спокойно прикрывая глаза. — Только не говори мне… — Стараясь сохранить хоть остатки спокойствия, тихо прошептала Юри дрожащим голосом. До неё, кажется, кое-что начало доходить. — О чём?.. — словно бы не понимая. — Покажи свою спину. — Зачем? — Опять это раздражающе-спокойное. — Просто, б-блин, хоть раз сделай то, о чём все тебя п-просят!.. — чуть ли не взмолилась тогда Юри. — Без капризов и без этого своего «я не хочу»! — Ладно, если так… — немного смущённая такими откровенностью и прямотой, не очень охотно, но всё же повиновалась Нацуки. У Юри остановилось дыхание, когда она увидела вторую красную отметину: примерно такую же, но теперь почти во всю спину, на нежной девичьей коже. Тут уж делать нечего, тут пришлось объясняться. — Помнишь, два дня назад, когда я опоздала на первые три урока, а классу объяснила, что проспала? На самом деле… я ходила в больницу. Ублюдку не понравилась моя стряпня тем утром, и он закатил скандал. Обычно подобного не происходит, но в этот раз я не сдержалась и ответила ему. Тогда он оттолкнул меня на кастрюлю кипящего супа, который я варила для нас с ним спозаранку. Обед был уничтожен. Конец истории. — А почему ты нам-то ничего не рассказала? Почему не сказала мне?! Я ведь, из-за твоей неуклюжести, в тот день подкалывала тебя… может быть, даже больше, чем Моника, — Юри чуть всхлипнула, снова прижимая подругу к себе. — И опять включать всеобщую пожалейку? — Без тени улыбки. — Я не хочу. Ай. — Жёсткая и колючая ткань свитера довольно неприятно касалась обнажённой и израненной кожи. — Сними-ка ты, кстати, свою одежду — она очень колется. — Ах, да-да-да-да-да, конечно-конечно, — тут же забормотала подруга, сразу, бездумно ей подчиняясь. — Всё исполню так, как ты скажешь. Твои крылья… этот ужасный, отвратительный человек… он взял, и так кошмарно опалил твои крылья, — лихорадочно бормотала Юри, словно лунатик, смотря в одну точку где-то поверх собеседницы своим стекленеющим взглядом, и в это же самое время тонкими, дрожащими пальцами расстёгивая свой бюстгалтер. — Мой маленький, маленький, маленький ангел страсти… тебе ведь, наверное, было ужасно больно? И в этот раз?.. — Ты же сама говорила там что-то про стоматолога. Нацуки, бледная, отчаянно старалась сохранить свою, пусть и наигранную, улыбку и не потерять лица при виде совершенно обнажённой подруги. Она ведь и сама прежде часто раздевалась и тайком смотрелась в зеркало, когда никого не было дома. Прикидывала. Что-то сравнивала. Надеялась, ещё само когда-нибудь вырастет — от мамы, упокой Бог её душу, гены должны были достаться хорошие. Но не повезло: годы прошли — а воз, как говорится, и ныне почти что там. Нацуки никогда особенно не нравилось её тело — маленькое, тщедушное, хлипкое… Скорее, подходящее какому-нибудь двенадцатилетнему мальчику, любящему гонять на переменке в футбол, а уж никак не подрастающей женщине. Однако, несмотря на все, сказанные когда-либо в Клубе, гадости и колкости, вот тело Юри ей как раз-таки нравилось. Сильно. Чего греха таить: такое шикарное тело, как говорится… это именно то, чем она хотела бы обладать. Сейчас Нацуки понимала это гораздо отчётливее, с каждым следующим ударом своего маленького сердца. И с каждой. Новой. Секундой. — С тобой… всё точно нормально? У тебя взгляд изме- «Уж кто бы говорил», — пронеслось в голове у Нацуки, когда та второй раз кряду затыкала этот слишком болтливый рот своим долгим-предолгим поцелуем. — «Ч-чёрт. Ведь нельзя! Как бы оно потом не вошло в привычку: повторишь раз, повторишь два — и вот, на третий ты уже не остановишься». Однако, здесь девушка всё-таки забегала изрядно вперёд. На этот раз она не имела помыслов сделать подруге больно: страданий уже хватило, достаточно маленькой мести. Нацуки ведь даже попила крови Юри сегодня — при этом буквально, хотя и чуть-чуть. А потому почувствовала вдруг за собой жутчайший приступ словно бы долго дремавшей, а вот теперь проснувшейся в ней вины, когда, разорвав долгий контакт, её горячие и влажные губы сначала с жаром принялись целовать каждый порез на белоснежной руке её ближайшей подруги, каждую уродливую отметинку и каждую ранку. «Ну, вот же. Такое красивое тело у тебя, а ты его совсем и не бережёшь! Дура. Какая же ты всё-таки дура…» — подумала Нацуки обречённо, с настоящей досадой. Вереница оставленных ею поцелуев медленно, но верно, словно бы даже с каким-то знанием дела, смещалась: сначала на огромные груди партнёрши, затем на её опадающий с каждым стоном живот… а после и ещё ниже. Она с небывалой осторожностью и довольно неплохим для новичка умением принялась снова и снова старательно выводить имя, сегодня ярче обычного отпечатанное в сознании. Имя той, чей солоноватый вкус надолго ещё останется на губах у Нацуки, вместе с привкусом крови после первого их настоящего поцелуя. Процесс занял примерно минуты две, вряд ли больше. Пара минут, где каждая секунда могла показаться сладкой, словно мёд, вечностью, а неминуемый оргазм означал маленькую смерть для одной из них. — Это какое-то… безумие… — томным полушёпотом промурлыкала Юри, расслабленно изогнувшись на кровати после обильной эякуляции, во время которой ей даже пришлось закусить край одеяла, дабы не переполошить криками весь район. — Наверное, было бы нечестно оставлять и тебя без подарка? Ложись, — почти что повелительно закончила девушка. Выглядящая довольной, как сытый кот. — Я… э… чт-, а? — заметно растерялась Нацуки, рукой утирая свой грязный рот. От самой макушки и до кончиков пальцев ног её колотила сейчас мелкая дрожь возбуждения. «Поверить не могу, мы, правда… мы, правда, делаем нечто подобное? Всё это как-то… не совсем правильно» — билось и билось в голове, с каждым ударом пульса. Она и сама сейчас толком не заметила, кажется, как полностью, за этими мыслями, лишилась всех остатков одежды, приняв максимально удобное положение на кровати и… приготовившись, насколько это возможно? Боль от соприкосновения с ожогом была, но уже не такая значительная, как по первому времени. Ну, а может быть, просто привыкла. Сердце колотилось, как бешеное. «Однако, в отличие от многих других случаев… сейчас я не могу сказать, что не хочу». — Знаешь, однажды, — решила поделиться Юри, едва коснулась её, заставив тело Нацуки забиться в приятных, крышесносящих конвульсиях. — Её Величество Моника, — тихий смешок, — сама предложила мне попробовать, сымпровизировать что-нибудь на её дорогом пианино, что стоит в музыкальной комнате. Она тогда довольно искренне, как мне показалось, похвалила мои «первые начинания»… и также не преминула заметить, что у меня весьма-весьма чуткие и ловкие пальцы. — Пауза. — Для самой нашей преданной слушательницы… сыграем же что-нибудь? В отличие от её пылкой и робкой, но всё ещё очень старательной партнёрши, частенько компенсирующей качество своей работы её изрядным количеством, сама Юри, дойдя до этой точки, держалась достаточно уверенно и спокойно. Она словно давно уже наверняка знала, что и как нужно делать: где надавить и куда покрутить — и отточила свои «любовные» умения почти до автоматизма. С которым требуется самый минимум каких-либо усилий. Когда ты параллельно можешь ещё, к примеру, спокойно вести беседу о вовсе и не относящихся к делу вещах или событиях. «Мне нужно будет спросить её… едва ли я стала первой», — невольно пронеслось в голове у подруги. Но это всё не имеет сейчас никакого значения. Одно очень нежное нажатие… из Нацуки вырвался новый стон. — Знаешь, я довольно мало понимаю в музыке… только слышала, что некоторые, требующие особенного внимания, композиции для фортепьяно советуют играть не в одну, не в две, а даже и сразу в четыре руки.~ — ЧЕГО-О?! — Нацуки очень не понравилось, куда это всё идёт. — Да расслабься ты, — Юри сопроводила очередной стон подруги своим игривым хихиканьем. Достала из неё палец. — Я пошутила. Для вас мне хватит и одного-единственного указательного, о, моя верная, почтенная публика. — Уж надеюсь, — недовольное. С по-прежнему немного тревожащим огоньком в глазах, Юри поднесла к своим губам этот, блестящий на свету из-за влаги, палец, и жадно облизала его, словно там были остатки варения: — Ты знаешь, а для такой маленькой, хилой девочки… у тебя много смазки. Очень. — Ну, охуеть теперь. Ещё раз так сделаешь — я тебя пну! Это стрёмно. — Ладно-ладно, больше ничего подобного, — Юри подарила собеседнице обворожительную улыбку. — Возвращаюсь к работе. — … И вот, когда Нацуки уже показалось, что она, как никогда, близка к пику своего наслаждения… в дверь настойчиво постучали, и потом даже пару раз резко дёрнули, требуя отпереть. Пронзительный стон сам вырвался против воли, и было не особо понятно, чего уж там больше: ужаса или наслаждения. Сердце упало в пятки. К своему греху, девушка уже и не помнила толком, кто именно из них — она или подруга — в итоге оказался ответственным за то, чтобы запереть дверь в комнату на защёлку. Хотя замок здесь имелся, сколько она себя помнила, Ублюдок строго-настрого запрещал ей им пользоваться, чтобы всегда видеть, «чем ты там занимаешься», и, что самое главное — «не водишь ли на хату каких трахарей за спиной своего удалого папашки». — Твою мать! — Очень громким шёпотом. — Всё пропало. Это оте- — Чш-ш-ш, — Юри опять прислонила к губам тот самый палец. С крайне загадочным выражением на хитром-хитром лице. — Я слышу, шалава мелкая, шо ты там не одна! Выметайся!!! — Пьяное и очень, очень, очень разгневанное. Кажется, дверь уже активно пытались выломать. С ноги.БУМ-БУМ-БУМ!
— Ничего. Она крепкая. Пару минут спокойно себе ещё простоит… — загадочно протянула Юри. — А потом… потом- И замолчала. Что-то в её подозрительно сузившихся глазах уверенно, словно бы говорило: «У меня под рукой всегда есть ножи. Я выйду, и, если у нас с ним не получится спокойного разговора — просто убью его. Хотя, при слишком большом желании с моей стороны первый пункт можно и пропустить, сразу перейдём ко второму». Нацуки не очень-то нравился подобный расклад: вот так вот, в этом пикантном положении, без ничего, будучи примерной (не совсем…) девочкой, застрять между двух, может быть, и не всегда дорогих, но самых значимых в её жизни людей, это уж точно… каждый из которых сам-то по себе подобен одним чудом лишь неразорвавшейся бомбе. Если же их вдруг соединить в одном узком проходе… такое вот минное поле, друзья. И она сейчас — на нём, совсем одна. Совсем голая. Без понимания, что ей делать, без плана. Есть только один небольшой нюанс: сознание мерными толчками отдаляется, находится сейчас далеко-далеко от хозяйки, где-нибудь на самых ранних подступах к её персональному Седьмому Небу. А это означает, что- Рука сама собою, вслепую, нащупывает стоящий рядом, на тумбочке, розовый магнитофон. Несмотря на дрожь, снова горячей лавиной разнёсшуюся по всему её хрупкому телу, на взбунтовавшиеся едва-едва потревоженные ожоги, Нацуки одним ловким движением включает приёмник, затем, уже другим, выкручивает его громкость на максимум. Голос бодрого диктора радостно объявляет, что «вы слушаете Sunset FM». И вот, по радио, без лишних и долгих прелюдий, задорно раздаётся знакомая прилипчивая мелодия — судя по стилю и в целом звучанию, песня сама родом откуда-то из середины восьмидесятых годов прошлого века. Однако — ничего, слушать можно. Задорные, какие-то почти что экстатичные вопли и завывания вокалиста и вокалистки между куплетами сливаются в этой небольшой, освещённой закатными лучами комнате с её собственными стонами удовольствия так, словно они единое целое. А это означает, что с самого начала песни и примерно до её окончания абонент будет временно недоступен. Все это знают.