деморализация
Харрис псих ебаный. И Дилан это знает. Дилан понял это давно. Еще тогда, когда Эрик с искрящимися животными глазами впервые затушил окурок сигареты об его тощее бледноватое предплечье. Затушил без малейшей капли сожаления, напротив, с каким-то нездоровым наслаждением и азартом. Затушил. С целью удовлетворить свою потребность (в насилии), какой у здорового человека попросту быть не должно. Затушил. С согласия придурка-мазохиста Ви, конечно, но все же. Теперь Харрис делает так регулярно. Иногда и вовсе не спрашивая, просто как-то автоматически — раз, и все. Для него это своеобразная терапия: дергающийся Дилан со стиснутыми губами и громким шиканьем действительно оказывает какое-то «успокаивающее» воздействие на воспаленный больной разум Харриса. Это как наркотик. Зависимость, которую не хочется признавать. Вообще, Дилан и есть самый тяжелый, блять, наркотик. Самый быстродействующий наркотик. Самый дорогой наркотик. «Самый»… Но наркоман до последнего будет отрицать, что он наркоман, ведь верно? Эрика в очередной раз адски ломает. А ломки — страшная вещь. Он завороженно смотрит на Клиболда, на его крупные кисти. Парни сидят на холодных ступенях крыльца. Нет, он опять не спросит. Дым вьется, как полосы внутри агата. Тлеющим сероватым концом сигареты Харрис внаглую касается тыльной стороны ладони Ви. Тот вздрагивает, поджимает плечи, шипит сквозь зубы и сильно жмурится. Реб прокручивает сигарету в одну сторону и в другую, пытаясь надавить сильнее. На коже проявляется розовая мясистая ямка, заметны темные размазанные частички пепла. Постепенно краснеет ареал вокруг ожога. А потом случается поцелуй с терпким гадким сигаретным послевкусием, точно крепкий зеленый чай, только хуже. Ничего личного, просто таким образом Эрик помечает свое. Он как бы ставит клеймо на своей собственности, универсальную печать, которую имеют лишь его вещи. И Харрис знает, что Дилану такое в глубине души заходит. Не заходило бы — не позволял. — Выблядок. — Дилан отчеканивает это, параллельно поглаживая новую рану. У него уже чертовски много этих кругловатых шрамиков вперемешку с полосками. И у него тоже зависимость. Только от боли. Это что-то вроде симбиоза, однако выраженного в явно негативной и крайне вредной форме. Ви смотрит исподлобья как бы в нерешимости, но пронзительно, рентгеновски. Эрик ничего не отвечает, он лишь кисло и глумливо лыбится, слабо хихикает, глядя в пол. — Нет, ты правда выблядок, с чего ты ржешь? — С тебя. — Дилану трудно дышать. Где-то под ложными ребрами мерзко тянет при каждом вдохе, складывается впечатление, будто диафрагма сейчас всю грудную клетку напрочь изломает. Влажный, пропитанный озоном и дорожной пылью воздух щиплет противно переносицу. Дилан любит. Даже слишком. Поэтому страдает каждодневно, поэтому нуждается в тепле, которое зачастую получает в виде постоянных эмоциональных качелей. Эрик же просто знает, как человека к себе привязать. Насовсем. У него в голове этот сценарий выстроен пошагово, и он его придерживается. Все просто и незамысловато, без каких-либо чувств. Цель одна — доминировать. Втаптывать в грязь. Подавлять оппонента до кровавых харчков. Клиболд делает резкое движение рукой и стаскивает у Харриса черную бейсболку. Тут же надевает. Следит пристально за реакцией. — Тебе идет. — подмечает с каким-то подобием кивка Реб, но безэмоционально. Дилан же молчит с полминуты, пытается вникнуть в интонацию. Но кроме выдавленного «спасибо» так больше ничего и не говорит.нормализация
— Припаиваешь хреново. — Дилан безразлично сплевывает эти слова как что-то неприятное. Сплевывает быстро и осуждающе. Потом высокомерно отводит взгляд. — Лучше можешь? — Эрик чертовски невосприимчив к любой критике, и это его минус, пожалуй. — Ну так давай, умник! Покажи мастер-класс! Или завали уже ебало наконец. Придурок. В комнате Харриса стоит проедающий мерзковатый запах гари. Паяльник шипит, щелкает, отдает слабым свечением. И так по новой. Вновь и вновь. — Ты бы хоть наждачкой зачистил, у тебя концы окисляются уже. — Эрик импульсивно бьет ладонями по поверхности стола, чуть ли не вскакивает. На мгновенье он замирает. — Блять, Дилан, ты заебал. Хватит над душой стоять, окей? Ты думаешь, я дегенерат, думаешь, я не в курсе? «Ну, видимо нет, раз так проебываешься» — тянет сказать с излишним экспрессивным нажимом. — Еще раз я хоть слово от тебя услышу, — Харрис хватает инструмент и приближает к лицу Ви, — выжгу этим паяльником тебе глаза, понял? — он хмурится, от озлобленности его ноздри как бы делаются широкими. Он не шутит, нет. А Клиболд лишь демонстративно фыркает на это, не более. Ви осознает всю абсурдность и бредовость ситуации, и в какой-то момент уголки его рта неожиданно приподнимаются от этого. Харрис без всяких отлагательств на ровном месте примыкает к изученным уже до глубочайших укусов и кровоподтеков губам — точно это кислород, и Эрик сейчас умрет, если не вберет в себя еще одну порцию. Вот почему он целует с такой ненасытной жадностью, как-то исковерканно и торопливо. Грубо. Дилан от неожиданности даже издает что-то похожее на короткий гнусавый стон. Эрик проводит поблескивающим теплым языком по десне и желтоватым от курения зубам Дилана. От клыка до клыка. Фалангами он зарывается в лохматые густые локоны, напоминающие чем-то пшено. Забавно, но когда Дилан был помладше — он был скорее рыжим. У него было больше веснушек на лице, он часто улыбался без всякой причины. А потом вся эта детскость и инфантильность в одночасье испарились. Жаль только, что Дилан так и остался недолюбленным ребенком, ведь это, пожалуй, единственное, что связывает его с его же рыжей копией из детства. Эрик прикрывает глаза и слегка сводит брови. Он вжимает Дилана в стену. Ледяную и бетонную, жесткую. Через ткань футболки Клиболд ощущает пронизывающий до позвоночника холод, лопатки начинают ныть. Водка поджимает к себе руки, у него на одном запястье гематома и несколько рубцов, — у Реба непреодолимое желание запястье это сжать, обхватить эту выпирающую кость, похожую на бугорок и вызвать тем самым боль. Он так и делает. И Дилан снова как-то рвано, сдавленно постанывает. Эрик отстраняется. Тоненькая блядская ниточка вязкой слюны бликует, тянется между ними, потом обрывается и липнет к подбородку Клиболда. Его кадык ползет чуть вверх, слышно, как он сглатывает. Подушечкой указательного Ви стирает слюну, точно кровь. Эрик дышит громко и четко, стоя все так же с паяльником в руке. Он ухмыляется едко, желчно и ядовито, с прищуром. Определенно в своем стиле. — Допустим, понял. — полушепотом дает ответ Ви. — Очки только надень, а то канифоль в глаз прилетит. Примечательно, что в итоге сработают лишь те бомбы, провода которых паял Ви. Иронично как-то даже. Впрочем, это будет потом. Это потом Водка с ног до головы обматерит «горе-паяльщика», потом взбесится и потом поймет, что они все равно победили. Даже без этих чертовых бомб.сексуализация
Вся комната озарена кричащим красным светом. Вырвиглазно-ярким и чертовски неестественным, багряным. Прожектор стащил из театрального кружка Ви, когда рылся в коробке с барахлом и декорациями. Что-то вроде внушительных размеров красного фонаря, и работает он от розетки. Помещение напоминает до жути какую-то подпольную фотолабораторию, в которой проявляют снимки. ….Дилан полулежит на рабочем столе, прижимает Эрика к себе за оголенный торс, а Харрис обвивает руками широкие плечи, устроившись уютно между ног Ви. Худощавые длинные пальцы Клиболда скользят по вострой скуле, усеянной родинками. Эрик берет нож-бабочку — первое, что попадается, лишь бы причинить боль. Не нужно прилагать усилий, чтобы доказать, насколько остро лезвие. Оба это знают. Конечно, ведь Дилан точил его исключительно для себя. Он медленно изрезает, уродует предплечье Клиболда: Дилан залипает с косящими полуприкрытыми глазами, — он позволяет проводить с собой любые манипуляции. Из изящных, еле видных линий постепенно начинают сочиться густые насыщенные струйки; Они кляксами падают на поверхность стола, — часто и с глухим отзвуком. В таком красном нестандартном освещении эти струйки черно-бурые, как чернила или противные пиявки, слизняки. Что-то нечеловеческое в этот момент мелькает в мимике Харриса. В каждой его жилке, в каждой морщинке и ямочке неистовое желание творить ад и страдания своими руками. Разрушать. Сжигать до гребаного тла. Это одновременно пугает, вызывает отвращение и заставляет влюбляться заново. На лезвии остается кровь. Харрис благодарно слизывает ее, смачивает ей влажные припухлые губы, точно испивает кровь «Христа». Хотя больше бы подошло «Антихриста». После он облизывается. — Ты прям мастер перфоманса какой-то. — с неловкой насмешкой решает проронить Ви. ….Эрик бегло расцеловывает шею, изредка оставляет что-то похожее на засосы, покусывает. Фиолетово-малиновых синяков ровно три — два слева, и один справа. Но, опять же, выглядит это больше как какие-то чернушные следы на последней стадии обморожения. Ладонью Эрик проводит несколько раз по стволу припухшего пульсирующего члена Ви, отодвигая крайнюю плоть и возвращая её назад — пальцы тут же становятся липкими и скользкими. Он продолжает — объект изгибается. Харрис хрипло рычит, и нет, он не дразнит — он всего лишь пытается побороть дрожь и насесть на половой орган, пока Клиболд шипит и видит фосфены в закрытых глазищах. Дилану сейчас по-настоящему хорошо — он затих, тяжело и часто хватает воздух носом. Парень вот-вот взорвется, — с маниакальным, механическим смехом вперемешку со стонами и мебельным скрипом, — а позже он распластается под Харрисом безвольной куклой, обессиленный, с расслабленным лицом и телом. Но не так быстро, сука. Движения Эрика поразительно мерны и плавны. Вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз. Он упирается одной ладонью в грудную клетку Дилана, ловит кайф, протяжно скулит от сладкой боли. Ребра у Дилана такие выточенные и заметные, что невольно возникает ассоциация с какой-нибудь щуплой изможденной уличной собакой, слишком измученной; а еще возникает желание — сломать парочку этих ребер так точно. — И попробуй только кончить раньше меня, слышишь? — вбрасывает Харис куда-то вверх, запрокидывая голову от удовольствия и держа нож рядом с жилистым горлом Водки. У обоих щеки горят, пряди липнут ко лбу от обильного пота. Жарко, блять, как в сауне или душевой, когда долго моешься под кипятком. Стол не спасти — он уже буквально измазан смешавшейся со спермой кровью. Нещадно заляпан. — Реб, б-бля..— «бля» звучит очень странно, скорее как выдох, даже без четкой «б» в начале, Дилан больше произносит ее как «м», а «я» застревает у него где-то на связках комком мокроты. Дилан кончает первее. — Что я говорил?! — Эрик прописывает нехилую пощечину, наращивает темп и подается корпусом вперед, дабы сократить дистанцию. Дилан пытается подстроиться. Харрис шепчет. — Придется тебе теперь оправдываться. «Оправдываться» в понимании Харриса — хорошенько отсосать. Но Дилана это сейчас как-то не особо волнует, он и не к такому был готов. И он еще припомнит это Эрику. Когда-нибудь точно. Их гадкий тандем со стороны ощущается так, словно они провели какой-то оккультистский обряд на крови, семени и начерченной на песке палкой сатанинской мазне, — пентаграмме, если хотите. А после срослись в единого урода где-то в районе крестца. Было бы круто, если бы это случилось ещё и физически, буквально: Эрик бы разделил свою чудовищную моральную боль надвое, а Дилан никогда бы не расставался с ним. Как две мессии, два бога, два вершителя судного дня. А кроме того, они стали бы во сто крат смертоноснее.