Placebo — In the Cold Light of Morning
— Сколько бы ты ни говорил другим добрых слов, сколько бы ни делился теплом, сколько бы ни задавал вопросы, которые зацепят тайную боль и вытянут её наружу, чтобы позволить ранам зажить… никто, никто не задаст такого вопроса тебе. Даже самые близкие… — Кавех делает большой глоток, и вина остаётся совсем на донышке. Тёмные капли стекают по стенкам, на мгновение превращают бокал в подобие ликориса. — Все остановятся ровно на вопрос раньше. Никто не спросит, что лежит у тебя камнем на сердце. А сам ты не расскажешь, потому что… нужно ли? Хочет ли человек вникать в твои горести? Готов ли сочувствовать? Он несколько раз моргает, пытаясь скрыть влагу на веках, и с трудом, но справляется. — Дорожат ли тобой настолько, чтобы захотелось стать ближе? Чем больше тех, с кем ты навсегда остался в шаге от, тем сильнее веришь: никому ты не нужен. Не существует человека, который спросит: как у тебя дела, Кавех? Не чтобы услышать «хорошо», а чтобы… Чтобы ты мог признаться, что не такой уж крепкий, каким хочешь казаться. То есть, если за столько времени мне ни разу не повезло, пора бы признать, что сил у меня хватает. Я как-то живу, мне даже хватает моры пару раз в неделю выпить здесь со скидкой… Спасибо Ламбаду, он добрый человек, действительно добрый и умеет помнить хорошее, редкое качество… Но… порой меня гнетёт… Он быстро обмахивает щёку тыльной стороной ладони, вытряхивает в рот последние несколько капель, делает знак хозяину таверны. Тот приносит ещё бутылку, воду и чистый стакан. Кавех пьёт прямо из кувшина, выбивая зубами дробь по стеклу. Как можно не заметить, что ему нужно немного сочувствия?.. — Многие говорили, что я им небезразличен. Кое-кто признавался в любви. Некоторые не признавались, но… я думал, что… Всхлипнув, Кавех сгребает горсть салфеток, прижимает к лицу. Его плечи мелко дрожат, костяшки пальцев белеют. Красивые руки. Запястья, на которых тонкие золотые браслеты превращаются в искусство. Даже поверх мелких шрамов и ссадин. Глупо говорить, что у людей его профессии лёгкая бумажная работа. — …я думал, что нужен, — сдавленно продолжает он. — Я, а не известный учёный, не великий архитектор, не тот, у кого красивое лицо и неплохая задница. Не человек с Глазом Бога, наконец. Я, Кавех. Неудачник, на которого так и липнут всякие неприятности. Транжира, не умеющий обращаться с морой, планировать и жадничать. Какой есть. Просто я. Его голос звучит как перетянутая струна — он злится, и злится только на себя. — Я не хочу больше рисовать. Не хочу играть на дутаре. Ничего больше не хочу. Нет, я… — Он судорожно сглатывает. — Я лжец, грязный лжец, прости! Я только и хочу, что рисовать акварелью и играть на дутаре. Подниматься с постели не раньше полудня, пить кофе в саду и не думать каждую минуту, сколько я должен и сколько ещё мне нужно сделать за месяц, чтобы покрыть долги. Я никогда не выберусь из долгов. Всегда буду жить с оглядкой. Я… — Он кашляет и зажимает рот, снова машет рукой в сторону стойки, теперь панически. Тотчас является хозяин с огромной миской и исчезает без единого слова. — Я… Его тошнит. Может, дело в том, что здесь не принято закусывать алкоголь, может, в традиции предварять возлияния крепким кофе, но на перепивших до рвоты гостей в тавернах относятся с удивительным спокойствием. Всюду по первому требованию приносят такие миски с мятной водой на донце, а после подают гостю влажное полотенце — и следующий бокал. — Прости, — доносится горестное из-за края миски. — Я опять выставил себя не в лучшем свете… как безнадёжный пьяница. Я столько раз пытался оправдаться… не могу больше себя стыдиться! Пусть все думают что хотят. И ты тоже думай что хочешь. Мне уже плевать… Он кашляет всухую, так и не показывая лица, трясущейся рукой пытается пригладить волосы. Шпилька-перо выскальзывает из его причёски и, звякнув о край, падает в миску. Несколько мгновений Кавех сидит неподвижно, а потом из его груди вырывается рыдание, такое горестное, что от одного звука сжимается сердце. Та соломинка, которая ломает яку спину. Слишком знакомое чувство. Кэйа пересаживается на диванчик рядом. Всхлипывая, Кавех пытается отвернуться, но всё ещё не может разогнуться, так и держит волосы в кулаке. — Тебе больно? — спрашивает Кэйа. Кавех обмирает, перестаёт даже плакать, только пытается сглотнуть ком в горле. Взяв несколько салфеток, Кэйа отирает ему губы, промакивает мокрые щёки, подсовывает ладонь под подбородок, осторожно поворачивает к себе. Если вовремя ослабить колок, струна не порвётся. — Я думаю, что ты сияешь как солнце, — тихо говорит Кэйа, поглаживая уголки его губ. — Что ты сильный человек. Что у тебя доброе сердце и ясная голова на плечах. Что у всех бывает полоса неудач, но это не делает тебя неудачником. И что тебе нужно поберечь запястье. Вздрогнув, Кавех прячет левую руку — она обмотана шёлковым платком. — Откуда ты знаешь, — шепчет он, смущённо пряча глаза, — что мне нехорошо?.. «Нехорошо», — повторяет Кэйа про себя. — Чтобы это понять, достаточно одного глаза. Растерянно моргнув, Кавех вздрагивает от смеха. — Эй, — уличает он, — я знаю, что у тебя два. — Наблюдение человека, у которого не меньше двух глаз. — Может быть больше?.. — Что мы знаем о мире? На этот раз Кавех смеётся по-настоящему весело, хотя на кончиках его длинных ресниц ещё дрожат слёзы. — Хочешь прилечь? Немного поборовшись с гордостью, Кавех глубоко вздыхает и сдаётся. — Очень. — Идём. Обопрись на меня. Кавех сдвигается к краю дивана, поднимается, цепляясь за угол стола. Его шатает, но не так уж он пьян — скорее, переутомился, плохо спал и забывал поесть. Кэйа достаточно времени провёл рядом с Джинн, чтобы уметь отличать пьянчугу от трудоголика. Он закидывает руку Кавеха себе на шею, обнимает за талию, и так они доходят до стойки. — Есть свободная комната? По печальному и немного осуждающему взгляду хозяина Кэйа понимает: подвыпивший Кавех не раз поднимался на второй этаж в компании случайного знакомого, чтобы утром проснуться в одиночестве и получить счёт за постой. — Имеется. Ключ с номерком он бросает на стойку без капли радушия. — Если найдётся свободный мальчишка, попроси поднять бутылку со стола, кувшин воды, чай с мятой и что-нибудь посытнее. Расплачусь сразу. — И фрукты, дружище Ламбад… — добавляет Кавех, свободной рукой растирая висок. — Горячее полчасика придётся подождать. — Без проблем. Ламбад смягчается — и меняет ключ. — От лестницы второй номер по левой стороне. Только что прибрали. Завернув к лестнице, Кэйа подхватывает Кавеха под бёдра, поднимает. — Это не обязательно… — бормочет Кавех, обняв его за шею, и устало приваливается к его плечу. — У меня просто кружится голова… — Я знаю. Держись покрепче. Он такой лёгкий, будто кости у него как у птицы. Пока Кэйа поднимается по ступеням, Кавех рассеянно играет с его волосами. Сложно понять, испытывает он интерес или не совсем сознаёт реальность и ищет ощущений, которые помогут её вернуть. В номере Кэйа опускает его на большую кровать, подсовывает под голову подушки, снимает изящные туфли. Такие щиколотки созданы для поцелуев. — Я сам, — отнекивается Кавех слабо и закрывает глаза сгибом локтя. — Не стоит… Кэйа поднимает его штанины, целует лодыжки, разминает ступни. Кавех стонет так громко, что невольно учащается дыхание. — У тебя волшебные руки. — Сделать массаж? — Не сейчас… — Повозившись, Кавех переворачивается со спины на бок. — Утром… По тону Кэйа понимает — не очень-то он верит в такое утро. — Как скажешь. Но от чая не отделаешься. — Чай… — Кавех зевает. — Если стану отказываться, влей в меня силой… Пока Кэйа возится с застёжками его накидки, Кавех только довольно ёрзает, подаваясь под прикосновения. Может, он и не против секса, но слишком устал. Мальчишка стучит в дверь, когда Кэйа пытается снять с Кавеха рубашку. — Ваш чай, вода, фрукты, мясо пока готовится, и мастер Ламбад велел сказать… — Мальчишка переводит дух. — Вот, горячие булочки. Для господина Кавеха. Убедите его съесть хоть одну, если… Он не договаривает, но Кэйе и не нужно его «если вам не всё равно». Сам бывал в таких номерах чаще, чем хотелось бы. Кивнув, он забирает поднос, наливает в пиалу чаю, добавляет холодной воды, садится на край кровати. — Сможешь держать? — Постараюсь. — Кое-как усевшись, Кавех пригубляет немного — и сразу выпивает до дна. — Поешь, если не сильно тошнит. Ламбад прислал булочки. — Булочки? — Кавех оживляется достаточно, чтобы разлепить глаза. — Тошнит, но… есть я хочу больше. Кэйа отщипывает кусочек, кладёт ему в рот и, пока он жуёт, снова наполняет пиалу. — После еды, может быть, перестанет. Не сводя с него глаз, Кавех наклоняется к его руке, откусывает от булочки, и за его губами тянется горячий мякиш. — Уже лучше… И правда волшебные руки… Кэйа даёт ему ещё попить, но Кавеха снова одолевает сонливость; совладав с половиной булочки, он закрывает глаза, и, когда Кэйа вынимает пиалу из его пальцев, даже не вздрагивает. «Слишком доверчивый», — думает Кэйа, уложив его на подушки, и приглаживает растрёпанную светлую чёлку. Но не будь Кавех таким, Кэйа бы здесь не сидел. Когда стучат второй раз, Кэйа всё ещё пялится на спящего Кавеха. Он встречал много красивых людей, с некоторыми из них спал, с кем-то оставался на месяцы или годы, кому-то позволял узнать себя ближе. Сколько бы у тебя ни было любовников, каждый случается с тобой впервые — и нет и не может быть прогноза, чем закончится встреча и что последует за ней. Да и к чему гадать на кофейной гуще, если можно заняться чем-нибудь поинтереснее? В этот раз вместо мальчишки за дверью стоит сам Ламбад. — Горячее, — говорит он шёпотом, бросив быстрый взгляд на спящего Кавеха, ополовиненный чайник и Кэйю, который успел снять только накидку, — дай, поставлю. На два слова. Кэйа идёт за ним к лестнице, прислоняется бедром к перилам, складывает руки на груди. Может показаться, что он в невыгодной позиции, но, случись что, он предпочтёт спрыгнуть на пролёт ниже и метнуть снизу ледяные лезвия, а не драться у стены с противником тяжелее себя на треть, если не вдвое. — У вас, наделённых Стихиями, свои разговоры. — Ламбад пристраивается рядом, закуривает маленькую трубку, какие часто бывают у моряков. — Я лезть не стану. Но из моря, знаешь, можно вернуться или мёртвым, или суеверным. Хочешь, дураком меня считай, только вот господина Кавеха само солнце бережёт как родного сына. Он качает головой, но на Кэйю не смотрит — вспоминает что-то своё. — До того, как господин Кавех всё тут переделал, — продолжает он и, причмокнув, выпускает дым ровным колечком, — дела мои шли так себе. Это теперь каждый знает дядюшку Ламбада, и люди отовсюду приезжают послушать мои байки и попробовать стряпню. Даже когда погода дрянь и во всех тавернах пусто, у меня кое-какая выручка набирается. Такими бы руками, как у господина Кавеха, корабли кропить вином на удачу, ни один не потонет. Может, самому ему и не везёт из-за этого. — У него есть кто-нибудь? Семья? Могу отвезти его домой. Ламбад поднимает взгляд. У него выразительные глаза, тёмные, подвижные, блестящие, какие бывают только у южан, и если Кавех сын солнца, то Ламбад определённо дитя ржавых пустынных озёр и зыбучих песков. — Уж пусть лучше поспит тут. — Я оставлю посуду у двери. Тоже с ног валюсь. — Доброй ночки, — басит Ламбад вслед и со вкусом втягивает дым. Как только трубочка выдерживает напор его могучих лёгких? Кавех лежит на боку, подтянув колени к груди и подложив под голову правую руку. Левая вытянута на скомканное одеяло. Сунув в рот кусок горячего мяса, Кэйа осторожно приподнимает её, разматывает платок. Отёка нет, и это хорошая новость, но перестраховаться не помешает. Блюдо с ужином и дорожную сумку Кэйа подтаскивает к кровати, пока ест, роется в запасах. Комплект плотных бинтов на случай растяжений двойной — значит, Альбедо перед отъездом всё-таки улучил минутку похозяйничать в карманах. Только магия спасает Кэйю от того, чтобы его походная аптечка весила как лошадь. Охлаждающая мазь для суставов тоже есть — и тоже полный пузырёк. Стоило всего пару раз ушибить локоть! Кавех спит крепко, не шевелясь, только чуть улыбается, когда Кэйа разминает ему ладонь и пальцы, прежде чем наложить повязку. — И только попробуй сбежать утром, — с улыбкой предостерегает Кэйа, по одной вынимая из его волос заколки. — Не отпущу, пока не позавтракаешь. Снять с себя рубашку и штаны Кавех позволяет так же безропотно, только недовольно тянет ногу, когда она застревает в штанине. Кэйа не отказывает себе в удовольствии его порассматривать, но это всё. Он, в отличие от Ламбада, не суеверный, но, кажется, свет, который струится у Кавеха по венам, можно почувствовать кожей. Стон, с которым Кавех утром отрывается от подушки, будит не лучшие воспоминания времён юности. Кэйа просыпается сразу, но не спешит подавать виду, даёт время напиться и продрать глаза. — Ещё здесь? — спрашивает Кавех; в его осипшем голосе прорезаются нотки презрения. — Если не собираешься оставить отзыв, проваливай. Кэйа переворачивается на спину, позаботившись о том, чтобы с плеча одеяло сползло сразу до талии. Растрёпанный, помятый и хмурый, Кавех влечёт его ещё сильнее, чем вчера. — Доброе утро, — усмехается он и нарочно потягивается так, чтобы одеяло сдвинулось ещё чуть-чуть, но не раскрыло интригу. — Принести кофе? Наверняка Ламбад приберёг для тебя ещё пару булочек. Кавех растерянно сводит брови к переносице, оглядывает комнату, свою одежду, сложенную на стуле, накидку Кэйи на крючке у двери, тянется потереть висок и с изумлением смотрит на забинтованную руку. — Это… ты сделал? — почти шёпотом спрашивает он. Кэйа кивает. — Болит? — Кажется… — Кавех осторожно двигает пальцами. — Не так сильно, как вчера. Я думал, немного вина мне поможет… — Он вздыхает и вешает нос. — Тебе помог бы медик. — Знаю! — вскидывается Кавех. Его глаза вспыхивают, губы начинают дрожать, и вот теперь Кэйа с трудом удерживается от порыва завалить его на спину и целовать, пока ругань не превратится в сладкие стоны. — Думаешь, почему я приехал в Сумеру?! Единственный врач, который в этом понимает, — он трясёт забинтованной рукой, — сейчас где-то в Гандхарве, даже координат не оставил! Не тащиться же мне было ночью в чащу! А те, кто остались в больнице… — Он сжимает пальцами переносицу, выдыхает и продолжает уже тише: — Предложили только успокоительную настойку. Спасибо, что помог. И извини. Я почти не спал в дороге. В Караван-Рибате так напекло голову, что два дня не мог крошки в рот взять. Только и думал, как приеду сюда, упаду в ближайшую канаву и ни за что оттуда не вылезу. А тут ещё этот врач… Он обнимает колени и утыкается в них. — Проклятая боль, — бормочет он, — обычно я могу хоть вечность терпеть, но тепловой удар и растянутое запястье меня добили… Надеюсь, я не натворил ничего ужасного, пока мы тут… — Ты выпил чаю, съел булочку и уснул, — спокойно говорит Кэйа. — А ты?.. — Я ещё и поужинал. Мясо на углях отличное. Не поднимая головы, Кавех удивлённо косится на него. — Мы разве не трахались? — Нет. — А почему?! Кэйа подкатывается ближе. — Тебе нужно было отдохнуть. — Он садится напротив, перекидывает волосы на грудь, чтобы переплести косу. — Да и мне тоже. Так что насчёт кофе? Мне всё равно нужно спуститься. Кавех заваливается назад, натягивает подушку на лицо. — Кофе, — говорит он сдавленно, — лепёшки с персиками и сливочным сыром, и… если купишь мне пирожное с засахаренными орешками, обещаю исполнить какую-нибудь твою сексуальную фантазию. — Хорошо, — смеётся Кэйа, поднимаясь. Он ограничивается только рубашкой, штанами и сапогами, раз уж выезжать прямо сейчас необязательно. — Но предупреждаю, я тот ещё выдумщик! К счастью, даже в таком состоянии Кавех считывает юмор — вслед доносится хохот. В таверне свободных столиков немного. Две официантки разносят заказы, мальчишка из зала в кухню носится как угорелый. Только Ламбад сохраняет вид совершенно праздный — болтает и шутит с туристами возле стойки. Завидев Кэйю, он просит своих собеседников подождать и сразу подходит. Кэйа спокойно выдерживает его пристальный взгляд. — Чего желаешь? Кэйа перечисляет всё, что попросил Кавех, добавляет к заказу холодный лимонад и сливочный лукум и просит продлить номер. Он уже собирается выйти подышать, но Ламбад его окликает: — Что-нибудь посытнее на завтрак? — В такое время суток мой желудок принимает сытные завтраки только от любовников. — Неужели до сих пор голодный? Шутка и не шутка — Ламбад улыбается, но взгляд у него тяжёлый, застывший, как у медведя. Кэйа возвращается, опирается на стойку ладонями, поднимается на цыпочки. Когда он был мал, делал точно так же в попытках запугать превосходящего в росте врага, и Крепус шутил, что он становится похож на раскачивающуюся кобру. — Хочешь предложить ему руку и сердце — они у тебя, вроде, с собой. — Да что ты… да я не такой! — вспыхивает Ламбад и даже делает пару шагов назад. — Да господин Кавех… да разве я ему ровня! Кэйа смотрит на него молча. Раскрасневшийся, Ламбад смущённо трёт нос. — Подлых людей много, — тихо продолжает он. — Никогда не угадаешь, что будет. А у господина Кавеха голова светлая, да дурная. С негодяями целуется, с ними и в драку лезет. — Хочешь — поднимись, проверь. — Завтрак принесу — вот и проверю. — Теперь Ламбад улыбается от чистого сердца, хоть и пристыженный. — Возьми второй ключ для господина Кавеха. Кэйа кивает и наконец выходит. В тени ещё прохладно, на солнце только начинает припекать, и несколько минут он стоит, впитывая кожей ровное влажное тепло. Он любит поездки, любит новые впечатления и новых людей, любит странные истории, которые с каждым приключаются в дороге, но… Как же хорошо жить в Мондштадте. У сумерцев на каждом шагу какая-нибудь драма. Рядом останавливается мальчишка, немногим выше Кли, робко подходит ближе. — Вы пират? — решившись, спрашивает он. Кэйа смотрит на него пристально, шутливо испытывая на прочность, потом опускается на корточки. — Моего деда моряки до сих пор вспоминают только шёпотом, — доверительно сообщает он и указывает на свою повязку. — Он оставил мне это. А ещё тысяча и одну сказку и волшебный кинжал. — Можно потрогать?! — В обмен на услугу. Не для меня — для принцессы, у которой локоны как солнце. — Кэйа понижает голос, и парнишка тотчас подставляет ухо для тайной просьбы. — Если найдёшь, оставь у Ламбада. Теперь можешь потрогать. — Но ведь я ещё ничего не сделал… — бормочет маленький сообщник, но его рука уже гладит посеребрённые ножны. К цветастым сумерским вещам даже у местных детей нет иммунитета. — Здесь что-то написано! — Заклинания на древнем языке. Не могу прочесть вслух. — Это опасно?! Кэйа кивает и насыпает ему монеты в сложенные лодочкой ладони. — Я весь Сумеру обыщу, если потребуется! — Парнишка припускает прочь, и уже на бегу через плечо кричит: — Принцесса обязательно улыбнётся! К счастью, вперёд он поворачивается раньше, чем успевает кого-нибудь сбить с ног. На глянцевых листьях пляшут солнечные блики; полюбовавшись ими, Кэйа разминает плечи и возвращается в прохладу таверны. Кавех лежит посередине кровати; Кэйю он встречает ласковым взглядом, протягивает руку. Кэйа подносит её к губам, целует каждый палец. Кавех так мило смущается: у него округляются глаза и розовеет кончик носа. — Любишь поцелуи? — робко спрашивает он. Кэйа садится с ним рядом. — Очень. Повозившись, Кавех садится, трогает его за плечо, проводит ладонью по косе, всматривается в прозрачный камень серьги, поднимает глаза — и Кэйа целует его мягкие губы, размыкает их языком. Кавех обхватывает его голову ладонями, нетерпеливо отвечает на поцелуй, шире открывает рот. Он манит как прохлада лесного озера в жаркий день, и Кэйа уже тонет… Оба вздрагивают от стука в дверь. — Сначала завтрак, — хмыкает Кэйа и идёт открывать. Ламбад и впрямь явился собственной персоной. — Утречка, господин Кавех! — Он будто другой человек, когда смотрит на своего любимца. Кажется лет на десять моложе, и глаза блестят как у мальчишки. — Всё как вы заказывали, дайте знать, если чего ещё захотите! — Спасибо, Ламбад, — слабо отзывается Кавех, натягивая одеяло на голую грудь. — Но если закажу ещё вина, дай мне по рукам. — Не кричите потом, уговор не нарушу! — Ламбад наконец вручает Кэйе поднос. — Наслаждайтесь завтраком! — Какой же он прилипчивый… — вздыхает Кавех, когда Кэйа закрывает дверь. — Вернёшься ко мне? — Не хочешь сначала перекусить? — Если начну есть, смету всё до крошки и до ужина проваляюсь в постели как лесной мох! — Кавех двигается, давая место рядом с собой. — Предпочту пожертвовать едой ради поцелуев… к тому же после я всё равно проголодаюсь… Кэйа через голову стягивает рубашку, спускает штаны — в этом климате широкие и впрямь удобнее. Наблюдая за ним, Кавех закусывает губу, — а Кэйа обожает, когда его хотят. Скинув сапоги, он ложится к Кавеху, стягивает с него одеяло, обнимает, запускает руку в мягкие волосы, касается тяжёлых серёг. Кавех улыбается, морща нос, хлопает ресницами. Он такой искренний и открытый; когда Кэйе в последний раз везло встретить кого-то настолько… светлого? Обнявшись, они целуются, тискают друг друга, сталкиваются носами, смеются — и их ленивая игра сама собой перетекает в секс. Они трутся членами, стонут в поцелуи, а перед самым оргазмом Кавех закидывает голову и тихо вскрикивает. Кэйа целует его в шею, в подбородок, теснее прижимает к себе — и губами чувствует зарождающийся сладкий стон. Он и сам кончает почти сразу, но не чувствует удовлетворения. Может, в том и магия солнца, пойманного в сосуд обычного на вид человеческого тела, — чем ближе ты, чем дольше остаёшься рядом, тем сложнее отодвинуться. Кавех тоже не спешит отодвигаться. Он роняет голову Кэйе на плечо, опускает ресницы. — Если бы каждый раз было так хорошо… — бормочет он, и Кэйа чувствует: сейчас тот самый момент, чтобы остановиться за один вопрос до. Не мутить воду, не портить момент, не тревожить едва затянувшиеся раны, не знать… — Что случилось? — спрашивает Кэйа, прижимаясь губами к его уху. Светлые пряди разлетаются от его дыхания. — Кто сделал тебе больно? Кавех вздрагивает всем телом — сначала Кэйе кажется, что его снова тошнит. Нет. Он плачет. — Я не… — выдавливает он сквозь слёзы. — Прости, всё… хорошо… Кэйа крепче сжимает объятия. — Захочешь рассказать — всё останется между нами. — Кажется, я вчера так напился, что… потерял любимую заколку… не помню, где… — Он всхлипывает так отчаянно, что у Кэйи снова начинает болеть подозрительно близко к сердцу. — Она… она была мне так дорога… — Я спрошу у Ламбада, — говорит Кэйа, хотя дело не в заколке; нет, и в ней тоже, но… — Может быть, она где-то в таверне. Кавех беспомощно смотрит на него — и он тоже в одном слове от откровенности, которая, может, заставит его пожалеть. Когда-нибудь потом, когда он снова будет пить и рассказывать первому встречному то, что не доверил бы и другу. И Кэйа тот самый первый встречный, способный сохранить его тайну, увезти далеко отсюда, далеко от самого Кавеха, со всех сторон зажатого в тиски невыносимым желанием никому не доставлять проблем и никогда не просить о помощи. Помощь, самый желанный и самый унизительный из человеческих даров. — Кавех, — говорит Кэйа тихо, обводя большим пальцем его нижнее веко, стирая влагу с дрожащих ресниц, — почему ты щадишь всех, кроме себя? Почему терпишь дурное обращение от людей, которых видишь первый раз? Почему ты здесь один? Почему позволяешь собой пользоваться, чтобы наутро разочароваться ещё раз? Кавех беспомощно приоткрывает рот, мотает головой. — Я не… — пытается он, но слёзы выдают его — срываются одна за другой. — Я… я же ничего не говорил… ты не мог догадаться… — Кавех, — повторяет Кэйа тише и позволяет ему прижаться лбом к своей груди, гладит по волосам и спине, — почему ты плачешь? И этот простой, нелепый в своей очевидности вопрос попадает в точку. В ту самую, которую Кавех так хочет и боится показать немногим близким. — Потому что, — всхлипывает он и обнимает Кэйю под лопатками, цепляется за него, будто прямо сейчас его затягивает в бездну, — потому что я… Кэйа слушает, пока у Кавеха не кончаются слова. Они просыпаются ближе к вечеру, в уютном молчании доедают остатки лепёшек и сладостей, снова ложатся рядом. Кавех говорил так много, что почти потерял голос, а Кэйа в словах не чувствует нужды. По крайней мере, сейчас. Приподнявшись на локте, он водит кончиками пальцев по груди Кавеха, по животу и вдоль рёбер, обрисовывает ладонью широкие плечи, снова и снова подносит к губам мягкие локоны. Кавех принимает эти жесты восхищения охотно — и тает, тает, становится ещё податливее и мягче, хотя Кэйе казалось, дальше уже некуда. Но Кавех превосходит его ожидания и даже его фантазии. Расслабленный после долгих откровений, сытый, согретый поцелуями, он ластится к Кэйе без всякого стеснения, льнёт кожей к коже, позволяя трогать себя везде, — и везде прикосновения ему нравятся. Кэйа пользуется своей властью, нарочно его дразнит — легко нажимает ногтями, давит на мышцы основанием ладони, слегка оттягивает кожу. Обычно такие прелюдии на его вкус слишком долгие, но Кавеха хочется распробовать. Сделать всё то, чего ему по какой-то глупой причине недодали другие случайные любовники Причина не только в том, что Кэйа любит запоминаться. Он любит и запоминать. А Кавеха, его тихие гортанные стоны, нежность, с которой он смотрит сквозь ресницы, сладковатый запах его кожи, то, как он подаётся к каждой новой ласке, хочется запомнить, чтобы увезти это приключение с собой как драгоценный сувенир. Кавех, любимое дитя солнца… — Я больше не могу… — выдыхает Кавех. С помутневшим взглядом и яркими от поцелуев губами он кажется пьянее, чем вчера. — Только о том и думаю, как ты мне вставишь… — Только я тебе? — лукаво спрашивает Кэйа. — Можно наоборот? — усмехается Кавех и тут же закидывает руку ему на шею. — Мне говорили, что я хорош! Просто… — Он снова смущается. — Ты так за мной ухаживаешь… — Разве одно другому мешает? — Совсем нет, но обычно люди… — Он отмахивается от незаконченной мысли и опрокидывается на спину, увлекая Кэйю за собой. — Неважно. Ты первый, потому что я хочу, чтобы из меня текло, пока я тебя трахаю. У Кэйи сводит скулы от желания. Он ложится на Кавеха всем весом, трёт пальцами между его ягодиц, заклинанием добавляя смазку. Уже от этого Кавех начинает сдавленно стонать. — Моя сексуальная фантазия… ты обещал, — шепчет Кэйа ему в приоткрытые губы. Кавех поднимает ресницы, улыбается шире. — Итак? — Хочу, чтобы ты был громким. Кавех изумлённо распахивает глаза. — Не нравится? — предполагает Кэйа. — Нет, я… — Он слегка краснеет и становится ещё милее. — Обычно мне наоборот стараются заткнуть рот… Никто не хочет портить себе репутацию… — А ты? Твою репутацию можно испортить криками страсти? — Кэйа рывком двигает его к себе, вкладывает член между ягодиц, прижимается теснее. Кавех от нетерпения начинает вертеться. — Если да… — У меня репутация того, кто пьёт за чужой счёт, а потом с кем попало поднимается в комнаты. Думаешь, можно пасть ниже? Кэйа целует горький изгиб его губ, щёку, шею, подбородок, и Кавех снова начинает стонать. — Не вижу ничего плохого в том, чтобы угостить тебя вином и скрасить твой вечер. — Он запрокидывает Кавеху голову, ласкает губами длинную шею. Кавех жалобно всхлипывает, вцепившись в его косу, сам направляет в себя его член, охает, закусывает губу. — Больно? — спрашивает Кэйа, придерживая его за талию. — Нет. Хорошо… — Кавех трудно сглатывает, виновато смотрит в глаза. — Прости, если исцарапаю тебе спину… случайно… мне… иногда тяжело сдержаться… — Мне понравится, даже если раздерёшь в кровь, — страстно шепчет Кэйа. Он медленно входит глубже, а Кавех под ним тяжело дышит и вздрагивает, выгибается, каждым движением умоляя обнять крепче. — Пусть мне завидует весь Сумеру. Уже слов достаточно, чтобы Кавех впился пальцами ему под лопатки. Он отзывчивый и чуткий, но это не значит, что Кэйа собирается давать ему поблажки. — Пусть нам завидует весь Сумеру, — продолжает он и накрывает Кавеху глаза ладонью. — Любой, кто решит нам помешать, пожалеет. Кавех вздрагивает всем телом, почти всхлипывает, давя рвущийся из лёгких звук, до скрипа сжимает зубы, но Кэйа проводит по ним языком, прося открыть рот, и теперь, когда Кавех возбуждён и подготовлен достаточно, притискивает его к постели, жадно целует в шею и плечи. — Да, — рвано шепчет Кавех, — да… д-да… Следующий длинный стон заметно громче. Кавех пытается вцепиться в Кэйю ещё крепче, но руки у него слабеют, пальцы соскальзывают, и Кэйа чувствует ладонью, как вздрагивают ресницы. Кавех не похож на жертву и на того, кто любит боль, но его чувственность разбудила бы тёмную сторону и в чистом сердце. А Кэйа чистотой помыслов похвастаться не может. Этот человек нужен ему не столько ради своего удовольствия, сколько для того, чтобы насладиться его эмоциями. Кавех чувствует так ярко, будто каждый раз для него первый. Им хочется упиваться, проливая мимо рта. Пусть и чувствует себя подлецом, Кэйа не может устоять. Он намерен выбить из Кавеха все возможные звуки сладострасти. Так приятно немного мучить своих любовников… К его удовольствию, Кавех совершенно не против. Сначала он вскрикивает сдавленно, сквозь зубы, будто боится осуждения, но Кэйа его не щадит, виляет бёдрами, чтобы растянуть ещё сильнее, слегка прижимает ладонью яйца и основание члена, давит языком на соски. Кончик косы щекочет Кавеху грудь и шею, и он то и дело хихикает сквозь стоны, ёрзает, стараясь его убрать, но Кэйа перехватывает его руки. Шутливая схватка только разжигает желание. Они катаются по постели, скаля зубы, дразнят друг друга, делая вид, что собираются поцеловать или укусить; в Сумеру Кэйа не встречал никого, кто так легко поддержал бы эту игру, одну из его любимых. Он сдаётся, позволяет Кавеху перевернуть себя на спину и перехватить руки. Кавех слегка царапает ему запястья, тяжело и медленно двигаясь на его члене, кусает губу, но ему уже не по силам сдерживаться. Сам на грани, Кэйа тянет руки за голову, пока Кавех не распластывается на нём, плавно толкается навстречу. С каждым движением Кавех вздрагивает, его член, зажатый между животами, влажнеет, пока брызнувшее семя не размазывается по коже. Череда сладких стонов служит Кэйе наградой; в одном вдохе от оргазма он прижимается губами к приоткрытым губам Кавеха, прикрывает глаза, и под веками расцветают солнечные вспышки. Он чувствует, как Кавех вдавливает ногти ему в запястья, чувствует кожей его стоны, но сам он… где-то не здесь. Где-то над облаками, в золотой дымке, коснуться которой могут только боги. Неужели не каждый чувствовал это?.. Лёжа у него на плече, Кавех расслабленно улыбается — а потом торопливо выпускает его руки. — Нет, я снова… я тебя исцарапал… — Он так огорчается, что влажнеют глаза; Кэйа поворачивает его к себе и целует, пока его губы не перестают дрожать. — Я же сказал, что мне понравится. — Почему ты такой? — спрашивает Кавех так, будто у Кэйи найдётся внятный ответ. — Почему относишься ко мне так, будто мы влюблены? Да даже когда мне говорили, что любят… только глубже вдавливали лицом в подушку. Кэйа обводит большим пальцем его скулу, заправляет за ухо упрямый локон. — Приезжай в Мондштадт, — усмехается он ласково и притягивает Кавеха ближе, чтобы поцеловать в подбородок и уголок губ, — если ночь в таверне так хороша, что соседи за стенами не могут уснуть до утра, можно получить комплимент от бармена и ещё сутки аренды в подарок. — Будешь заманивать вином из одуванчиков? — Кавех лукаво улыбается. — Много о нём слышал. — Вино тоже стоит попробовать. — Кэйа давит ему на поясницу, теснее зажимая его член, и Кавех вцепляется в скомканную простыню. — Но в городе романтиков оно только аперитив. — А какое блюдо основное? — У Кавеха бурчит в животе. Кэйа со смешком целует его в щёку, сдвигает носом серьгу, чтобы шептать, касаясь губами уха: — Некий гость, которого ласкают и целуют вдвоём, а лучше втроём, осыпают комплиментами и вплетают цветы в волосы. Вино только способ подтолкнуть разговор. Я привык пить самое крепкое, но от лёгкого одуванчикового опьянение сходит быстро. Будешь трезв, когда дело ещё не дойдёт до прикосновений ниже пояса. — Так рассказываешь, что хочется поехать прямо сейчас, — смеётся Кавех, а потом целует его в шею. У Кэйи поджимаются пальцы на ногах, а член снова начинает твердеть. — Спустимся поужинать? Или просто выпить чаю, если… Кэйа останавливает его, проведя пальцем по губам. — Позволь тебя угостить. — Разве тебе требуется разрешение? — Кто знает, с какими намерениями я предлагаю тебе сытный ужин? — спрашивает Кэйа с серьёзным лицом. — Может, хочу тебя соблазнить? — Кэйа! — Кавех заливается смехом. — Я серьёзно! Только представь, покупаю тебе лепёшки с горячим сыром и зеленью, освежающий чай и пирожные, а сам смотрю, как ты ешь, и только и думаю, как ты разложишь меня на постели и будешь трахать, пока я не осипну… Приподнявшись на локте, Кавех серьёзно смотрит ему в лицо. — Сделаю это прямо сейчас, если мы не встанем с постели. — Думаешь, звучит как угроза? — Я могу забыть о еде, пока работаю, но если не поем после секса, превращусь в стервятника, так и знай. — Выклюешь мне глаз? — Да! — Кавех целует его в бровь, во внешний уголок глаза, легко-легко касается губами века и ещё нежнее — ресниц. — И сорву мясо с рёбер! От того, как он ведёт ладонями по бокам и сжимает бёдра, Кэйа сдавленно стонет. — Если хочешь поужинать, идём сейчас, или я за себя не отвечаю! — Кавех скатывается с него и растягивается на спине. — Давай возьмём что-нибудь с собой и посидим на воздухе. Не хочу думать, как Ламбад будет на меня пялиться. — Он имеет на тебя виды? — Нет. Он не такой. — Кавех морщится; похоже, и с этим связана какая-то болезненная история. — До третьей бутылки. — Хочешь рассказать? — Я подумаю. — Потянувшись, Кавех поднимается с постели и протягивает ему руку. — Но не раньше, чем в моём желудке окажется что-нибудь кроме фантазий об одуванчиковом вине! За стойкой вместо Ламбада женщина, маленькая и сухая, с высокой причёской. Она принимает заказ, отрывисто говорит что-то мальчишке-помощнику, а сама уходит в кухню. Для ужина слишком рано, жара только-только закончилась, и народу в таверне немного, так что Кэйа успевает ещё раз переплести косу, на этот раз подвязав на кончик украшение из перьев. Женщина возвращается через пару минут, кладёт на стойку соблазнительно пахнущий свёрток с едой, ставит рядом закупоренную бутыль. — Господин Кавех с вами? — деловито спрашивает она — в отличие от Ламбада, без подвоха. — Спустится с минуты на минуту. — Передадите ему? — Поверх свёртка она бережно опускает заколку-перо, слегка помятую, но тщательно вычищенную. — Хозяин припрятал среди бутылей с вином. Может, чтобы дети не стянули. Вещица яркая. — Спасибо. — Кэйа подмигивает, и она отвечает улыбкой. Похоже, ей о слабостях Ламбада известно немало. — Прослежу, чтобы она вернулась к хозяину. — Неужели принесли еду? — Кавех налетает на него сзади, обнимает за талию, через безрукавку гладит по животу. Кэйа выдыхает сквозь зубы, подаётся к его руке, а потом разворачивается в его объятиях — и затыкает перо ему за ухо. — Что?.. Откуда она у тебя?.. — Та любезная госпожа попросила передать. — Не удержавшись от соблазна, Кэйа тоже обнимает его. Пояс Кавех повязал небрежно, и оттого кажется ещё стройнее. — Ты её знаешь? — Конечно! — Кавех машет рукой. — Спасибо, Фарах! Я боялся, что она пропала, как прошлая! — Мы бы такого не допустили, господин Кавех. — На лице Фарах не вздрагивает ни один мускул, только пронзительный взгляд выдаёт. Она немолода; может, Кавех похож на её сына, может, на мужа или брата, может, просто ей симпатичен, но она всерьёз заботится о нём, без панибратства и попыток излишне сблизиться. — Покажите господину Кэйе реку. Там сейчас прохладнее всего. Надо же, успела заметить Крио Глаз Бога. — И впрямь. Совсем забыл, пока мотался по пустыне. — Кавех берёт Кэйю за руку, тянет за собой. — Я покажу дорогу. Дай понесу… Кэйа со смехом прижимает к себе свёрток и бутылку. — Ну уж нет. Когда вернёмся, снова перевяжу тебе руку. — Почти не болит! — Если твой лекарь всё ещё в Гандхарве, «почти» не считается. — Эй! — Кавех смущённо трёт нос и отворачивается, когда они выходят на улицу. Город медленно остывает после жаркого дня, дорога ещё горячая, но ветер пахнет близкой водой. — Что ты сделал? Лекарь делал мне уколы и давал мазь, но боль держалась дня три-четыре… — Оставлю тебе свою, а если доберёшься до Монда, заставлю показаться господину главному алхимику. Уедешь с полным комплектом самопомощи и запасом зелий на любой случай. — Что ещё у вас есть? — смеётся Кавех. — Огласи полный список! — Винокурня. Озёра, в которых вода по ночам прозрачная как первые слёзы. Ветряные астры. Утёс, на краю которого назначают свидания. Мельницы… — Мельницы! Вот что я хотел посмотреть! — Из моего окна как раз открывается вид на одну. — Это намёк? — Это приглашение остановиться в моей постели. Или в постели для гостей, если хочешь. — Нет, я хочу в твоей. — Кавех возмущённо взмахивает свободной рукой. — Иначе зачем ехать? — Ради мельниц, конечно, — поддразнивает Кэйа. Приобняв, Кавех притягивает его к себе, целует в губы, в шею, прижимается носом к уху. — Вчерашний день был ужасным, — говорит он тихо, — но я не жалею, потому что сегодняшний стал за него наградой. Спасибо. Кэйа целует его в висок — и чувствует чужой взгляд. Потягивая трубку, Ламбад пристально следит за ними из-за столика под тенью навеса, но сразу отводит глаза. — Что такое? — Кавех сразу поворачивается в ту же сторону и заметно грустнеет. — Ох. Он снова. — Снова? — Кэйа подталкивает его вперёд, нарочно прикрывая собой. — Подсматривает за мной. Неловко обвинять его, он дал мне пищу и крышу над головой, когда я попал в беду, он ко мне добр, но когда так смотрит… — Его передёргивает. — Как-то не по себе, хотя я знаю, он хороший человек, отзывчивый, с большим сердцем… Там, где их ещё видно с террасы, Кэйа останавливает Кавеха, откровенно прижимает к себе, тискает за зад. — Что… Кэйа! — Кавех краснеет. — Не сейчас же! — Если он хороший человек, — недобро усмехается Кэйа, — сейчас ему всё равно. Быстро взглянув в сторону таверны, Кавех отворачивается и засовывает руку Кэйе под накидку. Его взгляд гаснет, и это говорит лучше любых слов. — Я на мели. Отдал все сбережения в пользу одного проекта… он того стоил, стоил бы и больше, но пришлось продать всё имущество. Даже так еле-еле удалось сойтись в ноль. У меня много мелкой работы, интерьеры, пристройки к домам, лавки… Скучаю по временам, когда средств хватало, чтобы заниматься благотворительностью. Так интересно было отстраивать подъёмник в Порт-Ормосе! У меня были только полустёртые старые чертежи и картины современников, но получилось похоже! Или оросительные системы… Теперь мне такая роскошь не по карману… дорого даже жить в тавернах за полную цену. Ламбад почти не берёт с меня моры. И не стыдит, когда я провожу ночь не один. — Разве кто-то вправе тебя стыдить? Кавех долго думает над вопросом, по крошке отщипывая от куска сладкой лепёшки. — Не знаю, — наконец признаётся он. — Я никогда не разговаривал с мамой о том, как живу сейчас. Мои близкие друзья не интересуются любовными похождениями. Я… непостоянный? Легкомысленный? Наверное, так. Меня легко соблазнить, особенно если выпью, хотя… — Он вздыхает и быстро трёт глаз, как будто туда попала пылинка. — Часто я хочу не секса, а чтобы меня просто кто-нибудь обнял. Повернувшись на бок, Кэйа укрывает краем своей накидки. С грустной улыбкой Кавех кладёт руку поверх его, благодарно сжимает пальцы. Трава под ними такая густая, что сырость земли до сих пор не чувствуется, только с реки ползёт приятный холодок. — Я так устал, — шепчет Кавех. — Лучше бы мне и правда лечь в канаве. Может, она приютит меня не в долг. — Хочешь поехать со мной? — Нет, — Кавех легонько толкает его, но его улыбка становится ещё печальнее, — не нужно меня утешать. Я справляюсь со своей жизнью. Случалось и хуже. Достаточно того, что мы приятно проводим время. Я достаточно получил за чужой счёт. — Кто сказал, что ты будешь жить за чужой счёт? В Монде отстраивают старый город. Магистр готов хорошо платить людям, которые разбираются в архитектуре. Может, сразу ты дом и не купишь, но подзаработаешь, если захочешь помочь с чертежами. А не захочешь, — Кэйа улыбается как искуситель, — насладишься скрипом мельниц и выпьешь молодого вина. — Почему ты приглашаешь именно меня? В Сумеру полно архитекторов, и многие свободны для таких проектов. — Кавех смотрит на него внимательно; на его месте Кэйа, пожалуй, тоже не стал бы себе верить. — Потому что ни один рыцарь не может оставить принцессу в беде. Кавех так смеётся, что чуть не укатывается к реке. — Но я не принцесса! — Я рыцарь, мне лучше знать! — отшучивается Кэйа и снова притягивает его к себе. Кавех роняет остаток лепёшки в траву, обнимает Кэйю обеими руками. Они так долго целуются, что Кэйа ловит себя уже на том, что развязывает Кавеху пояс, и с трудом останавливается. — Ох, — тяжело дыша, соглашается Кавех, — не лучшее место. — Давай вернёмся. — Кэйа нетерпеливо облизывает губы. — Или ты возьмёшь меня прямо здесь. — Не дразни. — У Кавеха в голосе прорезается приятная хрипотца. — Иначе никакой спинокрок мне не помешает, а по утрам здесь слишком мокро от росы. Кавех до сих пор одет, только рубашка расстёгнута до талии; Кэйа комкает в кулаках гладкий шёлк, позволяя ласкать себя — пока только пальцами. На нём осталась только повязка, и та скоро соскользнёт, так он извивается от удовольствия; пусть — вряд ли Кавеха удивит ожог на его веках, а сохранять загадочный образ нет больше смысла. Они оба позволили себе слишком много, а значит, расстанутся раньше, чем придёт утро, вопрос только в том, кто сбежит раньше. — Тебе хорошо? — лукаво шепчет Кавех. — Хочешь ещё? — Хочу больше, — отвечает Кэйа ему в тон и приподнимает бёдра, растягивая губы в жадном оскале. — Хочу всё. — Жадина! — Могу исполнить твою сексуальную фантазию в благодарность. — Правда? — Зачем мне лгать? Кавех приподнимается на локте, чтобы заглянуть ему в лицо. — Нравится игра в бедняжку и разбойника? — спрашивает он серьёзно. — Я не настаиваю. — Мне повырываться? — Немного. Не буду врать, что я тебя удержу. — Кавех смеётся, но его взгляд, лицо, поза — всё выдаёт разгорающееся сильнее желание. — Это всего лишь игра. — Тогда… как ты меня поймал? — Кэйа невинно хлопает ресницами, и Кавех заливается смехом. — Скрутил в тёмном лесу? Подстерёг в коридоре и затащил в свою комнату? Соблазнил сладкими речами? — Напоил. — Правдоподобно, — соглашается Кэйа и закидывает голову. Он столько раз притворялся пьяным ради очередного задания, что почти не нужно стараться. — Ох… я весь горю… Он раздвигает колени, закусывает губу и с напускным смущением отводит взгляд. — Наутро мне станет так стыдно… — добавляет он, проводя кулаком по члену. — Но ноги уже не держат… — А говорил, что я тебе нравлюсь, — нарочито укоряет Кавех. — И скромничаешь? Думаешь, подоткну тебе одеяло и отвернусь к стене? — Рядом с кроватью нет стены, — автоматически замечает Кэйа. После короткой паузы они оба заливаются смехом; Кавех падает Кэйе в объятия, и несколько минут они не могут остановиться. Доходит до кашля, но от этого ещё веселее. — Разбойник из меня так себе, — признаёт Кавех, вытирая глаза тыльной стороной ладони. — Я могу повырываться и просто так. — Кэйа закидывает на него ногу, сжимает его член через штаны, медленно отпускает, трёт ладонью. — Попробую жалобно повизжать, если хочешь. — Тогда я точно ничего не смогу от смеха! Градус возбуждения неумолимо спадает, но Кавех тот редкий любовник, с которым приятно просто целоваться. Ещё пару минут они этим и занимаются, поглаживая друг друга. Кавех то и дело хихикает — в отличие от Кэйи, он боится щекотки. Кэйе всегда сложно остановиться, если он нащупал чью-то слабую точку, а приятное опьянение уже сходит, уступает место неудовлетворённости и раздражению. В юности это толкало Кэйю на поступки, за которые всё ещё стыдно; с возрастом он научился вовремя себя останавливать. — К чему играть в комнате, если в нашем распоряжении весь город? — ухмыляется он, тяжело ведя ладонью по спине Кавеха к лопаткам, потом вдоль рёбер. — И настоящее вино. — Хочешь ещё? — Не откажусь, чтобы ты меня напоил. Хватит пары бокалов. — Мне нравится! — Кавех вскакивает с постели, протягивает ему руку. — Хочешь, пока спущусь купить что-нибудь? — Ну нет. Что, если я сбегу? — Тогда ни на секунду не отойду. — Кавех корчит страшную рожу. — Раз уж тебя поймал, не отстану, пока не получу своё! Даже притвориться подлецом ему не по силам. — Такому разбойнику отдастся любая милашка. — Ты меня смущаешь! — Разве я не для этого голый? Кавех снова смеётся до икоты, держась за живот. — Пощади, — выдавливает он, — у меня болят щёки! Натянув штаны и сапоги, Кэйа повязывает пояс с ножнами, проверяет кинжал. — Надеешься от меня спастись? — подыгрывает Кавех. — Что ты! Я буду слишком пьян, и не вспомню про свой игрушечный ножик! — Кэйа надевает тонкую безрукавку, скатывает под грудью, чтобы живот остался открытым. — Я в твоих жестоких руках! — Для тебя они будут самыми нежными, — шепчет Кавех, и ещё немного они целуются в дверях, а потом всё-таки закрывают комнату. В таверне шумно — самое время для веселья. Ламбад по своему обыкновению травит байки перед толпой искателей приключений. Те сильно навеселе и восторженно вопят в ответ на каждое его слово. Работники мечутся туда-сюда, но долго ждать у стойки не приходится — подбегает шустрый мальчишка, окидывает не по-детски их внимательным взглядом. — Чего желают выпить господа? — Вина… — Кавех поворачивается к Кэйе. — Какое предпочитаешь? — Красное, как твои губы после тысячи поцелуев, крепкое, как твои объятия, сладкое, как твои обещания, — мурлычет Кэйа достаточно громко, чтобы услышали все у стойки, — и ледяное, как моё сердце. Глазом не моргнув, мальчишка вытаскивает из ледника бутыль «Рубиновой мглы», быстро осматривает этикетку, выдёргивает пробку и наполняет два бокала. — Моё любимое, — хвалит Кэйа и отдаёт ему двойную цену. Подмигнув, мальчишка тотчас оставляет гостей, а Кэйа приваливается к стойке спиной, проводит ладонью по лбу. — Кажется, я себя переоценил… — бормочет он и опускает ресницы. — Может, не стоило… — Всего глоточек! — Кавех подносит бокал к его губам. — Тебе станет лучше. — Обещаешь? — Кэйа спиной чувствует, как на них обращается всё больше взглядов. — Может, ты и прав… Он отпивает крошечный глоток, ещё один, потом, обхватив пальцы Кавеха ладонями, опрокидывает бокал до дна. Это вино ему полюбилось — густое, такое тёмное, что оттенок рубина видно только на просвет. Его здесь всегда подают ледяным, чтобы, согревшись на языке, оно расцвело бархатной сладостью чуть переспелого винограда и оставило свежее послевкусие кактусового сока, который добавляют в каждую бочку. Кавех сцеловывает вино с его губ, отставляет пустой бокал. — На нас все смотрят, — шепчет он. — Тебе разве есть что терять? — усмехается Кэйа и проводит языком по его щеке. — Дай им захлебнуться слюной от жадности. — Если разлетятся слухи… — О том, что ты выпил в таверне с симпатичным иностранцем и немного пообжимался с ним у стойки? Может, я недостаточно узнал об обычаях Сумеру, но ещё не видел людей, которых бы такое изумляло. — Когда ты говоришь, звучит безобидно… — Кавех целует его в шею, вжимает колено между бёдер. Кэйа охотно двигается навстречу, бесстыдно трётся пахом о его живот. — Я… нечасто пристаю к кому-то на людях… — Сегодня такой день, когда пристаёшь, — подбадривает Кэйа. — Смелее. Покажи всем, что я твой. Он стонет, когда Кавех тискает его за задницу и почти грубо целует через безрукавку. — Снова мучает жажда… — тянет он. — Попроси для меня воды… — Есть ещё вино. — Хватит мне пить… разве только глоток… На этот раз Кавех поит его изо рта в рот, и Кэйа специально льёт немного мимо. От того, как ледяная струйка сбегает по шее, становится ещё лучше. — Ты меня с ума сводишь, — шепчет Кавех, — как можно быть таким красивым? Кэйа нежно проводит подушечкой пальца по его губам, целует ещё раз. — Глотни и сам, немного, остальное допью я. И можешь меня уводить. — Он повышает голос. — Что такое… ноги едва держат… проводишь на воздух? — Ещё немного — и присядем на террасе. Если ветерка нет, буду обмахивать тебя веером, пока не полегчает. — Ты такой заботливый… вино не слишком холодное? — Глотну немного… нет, в самый раз, попробуй сам. Кэйа допивает всё в один глоток. — Голова кружится, — бормочет он. — Боюсь не дойти… — Я тебя придержу. Обними за шею. — Кавех притискивает его к себе за талию. — Всего десяток шагов, и мы на свежем воздухе. — Поскорее бы… — Кэйа идёт заплетаясь, так виляя задом, что равнодушных в таверне почти не остаётся. Пялятся все — и выпивохи, и официантки, и наёмники, которые ищут работу. — Ты ведь не оставишь меня в беде? — Как можно? — восклицает Кавех. — Разве мы не добрые друзья? Провожу до дома и уложу в постель. — Я знал, что тебе можно доверять… — На пороге Кэйа окончательно вешается ему на шею. — Как удачно, что мы встретились. Быстро обернувшись, он замечает пристальный, неподвижный взгляд Ламбада — и усмехается про себя. Может, и попадётся. — Во что ещё мы играем? — спрашивает Кавех, когда Кэйа приваливается к стене террасы, изображая мертвецки пьяного. — Твой спектакль не для меня, верно? Когда он злится, между его бровей пролегают две тонкие морщинки. Кэйа целует их и с талии спускает руку Кавеху на поясницу, просовывает под пояс, сдвигая рубашку. Даже этого достаточно, чтобы у Кавеха вспыхнули щёку. — Хочу подсечь одну рыбку, — мурлычет Кэйа и с развязным смехом тянет его за воротник. — Поцелуй меня, везунчик рыбак, — поёт он, запрокинув голову, — приласкай холодную чешую! Так ли сладки ветра, если ты забыл вкус озёрной воды? Так ли пьянит свобода, если ты забыл своё обещание? — Что это за песня? — шепчет Кавех, целуя его в шею. Кэйа откровенно стонет — привкус риска только добавляет остроты их романтической прогулке. — Никогда не слышал… — Подхватил у мондштадтских рыбаков. — Кэйа трётся о него всем телом, довольно стонет, когда Кавех гладит его грудь под безрукавкой. — Если хочешь, потом спою тебе всю. — Как колыбельную? — Кавех хитро улыбается. С ним легко: он отлично чувствует, когда Кэйа выделывается перед возможными наблюдателями, а когда флиртует с ним, и такое взаимопонимание… неожиданно возбуждает. — Готов потакать своей милашке хоть десяток лет! — Хочешь обмануть наивного дурачка? — Кэйа картинно округляет глаз, и Кавех снова сгибается в приступе смеха. — Не-е-ет! Пожалуйста… кха-а… у меня уже и рёбра болят… — Хей, разве не я тут пьян? — окликает Кэйа и, схватив его за плечо, тут же теряет равновесие и сползает по стене. — Ох… не могу встать… — Давай, давай, пойдём! — Кавех подхватывает его под мышки, закидывает его руки себе на плечи и, пока помогает подняться, шепчет на ухо: — На кого ты охотишься? — Увидишь, когда повернёмся. — Кэйа сочно целует его и взмахивает рукой. — Так где здесь звёзды ярче всего, красавчик?.. Я… ик… хочу взглянуть одним глазком… У Кавеха от смеха сводит бок, и теперь они по-настоящему чуть не валятся в пышный куст. За этой вознёй Кавех быстро бросает взгляд в сторону таверны — и сжимает губы в нитку. — Опять он, — шипит он, уткнувшись Кэйе в волосы. — Когда столько гостей… — Узнаем, пойдёт ли за нами. — Кэйа снова облапывает Кавеха так, чтобы от дверей таверны, где Ламбад покуривает в тени навеса, было хорошо видно. — Если да — спою песенку и ему. — Только без крови, — торопливо просит Кавех, и его волнение слишком искреннее, чтобы такой как Ламбад его заслужил. — Не хочу, чтобы кто-то пострадал! — Я разве похож на подлого человека? — громко спрашивает Кэйа, ластясь к Кавеху всем телом. — Честных пиратов волнуют только сокровища! А я… м-м-м… уже нашёл своё… Он прижимает к губам мягкий золотистый локон, тяжёлую серьгу, сплетает с Кавехом пальцы. — Я тоже не хочу, чтобы кто-то страдал, — тихо и серьёзно говорит он. — Особенно твоё доброе сердце. — Брось… — смущается Кавех. — Я вовсе не добрый. Кэйа сгребает его за плечи и целует взасос. Не тот вид ласк, который он часто себе позволяет, но сейчас вписывается в антураж — а Кавех, к его удивлению, всерьёз заводится и сгребает его за косу, чтобы не вздумал прекратить, впивается ногтями в поясницу. Кэйа стонет ему в рот и закрывает глаза; сейчас никто не подойдёт, и можно позволить себе насладиться сладостью ухаживаний. Обычно он — соблазняющая сторона, но жар, с которым Кавех окружает его вниманием, так подкупает… И хоть азарт охоты не теряет прелести, Кэйе уже хочется поскорее закончить с этим дельцем, чтобы отдаться своему разбойнику под яркими сумерскими звёздами. — Боишься? — Кэйа на ходу толкает Кавеха бедром и тут же оступается. Для вида, но Кавех поддерживает его с искренним беспокойством, и этот странный вечер, перетекающий в ночь, становится ещё страннее: забывается и игра, и человек, который следует за ними на порядочном расстоянии, скрываясь в полутьме между редких фонарей. — Брось, пьяный я совсем не страшный… Кавех разворачивает его к себе, обнимает крепче — тоже по-настоящему, так страстно, что Кэйе становится жарко. — Ты ведь пошутил про Мондштадт? — Его шёпот срывается, а взгляд становится встревоженным и… нет, Кэйа отталкивает эту мысль прежде чем она оформится в слова. Признания под пухлой южной луной — непозволительная роскошь, яд, который просочится в сердце, стоит хоть на миг дать слабину. — Скажи сейчас. Я не останусь в обиде. У каждого своя дорога, и я счастлив, что наши пересеклись, пусть всего на пару ночей, но… — Он улыбается, и у Кэйи разрывается сердце. Кто угодно может солгать — но не Кавех. — У меня всё с собой. — И ты поедешь? — спрашивает Кэйа, поправляя в его волосах заколку-перо. — Примешь предложение скромного рыцаря? — Эй, ты всё ещё бедняжка-пират! — со смехом отзывается Кавех, а потом, притянув голову Кэйи к своему плечу, продолжает тихо-тихо: — Даже если ничего не получится, я хочу увидеть Мондштадт. Мне всё равно, где быть бездомным. Кэйа не сразу находится со словами, а Кавех… Солнце, только что сиявшее для Кэйи, гаснет. — Достаточно меня проводить. — Он старается удержать улыбку. — Вовсе не обязательно заботиться обо мне больше, чем того требуют правила… Люди говорят, я слишком часто принимаю обещания за чистую монету, но ведь если не верить словам… что тогда останется? Он закидывает голову, и в его влажно блестящих глазах Кэйа видит отражение тысяч звёзд и несбывшихся надежд. Как же сильна его вера, если он до сих пор… — Это ничего, — продолжает Кавех, и его лицо становится спокойным и нежным как цветок, спящий на глади воды. — То, что ты дал… нет, подарил мне, эта ночь, это приключение, эта сказка… лучше, чем всё, что случилось со мной за последние пару лет. Я даже… смог почувствовать что-то… мне так не хватало… Сдавленно всхлипнув, он шмыгает носом, пытается спрятать взгляд, но Кэйа поворачивает его лицо к себе, целует мокрую от слёз щёку, губы, ресницы, прижимается лбом ко лбу. Кавех доверчиво заглядывает ему в глаза, будто вовсе не он только что принял ещё одно обещание за пустое кокетство. — Многие называют меня лжецом, — серьёзно говорит Кэйа, большими пальцами приглаживая локоны на его висках, — но я не бросаюсь такими словами. В конце концов, — горько усмехается он, — чтобы получить любовника на ночку-другую, не обязательно завлекать обещаниями. — Так ты правда… — Кавех распахивает глаза. — И я могу поехать с тобой? Тебя не обременит моя компания? Я смогу платить за себя в дороге… ох, я подзаработаю, когда удастся, и верну тебе мору за аренду и еду… я… Кэйа, не устояв, сминает поцелуем его ласковые губы, просовывает руку в вырез на спине. — Я сам заплачу, если согласишься в дороге помочь с лошадьми. — Что? Лошади? — Три фонтейнских иноходца. Боюсь, даже я не слажу с ними в одиночку. — И… какой они масти? — Кавех смотрит так, будто на свете нет ничего важнее. — Они молодые? Выезженные? Или нужно сопровождать их в поводу? Я готов! — Они как туман над рекой, — шепчет Кэйа и, погладив по затылку, привлекает его к себе, целует в губы. — И такие же своевольные, пусть и приучены ходить под седлом. Не бойся, я прослежу, чтобы ты ничего себе не сломал. — Посмотрим, кто кого! — с жаром шепчет Кавех и прижимается губами к его шее. — Я так давно не ездил верхом, что месяц готов провести в седле… — Сначала придётся прокатить меня, — хрипло напоминает Кэйа, но Кавеха эта заезженная шутка по-настоящему смешит. Им обоим становится так весело, будто давно выветрившееся вино запоздало дало в голову; Кэйа разворачивает пояс, расстёгивает пуговицы штанов, и Кавех поднимает его под бёдра, бормочет заклинание. Обхватив ногами его талию, Кэйа ищет взглядом какую-нибудь опору, но Кавех сильнее, чем может показаться: он даже не шатается, держа Кэйю на весу; достаточно только помочь ему вставить член. — Ох… — выдыхает Кавех и всё-таки пошатывается, недостаточно, впрочем, чтобы Кэйа счёл нужным сгруппироваться для падения. — Ты… такой… Застонав на вдохе, Кэйа опирается на его плечи, пытается двинуться, но Кавех придерживает его под ягодицы и начинает двигаться сам. — Сможет ли рыцарь сбежать от коварной принцессы? — весело шепчет он, а Кэйа вскрикивает и скребёт ногтями по его плечам от каждого толчка в задницу. Его давно не трахали так… хорошо. Как он любит. — Или он теперь в плену собственной добросердечности? — Никуда он не побежит… — выдыхает Кэйа; напряжённый из-за позы, он чувствует себя настолько узким, будто у него пару месяцев не было секса. — Пока не… Оргазм вышибает из него дух; уткнувшись Кавеху в плечо, Кэйа откровенно млеет, пока не кончает и его любовник. Только тогда, взмокшие и запыхавшиеся, они расцепляются и хватаются друг за друга, чтобы не упасть. По внутренним сторонам бёдер течёт смешанная со смазкой сперма, а Кавех смотрит так шало… Целуя его, Кэйа разморённо поднимает ресницы — и понимает, что забытая рыбка давно в сетях. Поймав его потяжелевший взгляд, Кавех оборачивается — и мрачнеет. — Что тебе нужно? — требовательно спрашивает он, заслонив Кэйю плечом. — Почему ты следишь за мной?! Посмотрев на него ещё пару мгновений, Ламбад без единого слова скрывается между деревьев. — Что ему было нужно?! — Взъерошенный от злости, Кавех смотрит ему вслед. — Что он здесь искал?! — Вероятно, хотел изобразить доблестного героя, если я стану слишком жёстко тебя трахать или пригрожу оружием, — мстительно усмехается Кэйа. — Но вышло наоборот, а предлагать помощь мне… как-то слишком, правда? — Так он… — шипит Кавех, раздувая ноздри от гнева. — Он что, думал, я всегда оказываюсь снизу?! Так же, как ему, покорно подставляю зад?! — Принцессы этой ночью от рук отбились. — Кэйа прицокивает языком. Хороший секс действует на него сильнее алкоголя — его несёт. — Принуждают бедняжек к распутству… — Принуждают? — Кавех с хитрой усмешкой тянет его за кончик косы. — Только если бедняжки флиртуют с ними напропалую! Кэйа снова целует его и сбрасывает раскрутившийся пояс. Какое облегчение, что ножны с кинжалом не понадобились. — Даже сейчас у тебя с собой гребень? — У меня всегда с собой гребень, — тихо смеётся Кавех. Кэйе лень одеваться; он сидит на рубашке Кавеха, брошенной на траву, и наслаждается редким чувством: его прихорашивают. — В любой момент может пригодиться. Не знаю, как бы я сейчас справился без него! Кэйа хмыкает и опускает голову ему на плечо. Он не из тех, кто доверяет каждому, с кем довелось провести пару приятных часов, но Кавех… ему невозможно не верить. Ночь прохладная, но в объятиях солнца всегда тепло. Кавех трахает его пальцами, целует и вылизывает шею, и Кэйе этого достаточно, чтобы за пару минут дойти до грани оргазма. Ему редко бывает так хорошо только от ласк губами и руками, но Кавех чуткий — и любит доставлять удовольствие. Как и сам Кэйа. Они оба пьяные — достаточно, чтобы на время забыть о печалях, но не настолько, чтобы мертвецки уснуть или пуститься в ничего не значащие разговоры. Тот редкий случай, когда Кэйе нравится смотреть любовнику в лицо, ловить мельчайшие оттенки мимики; он привык делать это на работе, но в постели… не так много людей, которыми настолько приятно любоваться. У Кавеха от возбуждения блестят глаза и чуть приоткрыт рот; он смотрит на Кэйю точно так же, жадно, стараясь запомнить каждый звук и жест, и Кэйа не сдерживает себя. Он стонет, выгибается, сжимает плечи Кавеха каждый раз, когда сложенные пальцы проникают в него по костяшки. — Хочу твой член, — тянет он и смеётся. — Ох… прости за вульгарную фразу… — Тебе идёт даже она! — Кавех смеётся в ответ, но на этот раз они… намного ближе к игре, которую затеяли с самого начала. Так близко, что она приносит настоящее удовольствие. — Скажи ещё раз… Кэйа выпускает его, откидывается на подушки, широко разводит колени, гладит себя между ног. Случайные пассии часто упрекали его в бесстыдстве, но к чему смущение, когда вы уже разделись донага? — Хочу. Твой. Член, — повторяет он и ведёт ладонью от паха до груди, по шее, засовывает пальцы в рот, чтобы влажно обсосать. — Глубоко. Так глубоко, чтобы твой лобок давил здесь… Он прижимает член к животу, подбирает мокрыми пальцами мошонку и закусывает губу — это приятно, особенно когда кто-то смотрит. Восхищение, с которым Кавех следит за ним, слишком искреннее, чтобы быть притворным. Кэйа чувствует себя совершенным произведением искусства, не только как любовник — как человек, весь, без оговорок, без «кроме» и «но». Продолжая дразнить себя, он протягивает руку. Кавех прижимает к губам его ладонь, целует запястье, пока добавляет смазки, а потом даёт Кэйе то, что он просит. Растянутый, возбуждённый до предела и до предела же заполненный, Кэйа толкает его в плечо, перекатывается на бок; Кавех поддерживает игру, снова заваливает его на спину, и у них ещё хватает самообладания шутливо побороться за право лежать сверху — а потом Кавех прижимает Кэйю к постели за запястья и плечи, притирается животом к животу, сильно двигает бёдрами, и Кэйа кончает с таким воплем, что в Монде ему выдали бы не меньше трёх комплиментов и бронь до конца недели. Завтрак приносит тот самый мальчишка, который вчера разливал вино. — Госпожа Фарах велела подать, — говорит он, стараясь казаться суровым, и только теперь Кэйа в линии губ, посадке головы, разрезе глаз замечает знакомые черты. Вот как, сын Ламбада. — Сказала, господин Кавех уже должен проголодаться. — В таком случае, я его разбужу, — подмигивает Кэйа, забирая поднос, и щелчком бросает мальчишке монетку. — Порадуешь пирата сытным завтраком? — Колбаски почти готовы! Пять минут — и будут у вас! Как хорошо, что он, в отличие от отца, не навязывается с разговорами. Стараясь не шуметь, Кэйа расставляет крошечные кофейные пары и тарелочки с десертами и фруктами. Фарах и правда внимательна к Кавеху — выбрала только то, что он способен съесть с утра. Мальчишка снова стучится в комнату. Когда только успел? — Ваш завтрак! — объявляет он торжественно и немедля получает ещё пару монет. — Приятного аппетита, господин пират! Кэйа провожает его невольным смехом. Вздохнув, Кавех начинает возиться под одеялом. Кэйа разливает кофе, садится в кресло у столика и не отказывает себе в удовольствии понаблюдать. Сонные любовники — его слабость, почти постыдная. Чтобы вить из него верёвки, достаточно быть встрёпанным, зевающим и желательно не способным выползти из постели. Кавех отвечает всем требованиям — у него хватает сил только высунуть голову и убрать с глаз чёлку. — Уже принесли еду? — бормочет он и зевает. — Сколько времени? — Почти полдень. — Пора выезжать? — Кавех с тоской прижимается щекой к подушке. — Можно ещё полчасика?.. — Мы никуда не спешим. Хочешь, останемся до завтра? — Кэйа пересаживается на кровать, приглаживает ему волосы, нежно обводит пальцами щёку и подбородок. Кавеху так идёт довольно жмуриться и ластиться к ладони, что сердце за миг становится ещё мягче. — Нет. Устал валяться в таверне. Хочу завалить тебя на другую кровать… если ты захочешь, — поправляется он поспешно. — Похоже, что я не захочу? — Кэйа наклоняется к нему так близко, что почти прижимается лбом ко лбу. — Точно не в этом году, господин Кавех. Кавех стонет от смеха и вылезает из одеяла по грудь. Устоять невозможно — Кэйа целует его плечо, ключицы, шею, уши, и голод отходит на второй план. — Пощади, у меня правда болят щёки! — Кавех переворачивается на спину, подставляет ему горло и подбородок, вытягивает из-под подушки левую руку — и задумчиво крутит кистью. — Хм… — Болит? — Вчера Кэйа так увлёкся, что совсем забыл про его запястье. — Перебинтовать? — Нет, — удивлённо говорит Кавех, — даже пальцы гнутся лучше. Твоя загадочная мазь намного эффективнее, чем уколы, которые мне делали здесь. — Скажи, если станет хуже, — Кэйа подносит его пальцы к губам, целует каждый. — Кофе? — Сначала йогурт с персиками. — Кавех складывает брови домиком — ничего милее быть не может. — Потом кофе, потом ту булочку с кремом, потом виноград и сыр… прости, если я слишком раскапризничался… по утрам я никакой. Подсунув ему под голову подушку, Кэйа двигается ближе и быстро целует его в губы. — Любые капризы для того, кто смог меня так оттрахать. — Как? — кокетливо улыбается Кавех. — Хорошо? — Так хорошо, что я готов прощать окружающим их грехи. — Аха-ха…. постой, — Кавех прикрывает губы ладонью и испуганно округляет глаза. — Ты же не собирался что-нибудь сделать Ламбаду? — Кто знает? Не люблю быть предсказуемым. — Просунув руку под одеяло, Кэйа гладит Кавеха по животу и довольно жмурится: он дрожит и смеётся от лёгкой щекотки. — Но сегодня ему повезло. Фарах собирает им в дорогу целую корзину — сверху булочки с холодным кремом, баночки йогурта и нарезанные фрукты для Кавеха и хрустящие мясные пирожки для Кэйи, внизу — обёрнутые бумагой лепёшки, твёрдый сыр, вяленые полоски из дичи, бутылочки освежающих напитков и ещё фрукты, уже целые. — Спасибо, — сердечно говорит Кавех, взяв её руки в свои, — обо мне так заботилась только мама. — Я знаю, как она сейчас далеко. — Кэйа замечает, как у Фарах влажнеют уголки глаз, когда она похлопывает Кавеха по груди — выше ей не достать. — Так же, как мои сыновья. Кавех на прощание тепло обнимает её. — Ламбад здесь? Я зайду, если он занят. — Уехал по делам. Не ждите его. — Тогда передай мою благодарность. Они обмениваются уважительными поклонами, и Кавех подходит к Кэйе, нерешительно касается его руки. Бережно сжав его пальцы, Кэйа подносит их к губам — а потом притягивает Кавеха к себе за талию и целует в губы. — Господин пират! Господин пират, подождите! Я нашёл! К ним со всех ног бежит запыхавшийся мальчишка, тот самый, которому Кэйа показывал кинжал. — Успел, — выдыхает он, схватившись за штанину Кэйи, и обтирает мокрый лоб. — Возьмите! Они там, внутри! Кэйа благодарно треплет его по голове и забирает бережно обёрнутый шёлковым платком свёрток. — Я выбрал самые красивые! — С восторгом приняв в благодарность горсть монет, мальчишка смеётся во весь щербатый рот и пускается назад. На этот раз он всё-таки врезается в почтенного учёного. — Ваша принцесса обязательно улыбнётся! Проследив за его взглядом, учёный поворачивается, явно готовый отчитать незадачливых опекунов, но, увидев Кавеха, изумлённо округляет глаза и тут же сгибается в поклоне, неожиданно почтительном для его возраста. — Хоть кто-то относится к тебе с должным уважением, — усмехается Кэйа и вынимает из платка деревянный футляр, отполированный так гладко, что не хочется выпускать из рук, заглядывает внутрь. — Не будем об этом, — смущённо ворчит Кавех, изо всех сил делая вид, что ему неинтересно. — Принцесса? Невеста или… — Принцесса. — Кэйа вкладывает футляр ему в руку. — Открой. Отщёлкнув маленький замок, Кавех поднимает крышечку — и изумлённо вскидывает брови. — Это… мне? — Если понравится. Кавех осторожно касается шпилек-перьев — алой, лазурной и бирюзовой. — Они… дорогие… — бормочет он растерянно, но не может выпустить футляр из рук. — Тебе не жаль на меня тратиться? Моя ведь нашлась… — Никогда не делаю того, о чём пожалею, — шепчет Кэйа ему на ухо и целует в висок. — Солнце рождено светить, а принцессы — улыбаться. Не я придумываю правила. — Кэйа… — Кавех растроганно прижимает футляр к груди. — Не знаю, как тебя благодарить… — Скромному рыцарю достаточно поцелуя, — хитро отвечает Кэйа и подставляет щёку. — Разве нужно больше? Кавех прижимается лбом к его виску, целует в скулу, и Кэйа уверен — он всё делает правильно. Потому что его принцесса улыбается, и день, без того солнечный, становится ярче.10.12.2023-09.05.2024