Выжженная земля

Уже и сам не понимаю, если честно: то ли я уже не могу без тебя, то ли ненавижу, как и прежде. Ты и сам это знаешь. И сам помнишь, в какой именно момент я тебя невзлюбил, а если ты случайно раскошелился на забывчивость, я тебе напомню, чтобы было неповадно. Чтобы ты всегда помнил и не смел забываться, Мин Юнги. Чтобы всегда держал в голове, что друзьями мы с тобой никогда не станем. Так не было ни во время Чимина, ни после того, как мы оба его потеряли. Мне нужно было всего лишь услышать от него твоё имя, чтобы посчитать тебя самым лютым врагом, чтобы эгоистично обидеться на то, как сам и проиграл тебе. Он был так влюблён в тебя, души в тебе не чаял… А я был влюблён в него. Откуда ты появился? Откуда нарисовался? Каким ветром тебя занесло в нашу жизнь? Он почти был моим. Я был у него задолго до тебя. Какое ты имел право? Я испугался тогда и не поборолся за него, а стоило. А стоило! — Не появись ты тогда, всего этого бы не произошло. Он был бы здесь, рядом. Он был бы моим. Моим! Выплёвываю тебе в лицо эти ядовитые слова и наблюдаю за реакцией. Ты пасмурнее сегодняшнего неба за окном, которое роняет свои слёзы на асфальт. Оно плачет по нему. И я плачу по нему, как вот сейчас, обнимая себя за собственные плечи. А ещё я знаю, что ты тоже по нему плачешь, Мин Юнги. В глубине души я понимаю, что мы не виноваты: ни я, ни ты. В том, что его не стало, не было нашей вины. Это была случайность — по крайней мере, так твердит мне психолог, с котором я говорю о Чимине. Говорю о тебе, хён. А мы? Мы, выходит, тоже с л у ч а й н о с т ь? «Я Мин Юнги», — ты представился в тот день, когда он нас познакомил. Счастливый такой, рядом с тобой он сиял, заливисто смеялся и так смотрел на тебя, словно ты был восьмым чудом этого проклятого света. А я ничего в тебе не заметил. В тебе не было ничего такого ни тогда, когда я тебя презирал, когда любил его всем своим существом, ни сейчас, когда жмусь к твоей груди, ведь ты обнимаешь так крепко и держишь все мои развалившиеся куски, и я чувствую себя самым ужасным человеком на свете, предавшим лучшего друга, предавшим свою первую любовь. Вот что в тебе такого, Мин Юнги? Что притянуло его? Что тянет меня, несмотря на всю ту боль, которую приносит один лишь твой вид? Ты не особенный, но рядом с тобой именно так себя и чувствуешь. За это он был с тобой? За это любил? Ненавижу это чувство. Ненавижу чувствовать тебя рядом и в то же время так сильно в этом нуждаться. Ненавижу тебя. Ты всё знал. Всё прекрасно видел, ведь я был до чёртиков очевиден. Я продолжал любить его, даже тогда, когда вы были вместе. Продолжал мечтать о нём, продолжал надеяться. Что однажды ты исчезнешь, а я воспользуюсь шансом и затмлю собой весь его разрушенный тобою мир. Тебе нравилось? Нравилось наблюдать, как мучаюсь, глядя на вас? Ты знал, но ничего не говорил, словно и не ревновал даже. Словно знал, что шанса у меня никогда и не было. Я хотел, чтобы ты ушёл, и это почти получилось. Я радовался, когда вы ссорились, когда он плакал на моём плече, а я мог уверять его, что никогда не поступил бы с ним так, как ты. Никогда не сказал бы того, что довело бы его до того состояния, в котором он приходил ко мне после ваших конфликтов. Я был бы лучше для него, и ты знаешь это. Я был бы лучше тебя. — Успокойся, — шепчешь на ухо и всё ещё не отпускаешь. А я не хочу быть спокойным. Прошёл почти год, как его с нами нет, а меня до сих пор трясёт. Ты не должен был просачиваться в мою жизнь и становиться важным, незаменимым её элементом. Не в твоих руках я стремился отыскать покой, когда его не стало. Я дёргаюсь, я в панике, я не в порядке и не хочу в нём быть. Я в бешенстве и я в смятении. Я смущён и совершенно сбит с толку. Ты тёплый и тебя на удивление много, несмотря на то, что казался мне когда-то хрупким. Сильные руки, крепкий стержень внутри… Откуда ты такой? Почему столько терпишь? Я то и дело ломаюсь рядом с тобой, как грифель карандаша, а ты… Да хоть бы накричал! После него всё не так. После него, как после Лондонского пожара. Как после извержения вулкана, чья лава утопила в себе целые Помпеи. После него остались лишь пересохшее море да выжженная земля. Ты — то самое пересохшее море. Я же — выжженная земля. — Чонгук, дыши. Ты помнишь тот день, когда его не стало? Лил тот же дождь, что и сейчас. Чимин умудрился поссориться с нами обоими тем вечером, а затем с плохим настроением сел за руль. Нас не было рядом, когда это произошло: мы молчаливо оба выпивали в баре тогда, тревожно молча каждый о своём. А затем нам позвонил Тэхён и сообщил об аварии. Ты хоть понимаешь? Нас не было рядом, чтобы помочь ему, попытаться спасти. Он ушёл от нас, Юнги. Мы разорвали его. Мы убили его. Те «мы», которые ещё не успели стать сегодняшними «нами». — Его не вернуть, — сообщаешь тихим голосом и отказываешься выпускать из объятий. На тебя не похоже, ты редко когда тактильный. — Я так скучаю… — у меня почти пропал голос, так что остаётся шептать. Ни одни слова в этом мире не выразят, как сильно я скучаю. — Мне так его не хватает. — Я знаю. Мне тоже. Если ты «тоже», то как позволил «нам» произойти? Если ты «тоже», то как сумел переступить и подпустить меня к себе поближе? Как мы вообще умудрились, скажи? Как, когда память о нём ещё не забыта, когда он до сих пор в сердце? Целую тебя, а всё внутри разрывается. Только ты поймёшь меня. Только ты знаешь, как сильно я хочу быть счастливым и понимаю, что не заслуживаю этого. Почему ты целуешь в ответ? Почему допускаешь нашу близость? Знаешь же, что не друзья, что я тебя ненавижу. Знаешь, что я нестабилен, что ищу его в тебе, ведь он любил тебя, а я жаден до последних крупиц, что от него остались. Ты был рядом, когда мы его похоронили, плёлся тенью, когда я хотел и не хотел этого. Ты был здесь, чтобы собрать меня, залатать, зашить мои раны. Мы несколько раз заканчивали драками, и ты знаешь, что я не гнушался использовать кулаки. В один момент ты был для меня никем, а в другой — всем, что у меня от него осталось. Ты помнишь, как всё началось? Как ненависть жгла вены, а отчаяние разъедало нас изнутри? Со мной всё понятно, я выгорел, но ты? Что до тебя, Юнги? Как ты допустил это? Как опустил нас на дно? Как высушил всё своё море, все свои океаны? Мы целовались после одной из драк, как ненормальные, а затем сношались, словно дикие животные. Я позволил себе раствориться в твоих руках. Я треснул в них, дал скол, но ты удержал все мои смещённые части. — Мне кажется, я люблю тебя… — проговариваю следом. Вот такой я. Пять секунд назад винил в его смерти, а сейчас говорю, что люблю тебя. Ты — источник самых сильных эмоций, которые я когда-либо переживал. — Чонгук… — Я лишь сказал, что мне кажется, хён. Я не уверен. Ты вызываешь слишком много всего во мне. Возможно, на почве ненависти и боли утраты я просто сошёл с ума. И чувствую себя ужасно, поступая с ним так. Его тут нет, я знаю, и он не вернётся, чтобы осудить меня. Осудить нас. Но разве ты этого не чувствуешь? Не ощущаешь, словно мы предаём его? Словно мы подорвали его доверие? Что бы он сказал, узнай он, что ты целуешь меня, что валишь на некогда вашу с ним постель и творишь с моим телом немыслимое? Я делаюсь слабым, когда ты так на меня смотришь. С каких пор у тебя этот взгляд? Ты и я прекрасно знаем, как успокоить разум, остудить сердце. Так это и началось у нас, когда мы оба оказались на грани — опустошенные, обесточенные, одинокие, скорбящие по нему. Я нашёл тебя, а ты — меня. Видишь ли ты его лицо, когда мы делаем это? Когда я раздеваюсь для тебя, когда мы спим и трахаемся и я в один момент зову тебя подонком, а в другой уже цепляюсь за твои плечи и тону в твоём имени? Мин Юнги. Так что же в тебе такого? Сколько думаю о тебе, всё не могу найти ответ. Я выжженная земля, а ты пересохшее море. Разве мы можем создать пару, а? Разве есть у нас будущее? Мы предатели, изменщики. В наших сердцах всё ещё он, а мы… — Я хочу попробовать нормально, Чонгук. — Что?.. — меня как будто чем-то ударили. Я глух и глуп и отказываюсь думать о твоих словах. Я не знаю, сколько должно пройти времени, чтобы прекратить чувствовать себя так. Сколько должно пройти с того момента, как его не стало, чтобы «мы» стали чем-то н о р м а л ь н ы м? — Не сегодня, — пытаешься успокоить, гладишь по голове так ласково. Чёрт, за что с тобой так хорошо? Это похоже на какое-то проклятие. Ты источник шума в моей душе, но ты же приносишь и тишину. — Не сегодня и не завтра. Но однажды… Я хотел бы попробовать нормально. — Но Чимин… — Навсегда останется частью нас, — твёрдо и торопливо продолжаешь, пока я опять не завёлся. — Нам не изменить этого. Я никогда не обесценивал твои чувства, Чонгук. Возможно, со временем, болеть перестанет, и мы будем вспоминать его с улыбкой. Возможно, болеть будет всегда. Я не знаю. Я разрушен, как и ты. Моё сердце уничтожено, оно ушло вместе с ним. Так что я не знаю. Но я всё ещё живой. И ты живой. И, да, у нас есть это, «мы». Такое неправильное, иррациональное, то «мы», которое и существовать не должно. Хочешь ненавидеть? И пусть. Ты, вообще-то, тоже всё, что у меня от него осталось. Но вместе с тем, ты — это ты. Ты другой. Возможно, я никогда не смогу любить тебя так сильно, как любил его. Возможно, я уже люблю тебя сильнее, чем любил его. Я не знаю. — Юнги… — Я сказал «возможно». Мне предстоит это выяснить. Ему бы точно не хотелось, чтобы нас на нём закоротило на всю жизнь. Он был яркой её частью, даже если погасил все искры, когда ушёл. Он был… — Всем. — Моим морем. — Моей землёй. Наши губы снова находят друг друга. Я изучаю тебя так, как никогда в своей жизни не планировал. Прижимаю к себе, как никогда не хотел. Я не хотел тебя, слышишь? Не хотел. Я ненавидел тебя, ведь ты забрал его у меня. Я ненавижу за то, что, кажется, люблю. Если эта любовь — такая неправильная, такая болезненная — настоящая, тогда что же у нас с тобой было к нему? Я не компактный, когда мы вдвоём воюем на кровати. Я не он, когда отдаёмся забвению, купаясь в ласках тел. И я не вижу его. Со мной ты, Мин Юнги. Даже если я зажмурю веки, со мной ты, мой лютейший враг. Царапаю твою спину, а ты вбиваешься резче, с болью. Проклинаю тебя, а ты целуешь. Целую тебя, а ты обнимаешь. Ненавижу тебя, а ты это знаешь и миришься. Люблю тебя, а ты пытаешься в моей любви ожить. — Думаешь, у нас получится? — М? — ты влажно мажешь губами по моему запястью, находишь географический центр моей ладони. — Получится быть счастливыми? — Не сегодня, — отвечаешь почти сразу. — Но однажды… Однажды это будет нормально. А сегодня мы с тобой два урода, изменивших ему, ведь любим. Сегодня я — выжженная земля. Сегодня ты — пересохшее море.