Грейс
— Грейс-Элизабет Вернер! Громкий голос отскакивает от светлых стен спальни, и я резко подрываюсь на кровати, покидая крепкий сон. Но тут же со стоном падаю обратно, когда боль пронзает затылок. Так больно, что я не могу пошевелиться, лишь тихо скулю, хватаясь за виски. — Мама… — накрываюсь одеялом с головой и начинаю шипеть от света, пробивающегося сквозь открытые мамой плотные оливковые шторы. И чем я думала, решив оставить свою спальню на солнечной стороне? Точно не головой, которая вот-вот лопнет, если мама не утихнет и не перестанет с каждым словом повышать голос. Это точно средневековая пытка. Ощущение, что тебя бьют раскаленными розгами, а не отчитывают, как маленькую девочку. — Я крайне возмущена, Грейс, — мама дергает одеяло вниз, и я закрываю лицо предплечьем. У меня нет сил даже спорить и отстаивать свое личное пространство. — Пожалуйста, не сейчас, — сквозь очередной стон говорю и поворачиваюсь на бок, кашляя от сухости в горле. Тело неприятно ломит, а платье, что до сих пор на мне, сковывает движения. Пайетки колят голую кожу и доставляют еще бóльший дискомфорт. Я чувствую нависшее в роли собственной матери проклятие, пахнущее цветочными духами. Они хорошо справляются с задачей перебить смрад от моего перегара и практически вернуть мне звание принцессы. — То, в каком состоянии ты явилась вчера домой, — не вижу, но точно знаю, что мама вскидывает руки вверх. — Единственное описание, приходящее на ум: труп, валяющийся в канаве! Не нужно быть экстрасенсом, чтобы понять — она зла. Решаюсь на отчаянный шаг и медленно убираю руку с лица, встречаясь с испепеляющим взглядом мамы. Неловко улыбаюсь и нервно смеюсь, когда та зло протягивает мне стакан с водой, которая от резкости почти переливается через края на светлое постельное белье. Следом летит пластинка таблеток, и они сразу оказываются во рту. — Мне ниспослали тебя боги, — хриплю и жадно отпиваю воду, не замечая, как несколько капель стекают по подбородку. — Нет, ты сама богиня, мама. — Твое подхалимство тебя не спасет. Мама дожидается, пока я приду в себя и перестану растерянно моргать, осматривая свою комнату. В голове наконец начинаются мыслительные процессы, и яркие картинки вчерашнего вечера складываются в единую киноленту. Лишь изредка мелькают черные пятна — воспоминания, что трепетно скрыло мое подсознание, чтобы не повысить уровень стыда выше, чем потолок комнаты. Я отчетливо помню, как покупала это чертово колющееся платье в первом попавшемся бутике. Помню, как Кевин с сочувствием смотрел на меня и протягивал третий или шестой по счету стакан с цветной жидкостью, пока я яростно описывала самодовольного индюка. Помню свой жест доброй воли и веселую поездку на руках у громил в черных строгих костюмах. Тогда я даже успела пошутить, что-то про палочку, стирающую память, и солнцезащитные очки в моей сумочке. Помню и как врезала той самой сумочкой Даниэлю. Только вот откуда он там взялся? А дальше лента обрывается, и я вздрагиваю, увидев свое отражение в зеркале туалетного столика. Кошмар! Тени осыпались практически до подбородка; тушь, что в рекламном лозунге должна была пережить чуть ли не ядерную войну, оказалась там же! Про помаду можно даже и не вспоминать. Она явно покинула мое лицо еще там, в клубе. Ну и помотало тебя, Грейс. А ведь это только второй день твоей взрослой жизни. — Когда Кевин притащил тебя домой… Господи, да он сам еле стоял на ногах! — мама присаживается на край кровати, и я поворачиваюсь в ее сторону. Как всегда идеальна. Собрана даже в самый обычный день. Ей не нужно давать повода, чтобы выглядеть красиво. Одна расшитая камнями шифоновая блузка бежевого цвета делает из нее претендентку на звание миссис мира, а, может, и вселенной в целом. Волосы аккуратно уложены и отливают золотом, пока я незаметно тянусь к своим, что скомкались в плотный комок. — Кевин притащил меня? — спрашиваю и хмурюсь, приложив стакан ко лбу. — Ты ждала, что кто-то другой притащил тебя? — Нет. Ни в коем случае нет, — я на саму себя надеялась. На взрослую себя, которая опять подвела. — Я с удовольствием устроила бы вам взбучку. Но Кевин так и не вышел из гостевой комнаты, а тебя мне перевоспитывать поздно. — Все было настолько плохо? — спрашиваю и прикусываю язык от гневного взгляда. — Поняла. — Спускайся на завтрак, — мама поднимается с кровати, чопорно поправляет узкую юбку. Она сгибает руку в локте, смотрит на наручные часы, подаренные отцом. Серебряный ремешок из переплетения тонких цепочек сверкает на солнце. — На обед. Когда мама выходит из комнаты, Бруно, все это время послушно находящийся на полу, запрыгивает ко мне на кровать. Он весело виляет хвостом и без тени смущения проходится языком по моему лицу. — Бруно, прекрати, — я морщу нос и машу головой, уворачиваясь от пса. Мягко оттолкнув его от себя, падаю обратно на кровать. Прячусь в одеяле от солнечного света и неугомонного пса. Выглядываю, лишь когда тихий скулеж прорывается сквозь мой кокон. Я, спустив ткань и почувствовав жар, раздраженно вздыхаю. — Ты — избалованная собака, — шутливо строгим голосом говорю и слабо бью Бруно пальцем по мокрому носу. Он облизывается и спрыгивает с кровати, уносясь по своим собачьим делам и оставляя меня одну в спальне. Я лениво пересаживаюсь на край кровати и болтаю ногами. Босые ступни едва касаются пушистого ковра. Наконец подставляю лицо дневному свету, что пробирается сквозь широкие окна. Подоконник под ним так и завален подушками и разбросанными книгами, которые остались лежать после моего отъезда. Кажется, мама сюда не заходила. Лишь отправляла домработницу протереть залежи пыли. Моя комната всегда была особым местом в доме, — после сада, конечно! — здесь я провела и прочувствовала самые разные этапы своего взросления. От первого подарка на Рождество до первого разочарования в близких. От ощущения полной свободы над собой до скомканной горечи собственного бессилия. От радости победы в глупой школьной олимпиаде до уничтожающей грусти потери. Каждая эмоция, полученная в стенах родной и любимой комнаты, тонким слоем накладывалась на сердце, сохранялась в воспоминаниях и позволяла формировать характер. Хоть и порой он не поддается контролю и зачастую делает из меня оголенный провод, готовый заискрить буквально за секунду и испортить отношения с близкими. Длинный язык, пустая из-за гнева голова и бесконтрольные эмоции — мои вечные враги. Из-за них полегли многие мои как дружеские, так и романтические отношения. Однако я искренне верю, что все происходящее с нами случается не просто так. Любая пройденная ступень, будь то неудачная попытка научиться чему-то новому или окончание долгой дружбы, делает нас сильнее. Обогащает опытом и учит отпускать. Так иногда и грусть сковывает сердце от одной мысли, что я покину семейный особняк, как только новенькие ключи от собственной квартиры звякнут в руке. Но сам факт своего жилья перевешивает скуку по комнате и вдохновляет на великие свершения. Хмурюсь, мельком увидев себя в овальном зеркале, висящем в смежной со спальней ванной комнате. Насколько мне позволяет ловкость, быстро стягиваю с себя вчерашнюю пропахшую клубом одежду. Ныряю под прохладные струи душа и опускаю голову вниз. Капли приятно ударяют по затылку, и я зарываюсь в спутанные волосы, касаясь кожи головы. Когда открываю глаза, вижу на белой плитке душевой грязные следы своих ступней. Стыдливо переступаю с ноги на ногу и не понимаю, неужели я прогулялась по клубу босиком. Еще и спала так в постели! Очередной обреченный стон вырывается из меня, и я тщательно уничтожаю коричневые пятна с пола. Мысленно проклинаю все на свете. Пока мышцы от воды расслабляются, стараюсь хоть на долю секунды вспомнить весь вечер целиком. Но выходит скверно. Перед глазами то и дело мелькают не те нужные мне картинки: незнакомые лица, причудливые наряды и разноцветные искры софитов. Совершенно не могу вспомнить дорогу домой. Возможно, по той простой причине, что я долго держала вид трезвой, и вся энергия была потрачена впустую. Плюнув на это дело, прислоняюсь виском к холодной стене и дожидаюсь прекращения очередной вспышки головной боли. Когда я выхожу из душа и заворачиваюсь в мягкое махровое полотенце, становится гораздо лучше. Сладкий запах геля для душа впитывается в кожу и снимает с тела усталость. Умывшись, вытираю влажные волосы и, оставив их распущенными, одеваюсь в удобную одежду: футболку и спортивные штаны. Я выскальзываю из комнаты и плетусь по второму этажу, рассматривая стены, увешанные картинами. Делаю пометку, что не мешало бы зайти на онлайн-аукцион и присмотреть что-то новенькое. Наверное, пора сменить классицизм на более современное направление. Абстрактный экспрессионизм или же сюрреализм? Или, может, заменить картины на скульптуры? Улетев в мысленное пролистывание страниц учебников и каталогов, не замечаю, как спускаюсь в столовую. Она встречает меня звенящей тишиной и накрытым на одну персону столом. Что ж, всегда считала, что одиночество — самое страшное из наказаний. Но не когда твоя голова набита ватой, а коленки немного подрагивают от долгой ходьбы. Оглядевшись по сторонам и не увидев никого из прислуги или очередных незваных гостей, по привычке сгибаю ногу в колене и ставлю ее на стул. Серые спортивные штаны не сковывают тело, как это делало выкинутое в мусорное ведро платье. Лениво скребу ложкой по неглубокой тарелке, размазывая по поверхности жидкой каши полоски варенья. Неотрывно смотрю в сладкую молочную жижу и отчетливо вижу, как на дне прорисовываются голубые глаза с окантовкой из темных ресниц. Внимательно рассматриваю возникшую картинку и пару раз быстро моргаю. От злости на саму себя, отставляю проклятую кашу подальше и, насупившись, хватаюсь за остывшие тосты. Даже находясь неизвестно где, Даниэль умудряется портить мне настроение. А ведь в глубине души я искренне надеюсь, что вчера была наша первая и последняя встреча. Хоть и повторилась она три раза, явно намекая на перенасыщение «приятного» общения. Закончив с завтраком, я неловко проскальзываю в мамин кабинет, раньше принадлежащий отцу. Совесть съедает изнутри, поэтому, сложив руки перед собой, я робко перекатываюсь с пятки на носок. Мама, небрежно махнув ладонью в сторону стоящего у стены кожаного дивана и прося меня подождать, быстро пробегается пальцами по клавиатуре ноутбука. Забираюсь с ногами на диван и глубоко вздыхаю. Втягиваю больше пропахнувшего древесиной и мамиными духами воздуха и чувствую себя наконец дома. В папином кабинете так ничего и не поменялось. Кроме нового кресла и элементов декора, подходящих под образ мамы: расписные позолотой вазы, в которых всегда стоят свежесрезанные цветы, большое количество фотографий в таких же подходящих к вазам рамках и мягкие маленькие бархатные подушки цвета красного вина. Они искусно сочетаются с темной лаковой мебелью. Но больше всего мне нравится полностью забитый книжный шкаф во всю стену. Цветные корешки книг перекликаются между собой, добавляя яркости тусклому кабинету. — Итак, — мама отрывает меня от разглядывания родных стен и отъезжает на кресле. — Я как раз хотела с тобой поговорить. — Да, — прокашливаюсь. — И я. Мне правда очень стыдно, и я хотела бы извиниться. Даже несмотря на то, что мне уже двадцать четыре и я могу сама за себя постоять, — не без намека произношу. — Я не должна была так себя вести. Если, конечно, я вела себя прям уж слишком «так». Если нет, то я извиняюсь не так сильно, как было пару секунд назад. Натягиваю на лицо широкую улыбку и наблюдаю за мамой, которая по-доброму качает головой. — Я не просила твоих извинений, — она поднимается из-за стола и садится рядом со мной на диван. — Вчерашняя новость тебя расстроила, и я переживала. Но, милая, нам все равно нужно поговорить об этом. — Нет, мама, нет! — подскакиваю на ноги. — Ты опять за свое? Никакой свадьбы! — Грейс, — мама шумно выдыхает. Она на секунду прикрывает глаза и, нежно смотря на меня, говорит: — Это единственная возможность сохранить все. Сейчас не лучшие времена, и мы можем потерять около трех ресторанов. Если такое произойдет, то я не смогу помогать тебе с галереей. — Но по моим расчетам она окупится за восемь месяцев! С учетом того, что на пятом я уже выйду в плюс! — Это лишь расчеты. Они часто не совпадают с реальностью. Брак будет надежной опорой для меня и тебя. — Браки распадаются, — резко бросаю и складываю руки на груди. Хочу закрыться у себя в комнате. Не хочу слушать бредни и видеть, как моя жизнь утекает между пальцев. — Браки по договоренности имеют срок годности и не несут за собой столько ответственности, сколько обычные. — Все браки имеют срок годности, — обнимаю себя, врезаясь пальцами в бока. — Просто не всем удается это увидеть, и они продолжают давиться тухлятиной. Мама довольно хмыкает и согласно кивает. — Даже если это и так, то договор подписывается на определенный срок. — Сколько?! Год? Два? Десять лет? Мама, это не то, чего я хотела от жизни! Да, черт возьми, это почти торговля людьми, но без даркнета! — Мы можем потерять дом. У меня не будет средств для оплаты. — Я буду проводить больше мастер-классов. Устраивать благотворительные вечера, — мы перебрасываемся аргументами, как шариками для пинг-понга, пока я не сдамся, обходя правила: — К черту все это! Мне не нужна галерея. Давай остановим, пока не поздно? Тогда у нас будут средства на рестораны, — я снова занимаю место рядом с мамой. — А если и этого не хватит, то и дом мне не нужен. Заберем все самое ценное и переедем в маленький домик или квартиру. Ты, я и Бруно. Мама запрокидывает голову назад и рвано зачесывает распущенные волосы назад. — Этот дом, рестораны, это все, что осталось от Моргана, — мама произносит имя отца, и я вздрагиваю от пробирающегося под кожу холода.— Он всегда говорил, что нельзя позволять привязанностям отобрать у тебя будущее. Ты не можешь жертвовать своим ради меня, Грейс. Тем более, когда есть способ все сохранить. — Но ты же позволяешь! — в груди что-то предательски надламывается. — Потому что по-другому не могу, Грейс. В горле начинает печь. Если это и есть та самая настоящая манипуляция, то я ведусь на нее. Не получается по-другому. Не могу потерять дом, но и потерять то, ради чего я потратила столько сил, я тоже не могу. Остается одно — терять саму себя в заранее проигранной игре. — Я не хочу быть счастливой, если это иллюзия, мам, — признаюсь и утыкаюсь лбом в плечо мамы. Она ласково обнимает и упирается подбородком мне в макушку. — Я хочу настоящую семью, а не это. Я… я хочу свое, а не чужое. — У тебя все будет, Грейс. Я обещаю. Только нужно немного времени. Ласковые поглаживания по вздрагивающей от рыданий спине успокаивают, и я, всхлипнув последний раз, выпрямляюсь. Сажусь ровно, приподнимаю подбородок. — Я найду способ все исправить, — высвобождаюсь из объятий и встаю напротив мамы. Она сжимает губы в тонкую полоску, но через секунду натянуто улыбается. — Ты не веришь в меня? — вопрос больше похож на начало истерики, чем на предшествующую ранее уверенность. — Грейс, я искала… — Значит плохо искала! Разворачиваюсь и вылетаю из кабинета, зная, что мама не пойдет за мной. Нацелено плетусь в сад, по дороге захватив пачку соленых крекеров, чтобы повысить эффективность работы мозга. Перед глазами крупными буквами сверкает слово «брак», а кончики пальцев подрагивают от раздражения. Не знаю, на что надеялась, утверждая, что способна найти способ все изменить. Если мама со своим опытом не смогла, то что могу сделать я? Разочарованно промычав в небо, плюхаюсь на бортик фонтана. И с не менее разочарованным видом медленно поедаю снеки, думая, у кого можно занять несколько миллионов или кому продать почки. На недавнем обследовании мне сказали, что они в прекрасном состоянии. Может, никогда не поздно вспомнить бывшего и обратиться к нему? От этой мысли вздрагиваю и, уперевшись локтями в колени, зарываюсь пальцами в едва мокрые волосы. Сжав голову, погружаюсь в реку самобичевания, пока не услышу знакомые голоса. Поднимаю взгляд и мягко улыбаюсь. — Грейс! — Хелен плетется по каменным дорожкам, стараясь не навернуться на высоких каблуках. Сзади вальяжно идет Кевин, поправляя пояс махрового халата и отмахиваясь от приставшего к этому поясу Бруно. — Ты почему не отвечаешь на мои звонки? — Почему ты ушла и не дождалась меня? — встревает Кевин. — Что это за новости со свадьбой? — Что ты сказала тем громилам? Град вопросов сыплется на меня, и я прикрываю глаза. Осматриваю нашу компанию, широко улыбнувшись от пестроты нарядов. Хелен вопросительно выгибает брови и садится рядом, поправляя юбку василькового платья и трепля по голове сидящего между моих ног Бруно. Пока Кевин подтягивает плетеное кресло и, выхватив пачку крекеров, присаживается напротив. Я медленно рассказываю все, что помню. Приукрашиваю вчерашний разговор для Хелен и сегодняшний для Кевина. В конце концов, как еще обзавестись союзниками? — Как мы вернулись домой? — На такси, — спокойно говорит Сантос. — Когда я до тебя дозвонился, трубку взял водитель. Он был таким нудным, я еле дотерпел поездку до дома и твою тушу на моих плечах. — Черт, так и знала, что надо было променять вечернюю йогу на вылазку в клуб! — ударяя себя по бедру, говорит Хелен. Она роется в сумочке, пока я вновь собираю пазлы в голове и радуюсь, что смогла вызвать такси даже без сознания. — А как объяснить это? Я хмурюсь и принимаю из рук Симмонс телефон. Нажимаю на экран и чувствую, как немеет все тело. Какие-то пятнадцать секунд размазывают меня о землю, пока Даниэль лезет мне в рот. — Твою мать! — рычу, и Кевин, стоящий рядом, присвистывает. — И ты ему даже не врезала. — И я ему даже не врезала… Да что б его, — подскакиваю и яростно тру губы тыльной стороной ладони. Надеюсь, индюк хотя бы не заразный. — Как удалить это из интернета? — Не думаю, что это уже возможно, — нервно смеясь, выпаливает Хелен. — «Даниэль Фальк, известный как владелец клуба «Олимп» был замечен в компании новой девушки. Предположительно юной Грейс Вернер, дочери Маргарет Вернер…» и бла-бла-бла. «Даниэль Фальк завел отношения? Большая ли это потеря для всех свободных дам?». Хелен читает еще пару заголовков, пока моя челюсть с каждым словом приближается к земле. Это крах. Нервным движением зачесываю волосы назад и перестаю ходить из стороны в сторону, когда Симмонс замолкает и явно дожидается вынесенного мной вердикта. — Стоп, и почему Фалька знают, а я «предположительно Грейс Вернер»?! — Это единственное, что тебя волнует? — хмурясь, спрашивает Кевин, и я неопределенно пожимаю плечами. Да, единственное, потому что это самая маленькая из всех возникших проблем. — Когда последний раз ты появлялась хоть где-то? — интересуется Симмонс. — Ну, кажется, позапрошлое Рождество. — Вот, а Даниэль то и дело трется на первых трех страницах глянца, пиаря свою мордашку и клуб. — Самовлюбленный индюк, — с отвращением бросаю я. — Бизнесмен, — дополняет Кевин и скукоживается от моего взгляда. — Кевин, ты на чьей стороне? — На твоей, конечно. — Зачем мы поперлись именно в его клуб? — Ты сама сказала показать тебе лучший, а я в «Олимпе» часто с парнями зависал. Щелкаю языком и вскидываю подбородок вверх. Надеюсь придумать хоть что-то. — Мне надо найти способ избавиться от Даниэля, — твердо произношу и встаю напротив друзей. Если я не могу найти решение проблемы, значит, могу вычеркнуть ее источник. — Кевин, твоя мама может нарыть на него что-то? Наркотики? Продажа людей? Незаконная перевозка мишек Гамми через Суэцкий канал? — Грейс, моя мама работает в полиции, а не в ФБР. — Но она же там главная! Хоть что-то у нее есть? — Наручники, — беззаботно отвечает Кевин. — Их я и на EBay могу купить, — задумчиво произношу и резко, так, что сводит шею, поворачиваюсь в сторону друга. — Кевин, женись на мне. Сантос давится крекером, и Бруно удается выхватить лакомство у него из руки. Довольно вильнув хвостом с полным ртом снеков, пес удирает в сторону своего вольера, пока Кевин откашливается. — Если я буду в браке, то не смогу вступить в новый! — Грейс, дело не в тебе, но… — Ну почему это вечное «но»? — завываю и закрываю лицо ладонями. Слишком громкими были мои слова о решении проблемы. — Слушай, но он правда симпатичный. Тем более можно легко пиарить свою галерею через его социальные сети, — задумчиво произносит Хелен. И когда я смотрю на нее, она снова протягивает мне свой мобильник с открытой лентой фотографий. — Посмотри, сколько у него подписчиков. Тем более игра в брак по расчету в сериалах заканчивается любовью. Морщусь. Бегло пролистываю фотографии Даниэля и понимаю, что даже здесь он мне не подходит. Все не то. Какие-то лошади, снег, машины. И он. Он. Он. Слишком много его. — Нет, — отрезаю и отдаю мобильный Симмонс. — Никаких браков, сериалов и любви. Я найду способ все исправить.═════ ◈ ═════
Кидаю взгляд на кирпичное здание, где находится помещение для галереи, сажусь в машину. Благодарю водителя за купленный мне кофе и поднимаю солнечные очки. Цепляю их на голове, бездумно всматриваясь в окно. Слежу за знакомой дорогой до маминой работы, в который раз гордясь родителями. Семь престижных ресторанов в Лондоне и за его пределами считаются полноценной сетью в светском обществе. Четыре стороны света — четыре зала. Оформление под стать каждой стороне. И такое же разделенное на категории меню, которое и принесло прибыль семейному бизнесу. Эта концепция пришла отцу на ум еще в университете. Закончив очередные курсы высокой кухни, он понял, что нужно действовать. Проталкивал идею в свет до последнего, а негласная поддержка мамы помогала ему не сдаваться. И через пару лет один маленький ресторанчик превратился в семь. Площадь аренды стала больше, а на счетах появлялись баснословные суммы. Приветливо киваю девушке за стойкой регистрации и, перекинув на предплечье синий пиджак от брючного костюма, следую в восточную часть ресторана. Каблуки тихо отбивают ритм моих шагов, смешиваясь с приглушенной мелодией и голосами посетителей. Заметив маму за небольшой расписной лотосами и сакурой ширмой, улыбаюсь и ускоряю шаг. — Привет, — сажусь рядом и оставляю поцелуй у нее на щеке. — Я такая голодная! Сразу же хватаю в руки меню и сдерживаю себя, чтобы не заказать бóльшую часть позиций. — Как твои дела? — Сегодня настраивали освещение, — жуя, говорю. — И температуру. Смотри. Протягиваю маме свой телефон, на который сделала несколько кадров галереи. Когда получаю одобрительный кивок, утыкаюсь носом в тарелку, боясь, что моя лапша покинет ее раньше, чем я доем. Отвлекаюсь, услышав голоса рядом, а после и увидев знакомые лица. Ну конечно! Миссис Фальк приветливо мне улыбается и садится напротив мамы. Следом заходит Даниэль и застывает, в упор смотря на меня. Он закатывает глаза так, что на секунду видны белки и, уже готовый развернуться, шумно выдыхает. Но Ингрид тянет его за низ футболки-поло и с упреком указывает взглядом на стул рядом. — Ладно, — хрипит Даниэль и вешает пиджак на спинку стула. — Прежде чем мы начнем опять ругаться, я хотел бы узнать. Миссис Вернер, здесь случайно нет того малинового суфле? — он говорит это так небрежно, что у меня почти выпадают палочки из рук. — Конечно есть. Посмотри в разделе западной кухни. Кажется, я так и остаюсь с открытым ртом, пока Даниэль беззаботно листает меню и делает заказ вместе со своей матерью. Она, в свою очередь, спокойно заводит беседу с мамой. Весь ужин я больше не притрагиваюсь к еде. Лишь в ответ прожигаю взглядом Даниэля и чувствую, как периодически загораются щеки от кадров нашего поцелуя. С того разговора с мамой прошло меньше недели, а я так и не смогла найти хоть что-то, позволяющее мне избавиться от Даниэля. Даже отчеты из полицейского участка и чтение новостей не помогло. Он был чистым до кончиков волос. И это злило. Злило и то, что я так и не смогла придумать, как повысить эффективность работы ресторана и галереи, чтобы избежать брака. Опять я чувствовала себя беспомощной, но и сдаваться я не хотела. — Может, вы уже скажете, зачем повторяете этот цирк? — не выдерживаю я и перебиваю милую беседу наших родителей. Даниэль лишь тихо хмыкает, размазывая сироп по тарелке. Поймав мой взгляд, он подмигивает и соблазнительно, — как ему кажется, не мне! — подносит кусочек бисквита ко рту. Дергаю головой и отворачиваюсь. — Видео с поцелуем, — спокойно говорит мама, и я теряю последнюю надежду, что хотя бы до нее оно не дошло. — Вы сами дали толчок истории. Ваш поцелуй разлетелся по всей желтушной прессе, — дополняет миссис Фальк, чопорно одергивая ситцевые рукава белоснежной кофты. — На то она и желтая, что ей никто не верит, — встревает Даниэль. — Дэн, ты сидишь в ресторане миссис Вернер с ее дочерью. Поверь, завтра снимки нашего ужина будут везде. — Вы… вы серьезно? — не веря своим ушам, говорю. Умоляюще смотрю на маму, а та лишь слабо пожимает плечами, пока у меня в груди растекается злость. — Я не показывала тебе другие залы, — поднимаясь из-за стола, произносит мама. Ингрид встает следом и нежно улыбается мне. — Вы сами знаете, что это необходимо. Даниэль шумно выдыхает и сжимает челюсть, пока наши матери выходят из-за ширмы. Не дав ни себе, ни Фальку возможности сбежать, словно гадюка, набрасываюсь на него: — Какого черта ты полез мне в рот?! — чуть ли не подскакиваю на ноги. — Если тебе некуда засунуть свой язык, то засунь его себе в задн… — Да потому что ты практически вызвала службу спасения, доказывая, что я убил. Дай-ка подумать, — Фальк театрально чешет подбородок. — Ах да… твою жизнь. — Ты это и сделал! — Может, мне напомнить, что я привез тебя домой из клуба, а не бросил там? — Меня привез Кевин, — вспыхиваю от такого открытого вранья. — Да, — отмахивается Фальк. — На моей машине и со мной за рулем. Прости, Грейс, но даже ты, пускающая слюни на сиденье и молчаливая, проиграла говорливому и ворчливому Кевину. — Поверь, — зло втыкаю палочку в половинку яйца, представляя на его месте глаз Даниэля. — В твоей помощи я тогда не нуждалась! Мог бы и бросить. Фальк склоняет голову набок и растягивает губы в широкой плотоядной улыбке. — Знаешь, а ты мне нравишься, — вдруг выпаливает Даниэль, и я недовольно морщу нос. — А ты мне нет. — Вот видишь. У нас много общего, — Даниэль усмехается и ставит локоть на стол. В руке прокручивает сложенную вдвое салфетку и, выразительно смотря на меня. — У нас обоих нет вкуса. — Это ты цитируешь сборник хамских ответов? — наклоняюсь вперед, отодвигая от себя тарелку. Внутри растекается жгучее раздражение от компании индюка. — Почему ты так спокоен? Наша жизнь буквально рушится на глазах, а ты… ты молчишь. — Думаешь, мне все это нравится? Знаешь, я давно бы послал всех на выходные в Австралию, но я не могу потерять свой клуб. Поэтому пара снимков в журнале меня не так сильно смущает, как умножение достигнутого на ноль, — Даниэль откидывает спинку стула и расслабленно опускает плечи. — Я же знаю, что и тебя что-то держит. Давай, признавайся, Грейс. Сглатываю. Горло стягивает неприятный спазм. Становится мерзко, что Даниэль так быстро принял свою участь и утягивает меня за собой. — Галерея, — провожу ладонью по лбу. Похоже на нем даже выступила испарина. — Ну вот и рисуй свои картины дальше. — Я искусствовед, а не художник, умник. — Тогда я буду крайне счастлив, если полотно с моим изображением появится на одной из твоих выставок. Поверь, это будет фурор, — Даниэль подмигивает, взяв себя в руки после секундной паузы. — Ради тебя могу и обнажиться. Я недовольно морщусь. Что за самовлюбленный человек? Он буквально готов потерять самого себя, лишь бы его мордашка засветилась в журналах! — Только в твоих… — Влажных фантазиях. Знаю, проходили. Только вот ты опять мне попалась. — Слушай, — начинаю откровенно злиться, потому что его спокойствие только разжигает во мне огонь ярости и негодования. — Я сделаю все, чтобы ты сам лично приполз на коленях к своей матери и умолял ее разорвать этот гребаный договор. — Звучит как объявление войны. — Это она и есть, — поднимаюсь из-за стола, но Даниэль опережает меня, быстро вскакивая. — Скажи моей матушке, что мне нездоровится, — он перекидывает пиджак через согнутую в локте руку. — Встретимся на поле боя, chaton, хотя мне больше нравится agneau, — он игриво улыбается и, подмигнув, быстро удаляется из зала, оставив меня одну с двумя кровожадными женщинами и двумя непонятными словами.