Son of a gun'slut

— Заткни ты блять свой грёбаный рот, Рэб. Закройся, просто, сука, закрой! Удар приходится почти в стенку, близко-близко с областью головы, рядом с ухом, прекрасно выделяющимся на фоне бритой головы и едва-едва влажной кожи. Последний урок физкультура? Супер. Прогулял ли его Клиболд? Да. Пришлось ли выслушивать ему за это? Определенно. Иначе сейчас они бы не стояли так, у ряда шкафчиков в закромах. Иначе они.. — С чего вдруг, Ви? Ты ебанулся? Чё ты творишь и кому что пытаешься доказать? Злость, нет, ярость. Ярость алая, кипящая, льется через край и пузырится на тонкой-тонкой болезненной коже. Как же бесит. Как же упирается в горло, вблизи кадыка, давит и давит, но не в реальности. В реальности лидирует не Рэб. Наконец-то, конечно, кто вообще мог подумать? — Заткни..- — У кого-то прорезался голос? Ну так и что ж ты всё мелешь и мажешь? Хуже ебаной шалавы, Ви, хотя..нет. Нет, серьезно..Знаешь, что? Ты как они, Ви! Одни слова и никаких блять действий, ты ведь такой же. Эрик ломает что-то тонкое, что-то совершенно непрочное, то, что держалось лишь на добром слове, на мелком шрифте дневника и сердечке в углу страницы, кривом, смехотворном и пьяном. — Да блять, ты же просто жалок. Указательный палец упирается в ткань темного плаща, как бы точно давая понять о ком идёт речь. Дилан и без этого бы понял. Не тупой. — Рэб, ты ведь сейчас, сука, ответишь, – и что-то странное присутствует в блеске темных окуляров, что-то незнакомое, совершенно новое. Водка крепит руку и так с силой сжатую в кулак, давит, почти до побеления костяшек, до звука гнущейся дверцы шкафчика и с трудом дышит. Тяжело, громко ноздри едва видимо двигаются, а на переносице появляются мелкие-мелкие складки, еле приподнимающие очки то выше, с вдохом, то ниже с обжигающим выдохом. Он зол. Он ненавидит. Он подобно шотландскому пойлу , на редкость разгоряченный. И Харрис рад был возразить, съязвить, даже рот для этого раскрывает (снова, опять, заткнись), но пальцы Клиболда, в ткани перчаток, обрезанных на прошлых выходных, действуют куда быстрее чужого ума. Наконец-то, оно ведь и к лучшему. Чужое недопонимание, даже отвращение в зелено-серых глазах, но это то, что нужно. Средний и указательный пробиваются дальше, вдоль ряда зубов, обходя каждый блеклый квадратик и двигаясь ближе, чтобы упереться верхней губой в передние два зуба, заячьи, такие ровные с еле видимой щербинкой. Пальцы за щекой, губы на зубах, ближе и противнее. Рэб этого заслуживает. В более широкие плечи упираются выгнутые руки, Эрик пытается отпихнуть, как обычно, но Дилан идёт будто по краю, совсем не боясь грохнуться. Массирует чужие десна натёртыми подушечками пальцев, жмёт, там, где в промежутке меж зубами развивается кариес, он знает, ведь Эрик жаловался. Жаловался. Сука умеет жаловаться, сука умеет злиться. Если у суки больше нет предназначения, то Дилан с радостью его придумает. Приходится хватать Харриса за руку, оттаскивать в туалет с пометкой «M» и глухо ударить дверью кабинки, прежде чем взвалить туда, доблестно давая дружеской спине болезненно столкнуться с крышкой толчка. Ной, сука, только не открывай блядский рот. — Водка, ты блять, придурок! Какого хера ты делаешь?! Спиной то, сука, нахуя.. — Молчи, ты..ты блять можешь молчать? Просто заеби рот, Рэб, закройся, что тебе так непонятно? Снова удар, больно отдающийся в покрасневшие костяшки. Расшатанный замочек на двери характерно щелкает, Дилан двигает чужие ноги подальше, раздвигая, ловя на себе лишь сердито сведённые брови и полный агрессивного понимания взгляд, но никакого сопротивления. Слишком быстро сдается. Ноги в не особо плотной джинсовой ткани теперь были разведены, крепко упираясь в обе стороны белой и такой гладкой поверхности крышки, пока боль всё ещё гудит в позвонках. Реба нельзя так кидать, у Реба больная спина и мерзкий рот. Теперь Клиболду остаётся лишь нависнуть, хватаясь руками за обе стенки мелкого почти помещения. Грязь, просто грязь ебаная. — Расстёгивай. Зубами, блядь, расстёгивай. И пальцы снова в чужом рту и под мелодичное звучание разборчивого мычания слюна впитывается в темную ткань. Приходится тянуть на себя, хватая за щеку большим пальцем снаружи и указательным со средним изнутри, подтягивая поближе к ширинке собственных джинс, отодвигая ткань плаща и шумно выдыхая. Пришлось дать немного свободы, всего лишь убрать пальцы из рта, но как же тяжело даётся это решение. — Я сказал расстёгивай, займи свой рот, тебе же это, мать твою, нравится? Давай, ну же. И чужие зубы касаются. Тихий скрежет, чувствуется даже лёгкая боль от силы сжатия бегунка, которая тут же отдается в побелевшую десну. Эрик заслужил, пожинает плоды собственного идиотизма. Дилан никогда бы не позволил себе этого, но разве есть в этом его вина? Он просто хотел отдохнуть, немного расслабиться без Реба, оставить его повышать успеваемость по предмету одного, пойти за школу и выпить. Немного, может, чуть больше, чем обычно, уверенности ради. Вот она – уверенность. В руках, расстегивающих пуговицу самостоятельно, ударяя по чужим рукам с слышным хлопком, когда те к ней тянутся. Ибо нечего. — Я сам, блять, ты не лезь, если я не прошу, – почти шипит, вкус перегара на языке еле ощутимо колет, но жвачка с левом кармане позже поможет с этим справиться, — рот шире. И с болезненным шмыгом от боли в спине, Реб выдыхает, открывая рот, уже просто смирившись, но всё ещё рукой упираясь в чужую ногу, не давая своего разрешения сильной близости, но разрешения у него и не спрашивали. Точно не сейчас, по крайней мере. Средним и большим давя на чужие десна снизу и сверху, Водка правой рукой стягивает собственные боксеры, освобождая уже давно давящий стояк и выдыхает, вкладывая в это достаточно большое количество блаженства. Хоть что-то хорошее за день, от чего почти не болит голова. В чужой раскрытый пальцами рот проникать оказалось приятнее некуда. Раздался еле дрожащий стон, а после чужое мычание и переведя взгляд вниз..господь, этот сын от пистолета и шлюхи, но точно не от тебя. Обманули и не абортировали. Почти жалобные зелёные глаза, которые просто не умели показывать в себе такое человечное, но слёзы. Слезы, ведь член движет ближе к глотке, головка проходится по чужому верхнему небу, заставляя Клиболда едва выгнуться от наслаждения, от чужого тепла и взгляда. Зелёные, едва-едва проявляется оттенок, не такие яркие, но слёзы всё делают куда ярче, красивее. Твою мать, как же это заводит и судя по носку берцев, которым Дил упёрся в чужое пространство меж ног – заводило не его одного. Реб шлюха, Реб ебнутая потаскуха, Реб мечта и цель жизни. — Возбуждает? Нравится? Блять, придурок, ты страдать должен, – пьяно усмехаясь, Клиболд слышит неразборчивые звуки снизу, цыкая и вгоняя член до конца, зажимая чужой затылок и практически опускаясь до его уровня, целуя в самую макушку, — хаа..да, да, Реб, мм..б-блять, – и несколько поступательных движений, чужие руки держатся за бедра, уже не отстраняя и давая себя под полную ответственность. Зря, может, пожалеет об этом, когда утром разболится горло. Того, что происходило, казалось и так достаточно. Главная задача была заткнуть, а там и дело с концом, приятным и спускающим в чужую гортань, но мысль, возникшая в нетрезвом уме, теперь не давала покоя, прямо как обсессии Харриса иной раз. Выбить дурь из головы так можно, но этот процесс всегда возможно разнообразить и тем самым изощрить. Рука Ви, массивная и явно больше, теперь на чужом горле, от чего ощутим стал протест, но сдавать обороты было бы очередным жалким жестом, а значит, что нужно продолжать начатое. Горло и стенка кабинки, Реб бьёт руками по чужим ногам, дёргается, но разводит колени под давлением обуви, двигается вперёд и едва даёт назад, чтобы усилить трение. Какая же похотливая сука. Желание окончания даже под явной угрозой. Вдавливая чужую шею в холодную пластиковую стенку, Дил делает ещё и ещё, ещё пару движений, а после выходит и заходит до конца, уже не держа чужой рот пальцами, ведь тот, на удивление, весьма послушно раскрывался сам. Ещё и ещё, глубже и чаще, сильнее сдавливая горло и слыша хрипение меж полным выходом, а после едва ослабить, давая надежду на то, что времени подышать будет много, однако, ещё немного и снова костяжки почти белеют, зажимая чужое горло и чувствуя, как под ладонью жалобно и жалко двигается кадык. Больно, но Эрику, спускающему в штаны без стимуляции. Жалко и жалобно. Водке на это нужно чуть больше: ещё чуть больше сжатого горла, вжимая которое раздается хрип, тут же заглушенный восемнадцатью сантиметрами. Излюбленная тишина, тяжёлое дыхание через обе ноздри снизу и через весьма свободолюбивый рот сверху. Ещё немного, ещё чуть-чуть. — Блять, д-да..Р-Реб, сука, наконец-то ты молчишь, – и спускает, прямиком в чужой рот, глубоко и специально выходя, ближе к языку, оставляя как можно больше собственного следа и вкуса и пока не отпускает горло, заставляя подавиться, а затем наконец дать желанную для почти гусиной шеи свободу от руки и рта от упавшего стояка, господи, — глотай. Каплю увижу на кафеле, так слизывать будешь, чего уборщиц напрягать? – снова лёгкий смех под шорох ткани нижнего и джинс, а после чужой глоток вместе с движением молнии и сбитого дыхания после грубого отсоса. И капли не уронил. — В-..Водка, я тебя, блять..блять, убью, – тяжело дышать, явно больно и снова слишком жалко, так неожиданно и жданно, что не унять интереса к чужим словам. — Буду чащ-ще тебя так затыкать, вид у тебя что надо снизу, хоть в кружок фотографий записы-..

Перебил.

— Я, мать твою, в штаны спустил, ты совсем ебанат?

В штаны спустил. Совсем ебанат.