Ты меня не бросишь?

Тело разрывала ужасная боль. Крупная дрожь пробивала всего стонущего от боли человека. Его выгибало словно куклу в разные стороны. Его отдали маленьким детям на грубое растерзание. Оторвали ноги, руки, мучали несчастные остатки от человека. Горло, не выдерживая спазмы, пропускает всю еду, что недавно была с огромным трудом была съедена. Скрюченное тело не в силах даже приподняться, чтоб не заблевать кровать. Лёгких не хватает. Последние крупицы воздуха были безнадежно уверенны. Из глаз давно текли слезы отчаяния. Отключившийся мозг дал последнюю команду. Выжить. Практически задохнувшиеся тело неожиданно переворачивают к краю кровати. Остатки еды с лёгкостью выходят наружу. Кто-то нежно, заботливо поглаживает грязную макушку. Приподняв голову, разглядеть получается из рук вон плохо, слезы стеной блокирует силуэт. Он что-то говорит, но он так устал, что давно уже ничего не слышит кроме собственного жалкого скулежа. Это происходит уже в тысячный, а то и в миллионный раз за эту тяжёлую ночь. * — Никита, — доносится усталое, замученное совсем рядом, над головой. Тело сопротивляется даже дышать, не то чтоб поднять. Ледяные руки приподнимают его, садят, убирают отросшие черные волосы. Гладят по щеке. — Ты как? Подняв взгляд, видит Юру. В своей огромной старой, растянутой футболке, трусах, со спутанными светлыми волосами, очками в темной оправе и уставшей, но любящей улыбке. Хотелось расцеловать его, но боль в теле не давала даже сидеть без поддержки, от мысли о своей беспомощности стало в десятки раз хуже. Какое же он ничтожество. Тяжко вздохнув, блондин подхватывает лёгкое тело и, кряхтя, тащит его в ванную комнату. Парень в его руках пытается максимально помочь, пытается сжать ноги в колени, впрочем, безуспешно. Руками пытается приподнять себя, также бездарно. — Не барахтайся, и так тяжело. — все движения тут же прекращаются. Усадив тело на холодное дно ванны, настраивает воду, смотрит, чтоб оно не навернулось и не утонуло. Сердце сжимает жалость, оно болезненно трещит и, кажется, вот-вот развалится на тысячу острых осколков. Никита, видимо, слегка оживает и тихо молвит, шевеля сухими, потрескавшимися губами: — Ты меня не бросишь? На один вопрос все струны души разом лопаются, уши на несколько секунд закладывает. Под ребрами нарастает ком страхов, отчаяния. Ванна быстро набралась. Глаза незаметно наполняются влагой. Слезы отчётливым стуком наполняют комнату. Мелкая рябь проходит по воде, будто кто-то кидает камушки в озеро, пугая рыбу. — Никогда не брошу, — пытаясь успокоиться, — никогда, всегда будешь со мной. — Даже если я умру? — он поднимает голову и смотрит стеклянными черными глазами. На фоне бледной кожи они смотрелись зловеще. В помещении прошёлся холодный поток воздуха. Забыл закрыть окно. — Не брошу. * В грязном холодильнике с множеством разных магнитов и очень модными желтыми разводами есть только холодный суп из картошки и все… Возможно котят. Парень, сидевший за столом, был похож на живой труп. Его длинные черные, словно смоль, волосы лежали мокрыми сосульками на бледном лбу. Тоскливо вздохнул и ведет плечом в попытке скинуть с них груз ответственности за их с Никитой жизни. Поставив раритетную кастрюльку на плиту, оборачивается. — Я сейчас схожу к соседке, попрошу хлеба. Я быстро, хорошо? — он обеспокоенно врезается взглядом в медленно фокусируещиеся глаза. После еле заметного кивка быстро удаляется. Лестничный пролет встречает его своей унылой серостью, запахом дешёвых сигарет и безнадёги. На пролет ниже слышится смех и разговоры часто заживающих в их подъезд алкашей. Благо, снизу алкомаркет, далеко ходить не надо. Среди всей серой, неприметной массы соседняя дверь выглядела глотком воздуха в пучине морских бездн. Обшитая новой белой обивкой с множеством рисунков, набросков. Вспоминая, как ее съедают заживо все эти мерзкие старые старухи с маразмом и приступами агрессии в общем чате их дома, проводит пальцами по красивой девятке, выведенной золотой краской. Звонок отдается острой болью в солнечном сплетении. Юра нажимает около пяти раз перед тем, как Евгения соизволяет открыть дверь. Евгения — их прекрасная соседка по лестничной клетке. Художница и креативная личность с блоком любых рамок. Она их приятельница. Сейчас она в длинных носках с очередным мемом, в коротких домашних трикотажных шортах, черном топе с надписью «я ахуенная и это факт». Желтоватые, короткие волосы собраны в маленький хвост, больше напоминающий мышиный, чем человеческий. Лицо ее было перепачкано углем или грифелем от карандаша. Серые глаза смотрят с пассивной агрессией, видимо, очередные скачки настроения. Накаченные губы поджимаются. — Чо надо, Юр? — Дай хлеба, у нас закончился, а в магазин не могу, — она сочувственно смотрит, понятливо кивает и быстро уходит в глубь своей квартиры. Спустя долгие полторы минуты Женя приносит полбулки нарезанного хлеба. — Ему почти неделя, другого нет. Прости. Зайдешь попозже? — Спасибо, скорее всего не зайду. Ему совсем плохо, — он принимает жалкие попытки на настоящий хлеб и благодарно кивает. Собирается уже разворачиваться в свою нищую обитель, но его хватают за запястье. — Вызови врача, он в последнее время совсем ослаб. Мне кажется, он не доживёт. — погладив пальцем выступающую венку, сжимает ее крепче. Кивнув и бескультурно вырвав руку, благодарит ещё раз и спешно сбегает в свое личное несчастье, в котором он искренне счастлив. Юрий в два шага оказался на кухне, но калеки там не было. Из спальни доносится еле слышное шебуршание. В доме стоит омерзительный запах ванили. Никита, стоящий на четвереньках, вдыхает жёлтый порошок. Он же обещал завязать с этим. Сердце падает куда-то в желудок, наебал. Обманул. Кулаки непроизвольно сжимаются до побелевших костяшек. Где-то под корочкой черепной коробки тихо, почти умирающе шепчет здравый смысл, что ему плохо, ему невыносимо больно. Но разозлившемуся парню было так глубоко поебать. Сейчас он его… Подбегает, хватает за плечо, сжимая его до багровых синяков, опрокидывает на пол парня, тому сейчас так хорошо. Кулак заносится и врезается в скулу, обтянутой тонкой бледной кожей. Бьётся со всей злобой, усталостью. Он так любит и уже просто ненавидит, от того, как сильно обожает. Под рукой слышится мерзкий какой-то хруст, у его мальчика будет горбинка на носу. В какой-то момент он будто просыпается от глубокого сна. Его обнимают за руку и целуют разбитые костяшки. Лицо парня покрыто множеством кровоточащих сплин и царапин. Нос немного «смотрит» в правую сторону. Его милейшая моська приобрела красно-фиолетовый оттенок. Парень что-то шепчет, с замершим сердцем он прислушивается. — Люблю, люблю, люблю, — повторял он как сумасшедший, — мой, мой, мой. Слезая с Никиты, Юра забивается к кровати и навзрыд рыдает. Как он мог? Как он посмел поднять на него руку? Утирая рукой бесконечные слезы, ползет к брюнету. Скуля, поднимает его и укладывает на кровать и, оседая на пол, утыкается лицом в колени.