Диалоги ненужных о превыспреннем

Сигаретный дым окутывал всю комнату своими сладковато-кислыми нотками. Артем задумчиво глядел в стену, размышляя о чем-то своем, далеком и непостижимом, растворенным в кисельном наборе луговых травинок и бетонных соцветий черных стен. Подобно этому табачному мареву, по коридору, такому близкому и, одновременно, далекому, проплывали призрачные огоньки-люди, такие же отрешенные, погруженные в себя, безмолвные и бездумные. Каждый имел свои причины находиться здесь, добровольно или принудительно закрытый внутри серой коробки отчуждения, социальной свалки мироздания. Быть может, здесь окажутся все, рано или поздно. И тогда, волшебным образом, свалка превратится в новый ковчег XXI века. Но пока все остается как есть, и наркотический туман продолжает стлаться по полу, укрываясь в редких волосах Артемовой макушки. В неизвестный момент времени в помещение туалета вплыл грустный, затравленный пес. Одно ухо у него отсутствовало, в другом красовалась свежая, дымящаяся идеальной круглой формы дыра. Пес вопросительно посмотрел на Артема. Тот кивнул, выудил из редеющей пачки усредненную сигарету и подкурил от своей. Пес умастился на стул рядом с Артемом, глубоко затянулся, загоняя дым в легкие, сокращая жизнь смертельной палочки на добрый сантиметр. – Ну, и как оно? – Поинтересовался Артем. – Да, как и всегда. – Отвечал хриплым басом серый пес. – Здесь ничего не меняется в независимости от дня недели или месяца. – Даже люди? Ну, Максим, скажете тоже! – Отмахнулся непонятным жестом Артем. – Скажу. И даже новые лица здесь надолго собой не остаются, обтачиваются. – И пес изобразил своеобразный звук, чем-то напоминающий журчание бурного речного потока. В голове Артема возникла картина таких одинаковых, гладких и податливых в руках водного скульптора, камней. – Интересная у вас, Максим, метафора получается! – Заметил Артем. – Да какие тут метафоры? Простая правда жизни. Вот, видел я «там» много людей. И каждый клялся перед товарищами, что имеет свои ценности, что жизнь человеческая бесценна, что убивать других – есть великий грех, и НИКОГДА они не пойдут на такое. – Пес Максим снова крепко затянулся и продолжал. – Однако, стоит им попасть в ситуацию, где либо ты, либо тебя, и все сразу становится ясно и понятно. Такова неотъемлемая черта человеческой натуры. Ибо есть человек – ни что иное, как обычный зверь, разве что говорящий и мыслящий… – Но разве звери могут позволить себе ту небывалую жестокость, присущую людям? Разве зверь станет уничтожать леса и поля, губить целую экосистему, и ради чего? Да и в схватке с себе подобными не станет зверь применять подлости и хитрости ради «более эффективного» уничтожения сил противника! – Артем начал заводиться. Истлевшая до самого фильтра, сигарета обожгла пальцы. Артем скинул окурок в стакан к собратьям, выудил новую жертву. Подпалил, нервно затянулся и продолжил. – Даже своих за людей не считаем! «Людские ресурсы»! «Потери личного состава могучей Красной армии составили…» – Будь потише. – Прервал тираду серый пес, хлопнув оставшимся ухом по щеке. – Или хочешь печатать на воображаемой клавиатуре? Быстро угомонят и выдадут все необходимые разъяснения. На некоторое мгновение установилась тишина, разрезаемая скрежетом коготков по кафелю. В помещение прошествовала горделивая цапля, едва не задевая клювом верхнюю границу дверного проема. Одно крыло ее – на перевязи, другое потянулось к Артему, выжидающе растопырив перья-пальцы. – Угостишь? – Артем, кивнув, протянул сигарету. – Понимаешь, Артем, – вновь прохрипел Максим, – лишь необходимые меры, все это. – Он обвел лапой пустоту. – Нужно убрать все сомнения из голов новобранцев и простых людей. ОНИ, враги, то есть, не ведут себя как люди. Ты хоть помнишь, что было? – Да помню я все. Все события помню. Но что уж, их теперь всех в порошок стирать? Пытать, отрезать уши, разбивать головы кувалдами? – Артем старался говорить спокойно, однако возмущение никуда не делось. – Мы лишь возвращаем им все той-же монетой. – Хриплый бас прервался очередной затяжкой. – Что ж ты предлагаешь, закрыть глаза и смириться? Оставить людей на произвол судьбы? Пусть и дальше режут мирняк, да кричат о чистоте? – Не знаю я, что предложить? – Растерянный Артем глядел на Максима как-то грустно и отчаянно. – Но ведь получалось раньше. Лечь перед колонной марширующей армии так, что лошади вставали на дыбы и дальше идти отказывались. – Ты думаешь, что сейчас бы это прокатило? Представляешь, сколько народу поляжет? Всех перебьют. – Но что же тогда получается? – не унимался Артем. – Человек есть насилие? В насилии рождается, насилием кормится и в насилии же обращается в сирый прах? За окном – серый холодный мартовский день. Небо заволокло тучами. По улице медленно плелись серые грустные люди, проносились туда-сюда машины скорой помощи, отвозя в реанимацию всевозможных алкоголиков с белой горячкой, инфарктников всех сортов и размеров, гипертоников, наркоманов, солевых и не очень, и, по разным причинам, неудавшихся самоубийц. И не было в этом дне никакой зримой надежды ни на завтрашний день, ни, тем более, на нынешний. Моросил дождь, стекая потоками по крышам больничных корпусов, переполняя сточные канавы, затапливая все тех же серых грустных прохожих. В общем, разверзлись хляби небесные. А трое все продолжали курить в пустом туалете. Цапля, вдохнув небольшую порцию дыма, быстро и резко, как бы желая уменьшить муки белого скопления горящих листьев, вдруг произнесла, так же быстро и слегка невнятно: – А вот не скажи! Ведь человек есть ничто без веры. Артем, смутившись, спросил: – Так верований столь много, что и не сосчитать. Как вера может быть главным атрибутом человека, когда не понятно, какая из них истинна? Должно же быть что-то одно. – А вот не скажи! – Ответила цапля. – Веры, по сути, очень похожи между собой. Каждое вероисповедание сводится к своду правил, которые определяют базовые принципы существования человеческого общества. Не убей, не укради, не пей воду, неизвестно откуда; не суди, да не судим будешь… – Но не сводят ли подобные суждения к примитивизации человеческого сознания? Опять же – «не суди»? То есть человек должен игнорировать чужие поступки в угоду собственной безнаказанности? – Не понимал Артем… – Скоро обед… – произнес пес. Из коридора послышался запах еды, загремела тележка раздатчика. – Не-е-ет…Эта фраза лишь говорит о необходимости думать прежде, чем просто так осуждать, понимаешь? То есть, о взаимности применения законов. Ведь если ты осудил человека за кражу, будь готов к тому, что и тебя осудят за нее, если учудишь нечто подобное. Вот и вся суть. – Но ведь за религию постоянно идут войны! Говорят эти проповедники, что «ИХ» Бог – ложный, что «НАШ» – истинно верный и правильный. «Убейте неверных, и будет вам высшая милость Господня! А в смерти ожидает вас тридцать девственниц в раю. И да познаете вы высшее блаженство, покарав неверных, придав их огню, ниспослав в геенну огненную!» Эти слова возвращают суть человека к насилию. – Это тоже не совсем верно, Артем. – Цапля грустно вздохнула. – Религия – это инструмент войны. Не из-за религии, в первую очередь, они ведутся. С помощью веры высшая власть способна замотивировать народ, дать стоящую «причину». Ведь не пойдет крестьянин бить морду соседу ради новых пахотных земель для своего феодала или ради нефти. А вот за религию, пожалуйста. – Грустная улыбка. – Но, по сути, каждый воспринимает по-своему. – Произнесла цапля, затягиваясь дымом и демонстрируя перевязанное крыло. – Мне думается, что вера говорит о жертвенности. Ради других стоит не жалеть живота своего. Вот я, – легонький мах поврежденной конечностью. – хотел принести себя в жертву принести, понимаешь? Ради всех на земле. Да вот, только руку отняли, да и ту, наверное, восстановят. Жертвенность – вот что главное. Не ради себя, ради других. Вот, что есть человек. Вот она, суть его. Артем посмотрел на собеседника и понял, что тот и впрямь верит в свои слова. Той детской, непорочной уверенностью и доверчивостью, что не требует никаких доказательств, а просто знает. Вот только цапля была такой одна, а сколько еще других представителей различных идеологий и верований ходило по земле? И все имели свое мнение, свой уклад жизни, свои взгляды. – Евгений, мне понятна ваша точка зрения. Хоть она и радикальна, но все же приятно знать, что существуют люди, способные к настоящему состраданию. Однако много ли таких еще? Ведь большинство диктует общий курс. И он, пока еще, говорит об одном: « Презирай чужих, заставь их подчиниться твоему Богу, отдать свои территории и ресурсы всеми возможными способами: не жалея своих, сталкивая врагов между собой, изничтожая их тысячами и миллионами»… – А ты, Артем, хочешь, чтобы «уничтожили» тебя или твоих близких? «Там», я уже говорил, либо ты, либо тебя! – Максим начал слегка заводиться. Из отверстия в единственном ухе потекла тонкая струйка бурой густой крови. – Как ты бы поступил, если бы увидел то же, что и я? Если бы посмотрел на товарища, которому ногу по колено оторвало, оставив лишь обугленное мясо и торчащие обломки костей? Что ты сделаешь, когда враг на твое пузо направит ствол? Выстрелишь первым, вот что. Артем закурил в третий раз и спокойно, отрешенно сказал: – Нет, не выстрелю. Не смогу. Не имею я право жизнь отнять у человека. Пусть на разных сторонах, но у него тоже жизнь своя есть: близкие, друзья, семья. Да, я согласен, бывают исключения, но «там» все равны, что ли. Хотя и с этим можно спорить, но не могу я жизнь отнять. – Не зарекайся, Артем. В определенной ситуации ты можешь повести себя совсем по-другому. – Грустно ответил пес Максим. – Тем более, – Вставил свои пять копеек Евгений, – Ты найди ответ для себя. Не смотри на большинство, а возьми свой курс. Это ведь твоя жизнь, не всех остальных. Поступай так, как хочешь, чтобы поступали все. – Обе-е-ед! – донесся громогласный клич из коридора. Со словами: «Ладно, мы пошли», пес с цаплей удалились. А Артем остался стоять в туалете, глядя в серый и холодный весенний день, такой грустный, печальный, безнадежный и безответный. «Неужели, человеческая природа была, есть и будет – сплошь насилием, ложью да ненавистью к ближнему своему? Неужели это и есть двигатель науки, искусства и разума? Человек – есть стремление к власти и превосходству. И нет ничего, что может это заменить?» Сигарета подходила к концу своей жаркой пылающей жизни. Артем печально глядел на умирающий окурок. Внезапно к окну с обратной стороны подлетела крошечная синичка и стала бить клювиком по стеклу, бодро и незатейливо, со всем счастливым птичьим рвением. Артем коснулся стекла со своей стороны, как бы пытаясь дотронуться до синицы. Птичка прекратила стучать и всем своим крохотным желтоватым тельцем прислонилась к Артемовой руке. Оба стояли так несколько долгих мгновений, после чего синичка оживленно и громко защебетала. В тот же миг тучи рассеялись в одном крохотном месте, озарив пару кружком солнечного света. Артем широко улыбнулся, с надеждой глядя в весеннее, пока еще серое, небо, помахал синичке и отправился на обед. Ему показалось, что он нашел свой ответ…