Bench

Он поднимает взгляд от последней страницы рапорта на мониторы. Давится ругательством, зажмуриваясь, прежде чем посмотреть нормально. Там ведь даже не порно. Хотя... зависит от точки зрения. В точке зрения Рамлоу шесть с половиной футов смерти и непредумышленной эротической провокации. Блядский боже. Брок откидывается на спинку стула, чуть смещает бёдра. Просто потому что. Солдат там, в зале, за парой стенок, растянулся на длинной кожаной скамье и жмёт от груди что-то около полутора тонн. Рамлоу подкручивает зум, попутно пытаясь вспомнить хоть какую-нибудь молитву. Барнс там уже шестой час, первые два, пока он просто бегал, всё было отлично, его размеренный шаг по дорожке даже успокаивал. Он и сам, кажется, спал вообще эти два часа. Когда он перешёл к разминке, Броку стало сложнее. Рапорт начал обрастать странными, далёкими от протоколов и бюрократии, формулировками. Теперь — пришло время молитв. Рамлоу оглядывает зал, просто для порядка — он пуст, на всём этаже только они двое, и гости здесь бывают редко. С обречённым вздохом он наконец смотрит на Солдата. Да боже ж блядь. Ничего такого ведь, на сторонний взгляд, ну ничего же такого. Но Рамлоу сам себе кажется проклятым, потому что он загорается. Он оглядывает узкие белые стопы, жёстко упёртые в пол по бокам скамьи, чёрные плотные обмотки так и не сняты после отработки ударов, и, если Рамлоу ещё увеличит зум, если приглядится, то увидит, как пульсирует наполненная вена на перетянутом тканью подъеме. Если он войдёт в зал… Пока — он видит, как слегка поджимаются пальцы на стопах Солдата в ответ на каждый подъём штанги. И у Брока сводит зубы. Он тащит взгляд выше, рефлекторно сжимая кулаки, помня, как идеально ложатся в ладони вот эти широкие коленные чашечки, как щекотно можно обвести их большими пальцами, как стянутся все мышцы в бедре и голени, если прижать поцелуем струну сухожилия с внутренней стороны сгиба. Тонкий бесцветный трикотаж натягивается на бёдрах согласно напряжению мышц — на поднятии штанги бёдра слегка расходятся, лишь немного увеличивая угол — этот умопомрачительный угол от паха до согнутых колен — повторяющийся систематически акцент, да, невольный, да, это физика, да, да, но. Подкорково это воспринимается приглашением, той же чертовой провокацией — сюда — положи ладони, сожми здесь, расширь, раздвинь угол ещё, чтобы хватило места впаяться в него, устроиться… Блядь. Да блядь. И это не самое страшное, вот это инквизиторское заигрывание пыточной камеры, нет, самое страшное — различимые тёмные пятна по швам тонких штанов, по сгибам коленей, по треугольнику паха. Тёмные влажные пятна. И тактико-технические характеристики чёртовой тряпки не оставляют ни малейшего шанса на то, что под ней, там — есть что-то, кроме тела Барнса. Рамлоу приваривается взглядом к мягкой линии его расслабленного члена и едва не взвывает. Пот, впитавшийся в ткань, делает тени глубже и тяжелее. /ощутимее/ Язык сводит судорогой в высохшем рту. Брок выругивается, раздирает ширинку штанов, быстро, проклиная всё, выправляет стоящий член, всю силу воли перелив в собственные пальцы, чтобы не прикасаться к себе дольше критически необходимого. Застёгивается обратно, не сразу попадая болтом в прорезь на поясе. Трижды блядство. Он не станет дрочить тут, подглядывая, как воруя у самого себя. К чёрту. Он глотает горький остывший кофе, смывая густую от жажды слюну, и смотрит. И смотрит. На масляные мокрые блики по голому торсу Солдата. Под спиной на скамье наверняка мокро, наверняка в пупок натекло терпкое солёное озерцо, капли скатываются между бугрящихся грудных мышц, — блядский господь, как бы смотрелся на нем пирсинг сосков, — собираясь в яремной впадинке и под ключицами, переполняясь, стекают, огибая преграду костей под плечи. С висков скользят к затылку, впитываясь в густую тёмную гриву, рассыпанную свободно по скамье. Рамлоу зажимает язык зубами, сильно, до боли. Замечает едва уловимое изменение в скорости движений — Барнс скоро закончит со штангой. Оставит эту чудовищную тварь на полу, протрёт скамью и уйдёт в душ. А Рамлоу останется дописывать рапорт. Должен остаться. Да к дьяволу всё. Его выносит из помещения в пару движений, дверь в зал он почти сметает, даже если делает это тихо. И застывает на пороге столбом внезапной нерешительности. Мониторы щадят, мониторы — суть сострадания к проклятым. Реальность жестока в полном своем объёме. Он подходит к скамье с бесполезной бесшумностью, Солдат всё равно его слышит, конечно же. Скорее всего, он его /чует/. С каждым шагом руки начинают трястись сильнее — Барнс замирает, уложив штангу на рога, поворачивает к Рамлоу лицо, приподнимая бровь в безмолвном вопросе. Брок может только мотнуть головой. Все его ответы, все его слова — на солёном дне мягких теней в углу грудной клетки Солдата. Он перекидывает ногу через его разведённые бёдра, мельком на краю мысли благодаря свои колени, что получается не рухнуть подкошенным и раздавленным, какой он есть сейчас. И тянет иссушенные руки к мокрому животу, скользя пальцами по твёрдым тугим мышцам под горячей кожей. И дышит им, его солёным, раскалённым, железным запахом — это всегда запах льющейся крови, щедро сдобренной перцем, ебаный господь. Солдат пахнет жестоким убийством, эпицентром боя, взрывчаткой. И Рамлоу гнёт над ним, раскинутым, замершим в ожидании, склоняет, и он втискивает ладони под давидов изгиб поясницы, и трётся щеками и висками о его живот, раскрытыми сухим ртом собирая натёкший пот. Едва не рыча от жадности. Вылизывает пряную кожу, тянется выше, прихватывая зубами плоский жгут грудной мышцы, разглаживает языком. Добирается до соска, обнимает губами, вминая пальцы в спину между ребёр, тащит ближе к себе, и втирается пахом в пах, сжимая бёдра Солдата своими. Выстанывая отчаяние, когда металлические пальцы стискиваются на загривке и тянут вверх. Барнс поднимает его вот так, за шкирку, поднимаясь сам, тягуче и плавно, жарко выдыхая Броку в рот. У него глаза почти чёрные, под слипшимися ресницами — кромешная тьма. И у него охренительно крепко стоит, чертов модификант с его скоростью реакций. Рамлоу толкается бёдрами ближе, пытаясь достать растравленным солью языком до его губ. И тут же замирает мгновением, когда Солдат зажимает ему рот живой рукой, мягко сдавливая челюсти. И Брок едва не кончает прямо так, вот просто от этого, от его взгляда, от жёсткой хватки металлических пальцев на заднице, от ощущения жаркого твёрдого стояка, прижатого к его собственному члену сквозь слои блядских тряпок, от густого, перечно-кровавого запаха, хлынувшего в глотку с зажавшей голодную пасть ладони. И он лижет эту ладонь под витками мокрой насквозь обмотки, чувствуя в ответ на движения языка — ритмичное сжатие бионических пальцев. Он дёргает головой, зацепляя зубами ткань, отпуская сразу, чтобы натянуться освобождённым ртом на твёрдые пальцы, сосёт сильно, обласкивая языком жёсткие, чуть опухшие подушечки, стонет горлом от концентрации железистого вкуса перегретой кожи, мягко, медленно лижет нежную выемку между костяшками, стонет, закрывая глаза, не выдерживая прямого взгляда Солдата. Где-то за шумом крови в ушах слышит, как трещит разрываемая джинса, потом чувствует — давление металлической ладони на член и первое прикосновение горячего вибраниума к тонкой коже ствола. Солдат захватывает его член беспощадным кольцом, и это почти больно, это на тонкой, острейшей грани, той, которая вскрывает горло полноценным стоном. Брок вцепляется обеими руками в мокрые волосы на затылке Солдата, распахивая глаза в режущем кайфе, и двигает бёдрами, втираясь, протаскивая раскрытую головку члена по сомкнутым гладким фалангам. Барнс отнимает руку от его рта, языком снимая с губ невольный опустевший стон, и Рамлоу вылизывает с него прохладный привкус изотоника, и по эффекту это как сухой мартини после водки. Подъязычье стягивает как в узел, Барнс прикусывает его нижнюю губу, Брок притирается ближе, грудью к груди, ненавидя свою неснятую футболку, стаскивает руки по влажной жаркой шее вниз, оглаживая плечи и грудь, спеша дотянуться до его члена, прикоснуться к нему, прочувствовать полнее, сейчас, ну же. Но Солдат вталкивает ему между губ короткое ‘нет’, сжимая кольцо пальцев под головкой члена. И быстрее, чем Рамлоу может хоть как-то отреагировать, звучит рокочущее приказывающе ‘кончай’ — длинным сотрясающим движением руки — из-под головки вниз и обратно. И Рамлоу подчиняется. Сладким острым электричеством протягивает, как ударами кнута, от колен до крестца, с встречной волной, плеснувшей из кончиков сведенных пальцев, вжатых под лопатками Солдата до грудины, и рухнувшей в живот. Он с силой сжимает челюсти на взъёме барнсова плеча, чтобы не заорать, потому что это внезапно сильно до боли, слишком быстро и слишком много, и его крупно встряхивает, размазывая долгим откатом по груди и коленям Солдата, когда тот отпускает его, нестерпимо нежно придерживая под поясницу. Брок нехотя разжимает зубы, зализывая глубокий краснеющий след, отклоняется на поддерживающие руки, ловит угольный взгляд, даваясь истлевшим на языке комментарием. Стаскивает взгляд вниз. И едва не отключается, когда остатки крови снова пытаются обрушится из мозга в член. Потому что у Барнса всё ещё стоит. И полосы спермы сползают в те же впадины, откуда Рамлоу вылизывал его пот сколькими-то минутами назад. И его клонит бесконтрольно обратно — к еще влажной коже /уже — иначе/, и он скулит охрипло, снимая языком с соска мелкую каплю собственного семени. Барнс оттаскивает его /опять/ зажав затылок, целует глубоко, медленно-яростно, и шепчет на ухо — дьявол над левым плечом: — Душ. Мы не закончили.