do i make you feel sick?

по каждому миллиметру тракта распространяется прожигающий холодок и внутренние ткани расбухают легкостью, вознося гето вверх, словно воздушный шарик – каждый ее шаг ощущается, будто она ходит по планете без атмосферы и притяжения. для нее ничего больше не существует, и в ней не существует ничего – все, что она видит – протянутые два пальца, будто ангел с картинок манит ее в ясно-синие небеса, но только вот это годжо, и поэтому, вместо того, чтобы взяться за плоть ладони и проследовать в светлый мир, она открывает рот. сперва для того, чтоб сказать: – во мне ничего не было. затем – чтобы сдаться и доказать это. он давит на ее пухлый высунутый язык до тех пор, пока она не увидит бога в своей голове и не услышит псалмы летящих на землю звезд. горькая грязь цвета зацветшего водоема вырывается из ее нутра, украшаясь капельками крови. желудочные соки гето пусты и невинны, не опорочены углеводами, сахарами, жирами – вообще ничем. – я же тебе говорила, – давит она, как слезы из углов глаз, хватаясь за хриплое горло. годжо говорит «доверяй, но проверяй», пожимая плечами и вытирая пальцы в слюне и желчи об свои собственные штаны – и гето приятно, что ей не брезгуют. «ведь, в конце-концов, это я несу за тебя ответственность. ты не можешь следить за этим самостоятельно, правда ведь?». если он спустит ее с поводка – что с ней произойдет? сознание помутнено и это ощущается даже вполне приятно. ее мозги напоминают синтепон, сбитый в плотный, но мягкий комок. ее ноги будто бы у плюшевой игрушки по ощущениям, а по виду – иглы английских шпилек. она стоит на коленях, на коленях рябая сыпь вмятин от ковролина. дышать тяжело. это напоминает ксанакс. что с ней произойдет? жмурит монолидные глаза сильнее. она не смогла взять над собой верх еще ни разу в жизни. комок противоречий, будто комок ее одичавших бесполезных органов жкт, застаивался на мясных рядах ее тела, покуда она справлялась («справлялась») со всем сама. теперь это было бестолку. это было ненужно, не важно и не необходимо – ее вели к цели, ее лишали возможности сделать что-то не так, как надо, ее привязали к себе путами прочнее любви и дружбы – ей стало легко, ее душе стало так же легко, как и ее желудку. ей даже разнуздать себя больше не позволят – и от этого хорошо. она под защитой. она в хороших руках, наглаживающих грудную клетку так приятно, будто ребра могут разверзнутся и впитать тепло прикосновений жарко-красным нутром. по коже идут мурашки, в репродуктивных органах копошатся личинки бабочек, сроднившихся с замогильными червяками – ей приятно, что ее цикл не возникает девятую неделю, ей даже приятно что она слабо чувствует возбуждение – ей нравится, когда это неважно. для нее ничего больше не существует и она не несет за себя ответственности, не несет за собой обязательств – красивая кукла, с которой не играют в чаепитие, вот и все. годжо поднимает ее на руки, будто котенка. скорее всего, он говорит «я уберу за нами», но в ушах звенит, голос на писклявых радиопомехах. она рада, что он заставил ее вырвать – наверное, ее больше не вырвет на него теперь. – ястранносебячувствую. он смотрит? – ястраааерочккбычувячивуб. он ? поток дыхания через нос прохладно щекочет ее мозги. все, что с ней дальше произойдет уже не в ее руках – как и она сама.