***
У Джисона болит голова. Он упал, когда пытался сбежать в лес и вражеский альфа тащил его обратно на поляну. Джисону панически страшно, потому что он никогда прежде не сталкивался с ситуацией «вашу стаю уничтожили, и жуткий хрен с запахом горелых спичек осматривает вас с головы до ног». Джисон собирает смелость в кулак и решает, что альфы — они и в Африке альфы, а значит, надо ему дать, чтобы он потом дал тебе. Даже если это «дал» о возможности дальше жить. Джисон смотрит на окружающих омег, даже сквозь страх в них просачивается отвращение к нему, и он решает, что была не была: не жили прилично, не надо и начинать. И, подавшись вперед, падает перед альфой. — Забери меня, я смогу отлично тебя удовлетворять. Все, что хочешь, забери меня. И альфа тоже говорит. На их, на северном. Джисон думает, что согласие. Джисон надеется, что обойдется отсосом хотя бы сегодня. Джисон боится потерять малыша, но еще больше боится собственной смерти. Минхо ведет его через поселение в дом на окраине. Хан осматривается, залетает в горницу и прямо так прыгает на кровать, потому что ноги не держат и хочется быстрее закончить то, что будет начато. Он приподнимает руки, приглашая альфу поближе, у того округляются глаза. Джисон обнимает альфу за талию, прижимаясь головой к животу, а после опускается ниже, потираясь щекой об пах. Воняет пиздец. Даже через штаны. Сглатывает рвотные позывы. В животе бурлит. Он сам стягивает с альфы штаны и берет в рот, пытаясь не блевануть от запаха грязной плоти и крови. Минхо пытается выбраться, но Джисон удерживает, что есть мочи. Нет. Он не готов к полноценному сексу. У него там еще с прошлого раза не зажило. Живот болит. Когда альфа кончает, Джисон глотает. И блюет. Минхо относит омегу в баню и сам моет. У Джисона сил нет. Они ложатся вместе в постель, и альфа обнимает за талию тяжелой рукой. Джисону трудно дышать. Но он смиренно терпит. Благо этому за девятнадцать лет научили.***
В отличие от односельчан, Ли, уходя из дома, пленника не привязывает и на цепь не сажает. Он думает, что у мальчишки хватит мозгов не пытаться сбежать. Что с ним сделают дозорные, если поймают, думать не хочется, да и в действительности правильно сделают. Но Минхо понимает, что омежка переживает потерю знакомых и близких и на эмоциях может сотворить дерьмо, поэтому все острые предметы убирает под замок. Не хочется вернуться домой и увидеть труп. Не хочется получить перо под ребро. Ничего не происходит. Омежка, кажется, даже по дому в его отсутствие не ходит. Ничего не трогает, ничего не делает, но все равно вызывает беспокойство. Когда Минхо подходит к нему и пытается заговорить, он лезет в штаны, и заканчивается все тем же, чем в вечер их знакомства. Не то чтобы Минхо не нравилось. Просто это не то, что он планировал. Хотелось общения, домашней еды и не чувствовать себя одиноким и использованным. Не получалось. К исходу недели Минхо впервые задумывается о том, чтобы омегу одеть. Выдает ему свои старые вещи и наблюдает за примеркой. Штаны из-за пуза садятся хорошо, рубашка настолько большая, что оголяется плечо. Когда Минхо тянется перетянуть ее в другую сторону, омега падает на колени. Ли не дается, поднимает его и сажает на кровать. Эта сумасшедшая нимфомания начинает злить. Он перекидывает мальчишку через плечо, потом задумывается о пузе и берет на руки так, чтобы не давить на живот. И оттаскивает его к Сынмину, чтобы тот проверил и эту гиперсексуальность излечил. Сынмин долго на него смотрит, а после велит снять штаны. Омега, когда к его брюкам тянутся руки, начинает рыдать и вырываться, мертвой хваткой вцепляясь в штаны. Но альфы сильнее. Сынмин держит за ступни, мешая бить ими по спине Ли. Сам Минхо руки омеги скручивает и штаны вниз дергает. Судя по треску — рвет. Джисон закрывает глаза руками и ревет, но ноги для осмотра раздвигает. Когда Сынмин подходит ближе, Хан открывает глаза, хватается обеими руками за ладонь Минхо и начинает ластиться, а после и целовать пальцы альфы. Сынмин, замечая это, говорит: — Ты же знаешь, что Хван вырос на юге? Он знает их язык, обучает пленников нашему. Запиши своего, как заговорит — объяснишь, что ты странный старый хер, который не любит, когда ему сосут. После Сынмин отступает, и Минхо помогает резко утихающему омеге надеть то, что осталось от штанов. Ким дает мазь. Говорит смазывать задницу и что мальчишку хорошо так отымели не так уж давно. Минхо кивает. Он и по запаху это чуствовал. — Мне бы еще пузырек, чтобы проблему решить, — говорит Минхо, указывая на пузо омеги, тот переводит взгляд с альфы на альфу и хлопает пушистыми ресницами. — Поздновато, — замечает Сынмин, но бутылек передает, — могут быть проблемы.***
Той же ночью Минхо ставит его в позу раком, и Джисон не сопротивляется, потому что после дневной истерики сил нет, да и долго он оттягивал. Не дай боже альфа решит избавиться от его бесполезного рта. Он правда испугался, что его возьмут сразу двое. Не то чтобы в жизни Джисона такого не было, но тогда он не носил щенка. После этого кошмара отдаться одному не казалось столь ужасающим. Но альфа его не трогает, смазывает мазью и похлопывает по заднице, мол, ложись. Джисон слушается. Альфа ложится сзади, прижимается хером, крепко сжимает в объятиях и заставляет трястись от страха в пугающем ожидании. Через полчаса за спиной раздается храп. Джисон наконец выдыхает. Утром его снова вытаскивают из дома. На этот раз он передвигается на своих двоих, и они идут по улочке меж домов к самому центру. Там их встречает высокий бета с едва уловимым запахом вчерашнего альфы. Он представляется Хёнджином. Говорит на южном и даже угощает чашечкой чая. — Я сам с юга, — говорит Хван, — но сбежал на север. Тут лучше. Спокойнее. Джисон кивает. Ему все равно, он не так привязан к родине, чтобы обвинять другого в предательстве. Омега пьет чай с клубничным вареньем и слушает. — На юге бетой было невыносимо. — продолжает Хёнджин, а после улыбается хитро, — омеге, наверное, проще… — Я шлюха, — перебивает Джисон, — батя хотел альфу, хозяйство, наследие и прочие песни, а папаша долго не мог понести. По итогу родил и помер. Оставил на свете только меня, омегу. — Я соболезную, но… — Батя воспитывать не захотел, оставил соседям, якобы на торговлю в соседскую деревню собирается, да только с концами исчез. Соседям я нахуй не сдался, вот и попал в общую комнату, а там уж каждый сам за себя. Мелкий милый был, подкармливали, а как вырос — хочешь жрать, умей вертеться. Или сосать. Сосать бывает проще, чем вертеться, — Джисон залазит грязными руками в общую миску с фруктами и цепляет виноград. — Потом залетел, пошел к главе просить, чтобы альфа замуж брал. Последний мой не так уж плох был. Драл жестко, но охотник хороший. А мне отказали. И той же ночью ваши ворвались рвать глотки. — Джисон, мне… — Да забей, я не в обиде, скорей всего меня Ханёль сам головы лишил бы за такие трюки. Мне, может быть, ваши жизнь спасли. Еще б дальше ее сохранить. — О Минхо много слухов ходит, — кивает Хван, присаживаясь на стул напротив и грея длинными ладошками руку Хана, — но Сынмин считает, что он не так уж плох, как говорят. Они росли вместе. Он один из лучших охотников и… — И тоже мной недоволен, — замечает Хан. — Да, поэтому ты будешь приходить ко мне с другими омегами и учить язык, а еще… Мне по секрету сказали, в общем, прекращай сосать и начинай готовить. — Я не умею. — Что? — Готовить не умею. — А что умеешь? — спрашивает Хван, отпуская его ладонь. Он выглядит действительно удивленным. — Сосать. — Ну яйца-то поджарить сможешь? — спрашивает Хёнджин. Хан задумывается на мгновение, а после кивает. С яйцами он уж как-то справится. Днем возможности не предоставляется, альфа уходит, как только они возвращаются домой. Поэтому Джисон действует ночью. С трудом выбирается из объятий Ли, спускается к ногам и вызволяет член Минхо из трусов. Он сосет как обычно, а после принимается за яйца, целуя и полизывая, даже пытается взять их в рот, но не получается. Они у Минхо не маленькие, как и член. Вдруг сильная рука хватает его за волосы, оттягивая, и Джисон, чуть было не прикусив член, отстраняется. Альфа орет. И рычит. Джисон ревет от страха. На нем давненько не использовали доминантный голос, притом прижимая лицом к кровати и скрутив руки за спиной. А после по заднице прилетает ремнем. Один раз. Пять. Десять. Когда он начинает орать от боли, Минхо перестает. Отбрасывает ремень в сторону, достает мазь Сынмина и смазывает ей не внутри, а по красным полосам поверх задницы. Следующим утром Джисон Хёнджину жалуется, что его советы нихрена не работают и только вредят. — Ну возможно яиц недостаточно, — говорит Хван, — нужно что-то посерьезнее… И Джисон с ним согласен, поэтому старательно смазывет себя половиной той самой мази и ночью седлает Минхо, проникая его членом в собственную задницу. Проснувшийся Минхо не орет, не ругается и не бьет. И может, Джисон ловит галлюцинации, потому что альфа, прикрыв ладонью глаза, плачет. Их связывает узел. Минхо притягивает Джисона, укладывая его на себя, и чмокает в височек. Хан на нежность отвечает смазанным поцелуем в подбородок. Минхо это, очевидно, нравится. Он гладит омегу по волосам и спине, а после меняет их позу, чтобы не сдавливать беременный живот. На бочке действительно удобней. Он ласково говорит на северном, Джисон ни черта не понимает, но улавливает интонации и наслаждается звучанием. Так он и засыпает. А утром Минхо хлопочет на кухне, жаря мясо. Джисон сидит рядом и коряво чистит картошку, отрезая от нее огромные куски. На юге, во время дежурств по общей комнате, Джисона за такое били, но Ли молчит и довольно улыбается. Время от времени его рука опускается на макушку Хана и шерудит его волосы, лаская. В обед Минхо добавляет несколько капель из бутылька. Джисон ест и выблевывает все, что сьел. Минхо не уверен, что отвар подействовал, но больше не дает. Держит омегу за лоб, чтобы в нос блевота не затекла, помогает умыться. Каждое утро они вместе готовят завтрак. Минхо отводит его заниматься к Хёнджину, а после они вместе обедают — за исключением тех дней, в которые альфа уходит на охоту или дозор, — потом они вместе ужинают и ложатся спать. Иногда занимаются сексом. Альфа сам тянется, целует, прижимает к кухонным тумбам или кровати, усаживает его, а после неумело Джисону отсасывает. Раньше об удовольствии Хана не особо задумывались. Он ценит то нежное отношение, что получает от Минхо. — Спасибо, что взял нас с дитя, Минхо, — говорит Джисон заученную с Хёнджином фразу. — Мы тебе быть благодарным и любить тебя. На душе у Минхо скребутся кошки, и он хочет надеяться, что отвар не подейстует. Он видит, как Джисон поглаживает живот. Он слышит, как Хан общается с ребенком. Он чувствует, как омега его ждет. И живут они, можно сказать, счастливо целых четыре месяца. А после ребенок рождается. Мертвым. И Джисон, кажется, умирает вместе с ним. Он больше не улыбается. Не обнимается по ночам, не переплетается с Минхо ногами, греясь об альфу. Ни щебечет на смеси северо-южного, рассказывая Ли сказки и истории. Не учит язык. Не приходит на кухню и даже не сосет. Минхо по Джисону скучает. Минхо чувствует вину. Минхо ненавидит себя, когда заказывает маленькому омежке маленький гробик, копает на заднем дворе могилку и хоронит дитя. Он хочет вернуться в прошлое и не совершать ошибку. Он хочет думать, что Джисон выблевал отраву и смерть ребенка не его грех. Но не может. Минхо извиняется перед Джисоном, хотя и не уверен, что тот понимает. А потом Сынмин на празднике в честь года после уничтожения южной стаи ляпает что-то из серии "клин клином вышибают", и Минхо осеняет идеей. Он берет Джисона с узлом столько раз, сколько требуется, чтобы его запах изменился. Хану, кажется, все равно на то, что с ним делают. Как и на то, что он снова беременен. Но все меняется после того, как Хёнджин рассказывает ему историю о перерождении души младенца и о том, что этот малыш решил обязательно родиться именно у Хана. Меняется после того, как у них с Минхо рождается крепкий бета Минхек. Меняется после того, как Минхо обещает всегда беречь и заботиться о них. Меняется так, как может поменяться. А летом Джисон с Минхеком, забрав денежные накопления Минхо, сбегают в неизвестном направлении.