Прозит, капитан

      Весна в этом году выдалась странная, будто до этого спала полвека, и теперь растерянно озиралась по сторонам, не зная, что делать. Город то скрипел под холодным резким ветром, то тонул в дождях, то жарился под горячим солнцем, которого не ждешь от этого времени. И люди вокруг были под стать погоде: вчера спокойно ходили по улицам, а уже сегодня, ошалелые и дикие носились, сломя голову.       Один такой, собственно, и испортил табличку, выставленную на тротуар. Отполированная на совесть, покрытая темной морилкой, теперь она валялась на брусчатке вниз надписью. Художественную ценность надпись несла минимальную, но в ровные строгие буквы было вложено слишком много труда, чтобы оставлять вот так.       Леви Аккерман косился на табличку через окно и недовольно поджимал губы: по-хорошему, нужно было выбраться наружу — поднять, стереть уличную пыль и поставить на место, вот только делать этого совсем не хотелось. По-хорошему, делать не хотелось вообще ничего. Вчера бы он выписал самому себе подзатыльник, засучил рукава и принялся за работу, но сегодня — увольте. Сегодня хотелось просто пересидеть. Как-нибудь перетерпеть этот откровенно поганый день в тишине, закрыть за собой дверь и поскорее добраться домой.       Леви отвернулся и поморщился: насколько жалким, должно быть, он выглядел со стороны. К счастью, сидел он в абсолютном одиночестве, и наблюдать хмурую физиономию было некому. Нерелигиозный Аккерман мысленно помолился, чтобы так и осталось — перспектива слушать очередную унылую историю от незнакомца не радовала. Больше всего хотелось крепкого чая и покоя.       Но, как обычно водится в таких случаях, план переждать полетел ко всем чертям — ровно тогда, когда в чайнике распустились темные листья, а по комнате разнесся запах мяты. План летел к чертям по четкой схеме: сначала раздался стук в дверь, затем звон дверного колокольчика, а после — тяжелый вздох раздражения с щепоткой ненависти.       Ненависть, к слову, бывает разная. Есть простая, например, к несправедливости мира или неряхам. А есть совершенно нелогичная, основанная, скорее, на тонких ощущениях. Леви на дух не переносил звон дверного колокольчика. Звук был, в общем-то не таким уж и паршивым: стандарно-мелодичный, не тихий, но и не громкий. И все же было что-то в этом колокольчике странное, неприятное. Непонятное. Леви ненавидел то, чего не мог понять.       — Есть кто-нибудь?       Этот вопрос тоже был стандартным и вписывался в схему.       — Кто-нибудь есть, — прокашлялся Леви, обозначая свое присутствие.       По дощатому полу зацокали тонкие каблуки, и под этот, тоже весьма неприятный для Леви звук, к столу приблизилась молодая женщина. Аккерман окинул незваную гостью быстрым взглядом и устало потер переносицу.       — Мы не занимаемся изменами, — бросил он, возвращаясь к своей чашке. — Обратитесь в контору через квартал.       — С чего вы взяли, что я пришла к вам по такому вопросу? — незнакомка свела брови. — Я еще ничего не рассказала… В конце концов, я даже еще не представилась. Как и вы, кстати.       — С того, — буркнул Аккерман: — Такие женщины, как вы, обращаются к таким, как я, только с подобными делами.       — Такие женщины? — голубые глаза недобро заискрили. — И какая же, по-вашему, я женщина?       — Молодые, обеспеченные, — усмехнулся Леви, наливая заварку. — И крайне раздосадованные. С покрасневшими глазами и синяками после бессонной ночи. Полагаю, об измене вы догадались вчера вечером. И до утра плакали, торгуясь с собой: показалось или нет? Дам бесплатный совет. Обычно, если что-то кажется, то, скорее всего, так и есть. Вам не обязательно доставать из своей дорогой сумочки дорогой кошелек и выкладывать ищейкам деньги, чтобы уличить ухажера в предательстве. Доверие уже разрушено.       Аккерман смотрел на чайные листья и ждал стука каблуков и поганого звона колокольчика, а затем — такой приятной и чрезвычайно необходимой тишины. Он сказал ровно столько, чтобы избавиться и от ее присутствия, и от ее рассказа. Но, вопреки ожиданиям, она молчала. Леви невольно перевел взгляд: незнакомка только задумчиво щурилась, прикусив губу. А после, уже совсем неожиданно, усмехнулась. Низкий, чуть хрипловатый смешок мигом потеснил цокот каблуков в личном списке нелюбимых звуков Аккермана — над ним смеялись. Открыто.       — Мне действительно стоит обратиться в контору через квартал. Вывеска лжет, — она положила перед Леви деревянную табличку с лаконичным «Аккерман и Оньянкопон. Частные расследования». — Я полагала, что иду в офис сыщиков, а не мозгоправов.       — Спасибо, — Леви аккуратно подхватил табличку и убрал под стол: приведет в порядок, когда отделается от гостьи. — Вывеска не лжет. Но в семейные драмы мы не лезем.       — Точно, — закатила глаза она. — Вам, очевидно, хватает собственных. Вот только я и не планировала просить вас о подобном.       — Неужели? — изогнул бровь Аккерман.       Опыт позволял практически безошибочно определять, что за человек заходит в их с Оньянкопоном скромную контору. Стоявшая по другую сторону стола женщина в простом, но явно дорогом синем костюме выглядела как типичная жертва измены. В ярких голубых глазах плескалась обида и усталость, а серебристые волосы были наспех уложены дрожащей рукой. Такие женщины приходят только в двух случаях — если надеются отыскать пропавшего возлюбленного или если хотят найти доказательства неверности. Но Гул отгремел пять лет назад, и все, кто потерял близких, давно смирились и оплакали горе. Остались те, кто заметил след чужой губной помады на воротнике рубашки или уловил незнакомый парфюм. Здесь, в избежавшем разрушения Эланте, иначе не бывало.              Избалованные миром и покоем, местные всеми силами боролись со скукой и специально искали повод пострадать — будто без их мелочных склок мир развалится. Не развалится — мир сильнее, чем можно подумать. Мир это доказал.       — Неужели, — поморщилась она, передразнивая. — Представьте себе, не все люди считают адюльтер самой большой проблемой.       Незнакомка оказалась куда занятнее, чем могло показаться на первый взгляд. Отсутствие набившей оскомину манерности определенно добавляло ей очков, а заявление о деле, никак не связанном с изучением спален, вызывало неподдельный интерес.       — Я Леви Аккерман. Присаживайтесь, — Аккерман указал на кожаное кресло, не без удовольствия наблюдая, как на миг округлились голубые глаза: трехпалая рука неизменно производила сильное впечатление на клиентов. — Могу предложить вам чай.       — Терпеть не могу чай, — покачала головой она, устраиваясь на краешке. — Но не откажусь от кофе.       — Кофе здесь не пьют, — процедил Леви, мысленно отнимая начисленные баллы. — Если вы пришли не с предложением копаться в грязном белье, то зачем?       — Я предлагаю покопаться вам… — гостья вновь рассмеялась, но уже горько. — На самом деле… В горе грязного белья. Но прежде чем вы скажете что-то вроде «я передумал, выметайтесь», выслушайте.       Леви, уже приготовившийся сказать именно это, тяжело вздохнул и кивнул: в конце концов, день уже был испорчен, и одна история с душком вряд ли сделает хуже. Мысленно передав привет Оньякопону, взявшему отпуск, чтобы навестить семью, Аккерман тяжело вздохнул, взял чашку и чертыхнулся — чай остыл.       — Я Лисбет Штайнер. Лиз, если хотите… Я работаю… Впрочем, неважно, где я работаю, — вздохнула уже не незнакомка. — Не знаю, в курсе ли вы, но в Эланте есть публичные дома. Вчера мой коллега по секрету рассказал, что видел в одном из таких мое фото. Как я поняла, не всем сейчас по карману оплатить ночь с женщиной, поэтому заведения придумали новую услугу — клиенту дают альбом… И время в уединении.       — Считаете подобные места омерзительными? — усмехнулся Аккерман.       — Вовсе нет, — Лисбет посмотрела так, словно это он сказал или сделал нечто гадкое. — Я не страдаю от предрассудков и уважаю любой труд. Такой тяжелый — особенно. Просто не люблю сплетни и пересуды… Но дело даже не в этом. — Она опустила голову и Леви заметил, как напряглись плечи и сжались кулаки. — За всю жизнь я сделала только одно фото подобного рода. И снимал меня любимый человек.       — Хотите поблагодарить его? — Аккерман нахмурился: ситуация складывалась действительно паршивая, но учить бывшего любовника Лисбет Штайнер манерам он не собирался — не его профиль.       Штайнер подняла голову, и Леви тут же пожалел о своих словах. Все-таки он слишком расслабился. Давно уверился в непогрешимости собственных выводов и теперь встречался с последствиями — в этот раз ошибся.       — Он погиб, — тихо ответила Лисбет. — Пять лет назад. А значит, кто-то… Кто-то, кому повезло выжить, обокрал мертвеца.       Она медленно встала, уперлась кулаками в стол и нависла над Леви. И Аккерман понял все: причину бессонной ночи, полной воспоминаний и слез; небрежный пучок, серебрившийся в слабых закатных лучах; тоску и горечь в ярких глазах. И понял, что обиды в ней не было — были боль и ярость.       — Я действительно весьма обеспечена, мистер Аккерман, — прошептала Штайнер. — И готова щедро заплатить за возвращение своей фотографии… И за поиски того, кто посмел украсть и продать в бордель вещь, принадлежавшую человеку, которого я любила.       — Это будет весьма непросто, — Аккерман почесал подбородок, мысленно намечая план: — Достать снимок — одно дело. Публичный дом не заявит о краже… Но они вряд ли хранят записи обо всех, кто продает такие фотографии. Вы уверены, что хотите именно этого, мисс Штайнер?       Лисбет только упрямо кивнула: только этого она и хотела. Перспектива прослыть проституткой явно беспокоила ее куда меньше, чем осознание — кто-то шарил в вещах ее возлюбленного, кто-то искал, чем поживиться, кто-то извлек самую омерзительную выгоду из смерти человека. Такому индивиду Леви бы врезал, не раздумывая.       — Это все равно что расхищать могилы, — твердо отчеканила Штайнер. — Подло и низко.       Аккерман вздохнул: мечта спокойно пересидеть в конторе отпуск Оньянкопона стремительно рушилась. С другой стороны, он давно не занимался чем-то действительно интересным, а случай Лисбет Штайнер буквально кричал — скучно не будет.       — Открывайте свою дорогую сумочку и доставайте кошелек, мисс, — решения Леви принимал всегда быстро. — Моментальный результат не гарантирую, но вы получите то, за чем пришли.       Штайнер округлила глаза: судя по всему, она не рассчитывала, что хмурый бледный человек за массивным столом так легко согласится взяться за ее дело.       — А мистер Оньянкопон… Он согласится? — она оглядела пустую контору, словно ждала, когда из-за стеллажа или бюро выскочит второй участник дуэта «Аккерман и Оньянкопон». — Кстати… А какую функцию вы выполняете?       Когда необходимость бороться отпала, Штайнер мигом обессилела. Защищаться и нападать больше не нужно, и она нервно крутила выбившийся из прически локон, поджимала губы и переминалась с ноги на ногу. Такое случается, когда адреналиновый шторм проходит, и долго копившаяся усталость берет верх.       — Голова или руки? — заметив поползшую вверх тонкую бровь, поспешала объяснить она. — Если люди работают в паре, один обычно отвечает за планирование, стратегию, занимается интеллектуальным трудом, если хотите, а другой — исполняет. Так вы голова или руки?       — Ноги, — ядовито усмехнулся Аккерман, выкатываясь из-за стола. — Если хотите.       — Так значит, это правда? — вопреки ожиданиям, Штайнер ничуть не смутилась. Только вернулась в кресло и с интересом посмотрела на Леви. — Вы тот самый элдиец с острова, что остался на континенте после войны?       Леви нахмурился: он перебрался в Элант именно ради того, чтобы избежать таких вот взглядов и вопросов. На побережье Аккерман четыре года слышал за спиной шепотки и беззвучные ругательства. Сколько бы деревьев он не высадил, сколько бы домов не отстроил заново, стирая руки в кровь, а шины коляски — в резиновые лохмотья. Ребелио возродился, но все осталось прежним — элдийцев ненавидели. Сильнейшего воина Парадиза — ненавидели и боялись, несмотря на откровенно плачевный вид. Поговаривали даже, что Леви Аккерман только притворяется инвалидом, а на самом деле внимательно смотрит по сторонам и собирает информацию — готовится к новой войне. И тот факт, что предыдущую он закончил своими же искалеченными руками, ничего не менял.       Элант был последней надеждой на спокойную жизнь. Аккерман не наивен — местная полиция прекрасно знала, кто именно снял квартиру на первом этаже небольшого дома на улице Родоса и арендовал помещение в Третьем Центральном переулке. Но осведомленность простой горожанки вызывала нешуточные опасения. Лишнее внимание было совсем некстати.       — Это проблема? — прищурился Леви.       — Не знаю, — честно ответила Штайнер. — А вы сами как думаете, мистер Аккерман?       — Контора через квартал все еще открыта, — пожал плечами он. — Если вам сложно работать с элдийцем в инвалидном кресле, я не буду навязывать свои услуги.       — Контора через квартал все еще открыта, — эхом повторила Лисбет и взяла сумочку. — Если вам сложно работать с марлийкой, чьи близкие погибли во время атаки Парадиза.       Аккерман вновь окинул ее долгим взглядом и неожиданно усмехнулся:       — С вас аванс. Расчет исходя из потраченных часов. Устраивает?       — Сработаемся, — кивнула Штайнер и действительно вытащила тугой кошелек. — Вы остановили войну. Думаю, достать фото из публичного дома и найти одного отброса для вас не составит труда.       Леви вернулся за стол, выписал квитанцию и внес данные Лисбет Штайнер в толстый журнал.       — Я зайду завтра, — изучая бумажку с печатью конторы, вздохнула Штайнер и потерла переносицу. — По-хорошему, я должна рассказать вам все подробности прямо сейчас, чтобы не тратить время… Но… Кажется я переоценила свои возможности. Вы были правы насчет бессонной ночи.       — Как угодно, — пожал плечами Леви. — Приходите завтра после обеда.       — Договорились, — Лисбет развернулась на каблуках и поспешила к выходу. — До завтра, мистер Аккерман.       Воздух вновь пронзил поганый звон дверного колокольчика, и Леви устало вздохнул: день действительно выдался странным. И сама Штайнер, если подумать, была под стать — слишком спокойной и разумной. Аккерман не подвержен предрассудкам — прекрасно знает, что среди марлийцев достаточно порядочных и достойных людей. Вот только последние годы это знание неумолимо тускнело под тяжелыми недоверчивыми взглядами. С другой стороны — он вполне этого заслуживал.       Леви по-честному дождался завершения рабочего дня, вымыл посуду и запер за собой дверь. Шины коляски тихо шуршали по брусчатке, уставшее закатное солнце согревало затылок, а еще недавно бушевавший ветер умерил пыл. Аккерман медленно и острожно вкатился по пандусу, задвинул щеколду и осмотрелся.       За последний год стены вокруг так и не стали родными. Признаться честно, он и не рассчитывал: где-то в глубине жило четкое понимание — он не задержится и здесь. Всегда лишний. Арлерт, Кирштейн, Спрингер, Браун, Леонхарт и Фингер колесили по странам, добиваясь мира. И пусть эта попытка была обречена на провал, они не опускали руки. Нашли дело и, как водится у хороших бойцов, отдавали себя без остатка. Леви Аккерману отдавать было нечего.       Леви потряс головой, вытряхивая тяжелые мысли и поминая добрым словом Лисбет Штайнер за крайне удачное напоминание об «элдийце, оставшемся на континенте после войны». Остался, потому что другого места для него не нашлось — другого места просто не было. Аккерман вздохнул, проверил, все ли шторы плотно задернуты, и, тихонько кряхтя, поднялся на ноги.