Стервятник

Я не видел ни капли сожаления в глазах Валентина, когда он успокаивающе похлопал меня по плечу со словами: — Мне жаль, что так вышло. Ни черта ему не жаль, я знал это, но всё равно растянул в улыбке дрожащие губы, произнося: — Ну что ты! Ты заслужил эту роль больше, чем я. В моих словах столько же правды, сколько искренности в его. Он не ожидал от меня спокойной реакции, я видел это по его удивлённым глазам. Валентин ждал подвоха, и я упивался тем, как осторожно и боязливо он держался рядом со мной. Я замечал украдкой подглядывающих коллег, подославших ко мне Валентина «прощупать почву», и они явно разочаровывались, когда не увидели очередную сцену, где я бросаюсь на кого-то с криками и кулаками. Когда я лишился главной роли в «Пауле», тихая злоба сопровождала меня на репетициях, и это пугало присутствующих на площадке. Никто не знал, чего от меня ожидать, но справедливо догадывались, что за моим спокойствием нет ничего хорошего. И пока я не давал выхода злости, тлеющей внутри, нечто мрачное и гнетущее стремительно росло в душе. Оно ждало чего-то, и я обрёл терпение и хладнокровие, с роду мне не свойственное. Предчувствие нашёптывало мне: я совершу что-то плохое и непростительное. Я не испытывал страха или протеста, а ждал и одновременно пытался понять, в какой момент успел так измениться. Одолеваемый непонятными чувствами, я превратился в призрака самого себя, и стал объектом пристального внимания Валентина. Он упивался моим внешним смирением, и с нарочито сияющей улыбкой спрашивал о самочувствии, настроении и прочей формальной ерунде. Жаль, он тогда не догадывался, что лезть в берлогу к медведю — дурная затея. Валентин выбрал ходить по тонкому льду моего терпения и за это жестоко поплатился. Он старательно набивался ко мне в друзья, и я искренне не понимал зачем, пока внутренний голос не подсказал о его истинных намерениях. Ублюдок хотел насладиться болью и потешить жалкое эго. Я освежевал его идеальный образ и смог разглядеть отвратительную натуру скрытую под ним. Валентин не догадывался, он по-прежнему улыбался и фальшиво подбадривал меня. Он ничего не понял и тогда, когда я на репетиции переусердствовал и ударил его по-настоящему. Мы отыгрывали сцену драки, и я разбил ему нос. Он не вышел из роли и продолжил как ни в чем не бывало. Я отчётливо помню, как кровь стекала по бледному лицу, пачкая губы и подбородок. Валентин размазал её по моим щекам, когда схватил запачканной рукой, и я смеялся как безумец, ощутив характерный металлический привкус на языке. Присутствующих шокировало произошедшее, и нас даже отчитали за пренебрежение техникой безопасности, но Валентин остался доволен. Он с собачьей радостью жал мне руку и называл хорошим партнёром. — Вот бы на сцене получилось что-нибудь подобное! — с его подачки в сцене решили использовать больше бутафорской крови. Валентин снова извлёк для себя пользу и оставил меня ни с чем. Я бы отнёс случившееся в коллекцию проигрышей, если бы оно не положило начало странным снам, что в будущем подтолкнут к роковому решению. В тот день я с трудом заставил себя смыть кровь с лица. Пальцы я начисто вылизал, наслаждаясь вкусом и вызванными им странными ощущениями. Меня била дрожь и бросало в жар, я, сославшись на плохое самочувствие, уехал домой, где сразу лёг в постель. Мне снился Валентин. Он захлебывался в собственной крови, хлеставшей из шеи. Она попадала на меня, заливая глаза, рот и нос. Я чётко ощущал запах и вкус, словно это происходило наяву, и ещё долго не мог забыть их, как и булькающие звуки разорванной глотки. Я проснулся посреди ночи, мокрый от пота и сильнейшего сексуального возбуждения. Прежде ничто не пробуждало во мне такое желание. Сны подобного содержания стали преследовать меня, и мне хотелось ощутить кровь на вкус ещё раз. Я не заметил, как перестал бояться подпустить Валентина ближе. Из озлобленного животного, защищающего территорию, я превратился в коварного паука, плетущего сеть, и жертва сама того не подозревая, шла ко мне в лапы. Он считал себя хитрецом, но я оказался хитрее. В один из дней, Валентин позвал меня выпить. Я согласился. Мы сидели в баре, где я налегал на скотч в неприличном количестве. Он смеялся, рассказывал какой-то бред про семью, в частности про брата на войне, и о том, что у него совсем нет друзей из-за накалившейся обстановки в стране. — Германия на грани проигрыша, и общество встревожено этим фактом, поэтому нельзя никому доверять, — с тяжестью в голосе говорил Валентин, пока я пугливо озирался по сторонам. Нас могли услышать, и тогда в дверь на следующий день постучались бы люди в чёрной форме. В голову пришла идея сообщить им о словах Валентина, но я желал избавиться от него собственными усилиями и потому быстро отбросил её. Между нами война, где не все средства хороши. Общение, направленное на поиск способа уничтожить друг друга, продолжалось, и с течением дней я терял сон. Мне снилось истерзанное выпотрошенное тело и ничто не могло вызвать более ярких переживаний, чем это зрелище. Я испытывал проблемы с эрекцией, и не мог достичь оргазма без мыслей о расправе и крови. Акт самоудовлетворения превратился в способ не снять напряжение, а нагнать его. Нервы сдавали, и на репетиции я выкладывался меньше, постоянно пребывая в подвешенном состоянии. Любые замечания, обращения выводили из себя, и я срывался на всех подряд как бешеная собака. Затишье прошло, и я обратился худшей версией себя. Если плохие отношения с коллективом не волновали, то неконтролируемое состояние вполне. Я боролся с ним выпивкой. Алкоголь разжигал во мне агрессию, потому я напивался до беспамятства. Тревожные образы не посещали сны, и я испытал некоторое облегчение. Валентин тем временем слыл едва ли не единственной надеждой театра. Меня разъедала зависть и злоба. Он занимал моё место и отбирал заслуженную славу, не имея и толики моего таланта. На мои жалобы никто не реагировал и не воспринимал их всерьёз. Я слышал в свой адрес лишь упрёки. — Никто не хочет работать с тобой, Циглер, и видеть тебя на главной роли тоже, играй ты хоть в десять раз лучше, — жестокие слова постановщика на справедливые возмущения до сей поры звучат в голове, приобретая новые, более злые и насмешливые черты, — тебя здесь держат только потому, что ты нравишься нужным людям. Ну и однофамилец любимого художника фюрера, конечно же. Я не хочу рисковать тем, что ты мне всё сорвёшь. Валентин надёжный, а ты непредсказуемый и к тому же буйный. Мой талант по достоинству оценил Геббельс, я общался с высокопоставленными офицерами, посещавшими театр, пользовался любовью у зрителей, но по мнению этого бездаря не заслужил сыграть главную роль в одной из самых значимых постановок. Я помню как вне себя от ярости сломал что-то из реквизита, и мне гневно пообещали вычесть их стоимость из зарплаты. В тот день я жутко надрался в баре, и в этом отвратительном состоянии не посчастливилось пересечься с полковником СС. Я отчаянно изображал кристальную трезвость ума при разговоре, но заплетающийся язык и запах выдавал меня. Ланда вёл себя тактично, делал вид, будто не замечает очевидно сильного опьянения. Он выразил сожаление по поводу потерянной главной роли, и мне захотелось вскричать: «Да! Да! Почему все вокруг это замечают, а мои коллеги нет?!», но вместо этого учтиво кивал и грустно улыбался. Нужно держать лицо. Полковник с симпатией вспомнил мои другие роли. Я откровенно наслаждался, когда моя персона стала центральной темой разговора. Домой я вернулся в приподнятом настроении впервые за долгое время, но стоило увидеть во сне ненавистное лицо с лучезарной улыбкой, я впал в уже привычное мрачное состояние. Дни шли, и я чувствовал большую потребность в избавлении от Валентина. Казалось, он паразитировал на мне, медленно заменял собой и уничтожал малейшие поводы считать меня хорошим актёром. Там, где я ошибался, он старался возвыситься, а в вещах, где я хорош, изо всех сил пытался доказать, что я легко заменяюсь. Валентин — идеальная версия меня. Наше соперничество перешло в мою борьбу за выживание и попытки остаться на плаву. Гнетущее чувство усиливалось, питало навязчивые мысли и кровавые сны. Я желал Валентину смерти и вечного забвения, чтобы он исчез бесследно, словно его никогда и не существовало. Тогда жизнь наладится, и я снова обрету то, чего незаслуженно лишён. Взращенное внутри зло плавно подталкивало к этой мысли, и я не считал её чем-то вроде озарения. Мне хотелось этого всегда. Я проводил дни в раздумьях, но тщательный план составить не получалось. В приоритет вышли эмоции и желание выплеснуть скопившуюся ненависть. Я хотел сделать это жестоко, искупаться в литрах крови, несмотря на отчаянный крик здравого смысла обойтись без лишней грязи. Это не просто убийство, где приоритетная задача в избавлении любым доступным способом. Это акт мести и восстановления справедливости. Здесь важно получить эмоциональную разрядку, ощутить себя Богом, победителем, в конце концов правоимеющим. Я неоднократно фантазировал, представляя то, как это произойдет. Я жаждал почувствовать на лице и руках горячую кровь, услышать мольбы и предсмертные хрипы. Я буквально впадал в экстаз от этих мыслей, ловил ярчайшие оргазмы, едва не теряя сознание. Перестал есть, банально забыв о необходимости принимать пищу, из-за чего заметно похудел. На репетициях всё чаще забывал текст, ибо не мог сосредоточиться на чём-то другом. Предвкушение будоражило. На фоне этого я меньше думал о том, что Валентина начнут искать, потому нужно тщательно замести следы и избавиться от тела. Это казалось мелочами, о которых нужно заботиться после. Я не спал целую ночь, когда Валентин вновь предложил пойти в ресторан после завтрашней репетиции. Это мой шанс. Перед встречей я выпил пару рюмок скотча, ибо с меня сошло три пота и руки тряслись как у алкоголика. День оказался создан для сотворения плана в жизнь. Заметно подвыпивший Валентин не посчитал странным предложение продолжить выпивать у меня дома, и охотно согласился, объясняя это тем, что есть тема разговора, не предназначенная для общественных мест. Мой топор оказался прекрасным собеседником. Удар пришёлся в область виска, разрубил ухо и раздробил челюсть. У Валентина прекрасное лицо, не хотелось уродовать его. Умер он быстро, успел лишь испуганно посмотреть на меня, пока жизнь покидала его тело. Я не смог сдержать довольного смешка. Последнее, что видел этот ублюдок — моя торжествующая улыбка. Губы его пошевелились, и я имел примерное представление о последних словах. Скорее всего банальное «За что?» или «Почему?». Знал он почему и за что, глупо с его стороны тратить уходящее время на подобные идиотские размышления. Крови из раны вытекло достаточно, и благо я позаботился застелить пол плотной клеенкой. Бояться мне нечего. Я снял с себя одежду перед тем, как окунуть руки в горячую жидкость. Я пил её с ладоней, облизывал пальцы, наслаждаясь вкусом, и пусть через пару минут меня вырвало, эйфория по-прежнему не отпускала. Жизнь и карьера спасены, талант не канет в небытие, и я наконец выйду из тени незаслуженно успешного актеришки. Я получу то, что заслуживаю уже долгое время. Разделка трупа оказалась едва ли не самой сложной частью после транспортировки. Человеческие кости рубились тяжело, и я, не резавший кожи толще, чем куриная, едва справлялся. Процесс занял целую ночь. Я делал всё на автомате, азарт и минутное удовлетворение быстро ушли на второй план, уступая место нарастающей тревоге. Я слил кровь, тщательно вымыл органы, отделил зубы, волосы и расфасовал всё по пакетам. Всё утро я ездил по городу и разбрасывал части тела по мусорным бакам. Я знал, что их рано или поздно найдут. Валентина тоже спохватятся сразу после того, как в один день он не придёт на репетицию. Я притворюсь расстроенным и встревоженным другом, попытаюсь связаться с ним, но в результате тщетных поисков беспомощно разведу руками. Постановщик и режиссёр будут в панике рвать на себе волосы, и им ничего не останется, как вернуть роль мне. И тогда я почувствую себя самым счастливым человеком на свете.