февраль 2002, больница Святого Мунго
POV / Леонард Уолш Январь дался мне очень тяжело, и я не могу сказать, что сейчас я готов был смириться со своим положением. Дурной сон превратился в кошмар, который не закончится. Я посмотрел на Генри. Нужно было отправляться в столовую. На последний этаж. Генри был высоким и сильным для своих лет. Каким и я был месяц назад — сейчас приходилось передвигаться только с посторонней помощью. Чаще — с помощью единственного друга, который облегчал мне спуск с кровати и усаживал в кресло-коляску, которую он же и передвигал. Целители иногда отрывались от своих дел или распития чаёв с плюшками. Врачи — везде врачи. Разные. И злобные, если их не устраивает часовая ставка. Главы отделений — о, как удивительно! На самом деле — нет — получали весьма достойную оплату. Что бы я делал без Генри: я не знаю. А он всегда был рядом. Он вломился в мою жизнь, как ангел-хранитель. Под крики обычных людей с улиц, которые радостно кричали и ждали начало совместного отсчёта от десяти к нулю, когда мой день рождения — тридцать первое декабря две тысячи первого сменится на первое января две тысячи второго года — меня снова прорвало на эмоции, ведь я понимал что через три минуты чуда не случится. Я не знаю, как быть дальше. И что делать. Я ощущал себя так, словно тьма топит меня, и я сейчас вот-вот исчезну в пустоте. Дверь распахнулась, на пороге стоял мальчик со странным цветом волос. Он подбежал ко мне и сорвал с меня одеяло, а я удивленно уставился на него. — Доверься мне! — приказал он, а я не сопротивлялся, пока он продевал мои руки в рукава тёплой курточки. — Давай, хватайся за меня! — он повернулся ко мне спиной. — Есть еще пара минут! Мы успеем! — Но куда…? — это были мои первые слова после всех истерик, которые то и дело вспыхивали помимо моей воли, но я их и не останавливал. — Увидишь! — крикнул он. — Ну же! В больнице почти нет никого — только дежурные! Я доверился, вцепился в него и повис на нём. На удивление он был выносливым и бежал очень быстро. Мальчик добежал до лифта и со всей силы ударил ладонью по кнопке. Послышался гул, а после двери в кабину распахнулись. Он нажал кнопку шестого этажа. Мне казалось, что всё происходит как с замедлением времени. Двери снова ушли в стороны. Перед нами открылся длинный коридор на шестой этаж. На вывеске было написано: «Буфет для посетителей». Также там еще располагалась больничная лавка, где продавались лекарственные зелья и прочая магическая хрень. Мой ночной посетитель быстро осмотрел коридор, убедившись, что путь свободен и побежал, поддерживая меня за остатки ног, к аварийной лестнице, ведущей на крышу здания. Холодный воздух ударил в лицо, а кожу стало покалывать. — Успели! — он довольно выдохнул. Люди внизу радостно кричали и смеялись. Музыка, гремевшая на улицах, стихла. «ДЕСЯТЬ!» — хор голосов лондонцев, наполненный радостью и весельем грянул громом. «ДЕВЯТЬ!» «ВОСЕМЬ!» Я крепче обхватил незнакомца за шею. «СЕМЬ!» — КАК ТЕБЯ ЗОВУТ?! — крикнул я. «ШЕСТЬ!» — ГЕНРИ! А ТЕБЯ?! «ПЯТЬ!» — ЛЕОН! — проорал я, но шум и гул снизу и повсюду от соседних зданий заглушал мой ответ. — Смотри вон туда! — Генри мотнул в сторону Лондонского ока. Люди в предвкушении свистели, орали и улюлюкали везде. «ЧЕТЫРЕ!» Огромное колесо обозрения возвышалось над всеми зданиями многократно. Достигая, наверное, сорокового, а то и сорок пятого этажа. Оно сияло огнями. Я застыл. «ТРИ!» — продолжали счёт люди внизу «ДВА!» — Один! — мы одновременно шепнули с Генри. Раздался грохот пушек, и в небо устремились птицы взметнувшихся фейерверков, рассыпавшихся звёздами в небе над Оком. Грянули визги, преисполненные триумфа возгласы. Но грохот от вылетавших огней глушил всё, раздирая воздух. Огни собирались в фигуры, меняли цвет, раскрывались цветами и огромными горящими шарами. — С Новым годом, Лео! — он улыбнулся мне, повернув голову. — С новым годом, Генри, — ответил я. Мы шептались всю ночь, по пути стащив с буфета сладости. Я заговорил впервые в этой больнице только с ним. До этого момента я отказывался от еды в обед и на ужин. Изначально я не во что не хотел верить. Я не хотел никого слушать. Только Генри каким-то чудесным образом удалось вытащить меня из кокона. Я не знаю почему, было в нём что-то такое, что я смог ему довериться. Он помог мне принять боль утраты и начать проживать ее. Безумной вылазкой на крышу ему удалось снова включить меня. Но это не было сродни нажатию на кнопку. Были дни, когда мне удавалось переключаться или просто чувствами находиться в анабиозном состоянии — это как выставить нейтральную передачу на коробке в машине, так и остаётся двигаться только по инерции или под уклон. Я скучал по близким. По тому, как мне хорошо и тепло становилось на сердце, когда я был дома. Но моего дома больше не было. Я скучал по брату. От осознания, что Кай больше не будет меня даже дразнить — по щекам начинали течь слёзы. И по Джошу. Его жесткому нраву, невероятной изобретательности и искромётному чувству юмора. Я находил отдушину в музыке. В Мунго магия не глушила работу электроприборов, но Сепсис сказал, что в Хогвартсе, куда я обязательно отправлюсь — и он сделает всё, чтобы я учился, не чувствуя себя неполноценным — с этим будут сложности. CD-плеер и диски к нему раздобыл Генри. Я не знаю как. Денег у него не было, как и у меня. Он развёл руками и сказал насмешливо: «Магия!» Знаю я эту карманную «магию». Как пить дать. Это дурно. Мама регулярно гоняла нас с Каем за это, но хочешь жить — умей вертеться. А мне придётся выгрызать путь оставшимися конечностями. Нас регулярно проверяли целители, потому что знали, что мы взяли моду не спать по ночам и слушали музыку, сидя в раме открытого окна, вдыхая холодный январский воздух. У нас было по проводному наушнику в ухе, которые тянулись общим проводом к плееру, и мы тихонько пели с ним: — Обо мне будут помнить, меня не возможно забыть, я ведь не один, мы бродим вместе среди вас, питаясь, против воли своей скрываясь ото всех… Стало очень холодно. Я продрог, поэтому решили закрыть окно. Генри помог мне спуститься и дотащил меня до кровати на своей спине: я держался за его шею, а он поддерживал меня за остатки ног, как на крыше, где мы смотрели салют. Сначала он укутал одеялом меня, а после завалился рядом. — Мне нравится, как он поёт. Дэвид Дрейман, да? — Угу, — я кивнул. — Сейчас эти слова будто помогают мне… — Сказать то, что выразить не можешь? Да, есть такое, — Генри задумчиво смотрел на звёзды, которые было видно, потому что не так давно кто-то забавы ради перебил все уличные фонари вокруг Мунго. — Генри? — я тихо позвал его. — М? — Как думаешь…они все там? — я неопределенно мотнул головой вверх. Лицо Генри было отчётливо видно в лунном свете. Я уже не боялся темноты, просто хотелось задержать моменты, когда мы могли говорить обо всём. Днём от целителей, сотрудников министерства и других волшебников отбоя не было с самого начала января. Хуже всего были репортёры и корреспонденты, которых уже гнали не только поганой метлой, но и заклятиями дежурные целители. Журналюг интересовало только то, как пожирали моего брата и друга. И то, что я чувствую, когда понимаю, что мать-маггла сгорела на работе с остальными магглами? «Магглами» — так называют они нас — простых людей, не волшебников. Мудаки. Мама бы отругала меня за такие выражения. Но увы, я её голоса в этой жизни точно не услышу. — Я думаю, что да. Там будут все, кроме моей бабки. — Почему? — Я не хотел бы об этом говорить, но могу рассказать тебе по секрету. Обещай, что ты никому об этом не проболтаешься! — он внимательно посмотрел мне в глаза. Я взгляд выдержал и не моргнул. — Могила, — я изобразил, как закрываю рот на зиппер. Странно, что у меня в принципе было желание шутить. Наверное, это отвлекало и спасало от боли. Хотя бы эпизодически. — Эта стерва заслуживает место в отдельном котле в аду. Она секла меня розгами до потери сознания, только потому что я — полукровка. Это их волшебное сообщество до ужаса лицемерное и закостенелое. Срать им, что с нами будет. Если нет родословной. И то не факт. Моя мать была магглорожденной. Ты даже не представляешь, какими помоями Гертруда поливала её память. А ведь Гертруда — это истинный представитель чистокровного сословия в волшебном мире. Понимаешь? Они меняются очень медленно или никогда. А на ругань в адрес «не таких как они» — волшебники и ведьмы ой как богаты. Что я только не наслушался в адрес моей мамы. И «шлюха». И «подстилка». И «грязнокровка» — причем в их идеальном мире магии — последнее хуже, чем обозвать кого-либо «проституткой». Она заставляла меня учить имена и родословные Священных двадцати восьми семей — гореть им в пекле — и читать наизусть, пока обливала из палочки струёй ледяной воды на морозе в мой день рождения… Я не могу. Пока не могу это обсуждать. Мне больно от этого. И злостно. Что всем им было плевать — чародеям из Визенгамота, чьи жопы не мёрзли, не чувствовали голода, когда желудок и кишки к спине липнут, ни жались голышом к акромантулам, потому что дьявольская карга скинула в яму к паукам, чтобы те перекусили — как я живу в халупе в лесу бок о бок с чудовищами. — Акромантулы…пауки? — я вытаращился на него. — Гигантские пауки. Она их разводила незаконно. Если бы кто узнал, то ее бы отправили в Азкабан. Продавала их яд — он очень ценится среди ингредиентов для зельеварения, а паутина и шерсть с брюшка идеальны для изготовления дорогущих мантий. Меня они не ели даже голодные. Не знаю почему. Просто закрывали со всех сторон от холода. Наверное, потому что их судьба была не лучше моей. — Тогда не будем. Я тебя понял. — Не обижайся. Просто оставим эту историю на далёкое будущее, — Генри хмыкнул. — Не говори ерунды, ты — мой единственный друг, — прошептал я. — Какие обиды? Генри улыбнулся: — А ты мой единственный и лучший друг, но в Хогвартсе у тебя могут появится и другие друзья, и ты отстранишься. Я ведь вирдо. — Что? — Чудила. Даже по меркам колдунов я странный. — Я так не считаю, — я возмущённо посмотрел на него и приподнялся. — Знаешь, что по мне «вирдо», так это то, что они все по сто раз нам напоминают о контроле магии, чтобы мы не палились перед «простецами», — у меня аж скулы свело от злости при таком обозначении обычных людей, к которым я тоже относился, — но что случилось с моей семьей, и почему не прибыл отряд этих полицаев магический, как их там…? Что-то полюсное в названии… — Авроры, — подсказал Генри. — Ты верно подметил. Я пытался спереть газету. Они часто врут. И в целительской все ругаются и срутся. Там неладно у них в Министерстве. — Говноеды. Смотреть не могу на эти постные рожи. Особенно эта тётка в розовом зачастила. Старуха в семьдесят ходит с бантом на башке. Именно в её случае — какая-то нездоровая девиация. — Иногда ты говоришь очень странные слова. Девиация? — Генри с интересом слушал меня. — Типа «ненормально и опасно для окружающих», — вспоминал я слова брата. — Я — девиант? — Генри удивился. — Ты что?! Ты скорее один из икс-мэнов. У меня дома были комиксы про людей со сверхспособностями. Там у каждого уникальный дар: лазеры из глаз, использование силы штормов, превращение в зверя, смена обличий… Правда, костюмы у них были странные. Труселя поверх штанов, но эта ерунда пошла из-за того, что образы для суперов брали с цирковых силачей. Он хмыкнул: — Трусы поверх штанов — это похоже на девиацию? — Да, если это не аэробика. Там девчонки красивые, — я хохотнул. — По телику обычно показывают. Хотя… еще некоторые певцы надевают боди для эпатажа. — Телек — это коробки, где картинки меняются постоянно? А «аэробика» что такое? — Да, там все меняется, и есть прямая трансляция, это как если тебя показывать за много тысяч километров. Ну если бы ты что-то сейчас говорил. А аэробика — это когда люди под музыку спортом занимаются. Поднимают руки, ноги. И танцуют. Делают махи ногами. Я замолк. Я только сейчас понял, что не то что бегать не смогу. Я возможно никогда уже не буду находиться в вертикальном положении. Максимум — если удастся повиснуть на чем-то или ком-то. Ком в горле беспощадно давил. — Прости, — Генри обнял меня. — Не хотел, чтобы ты расстраивался. Будет сложно, но я обещаю, что найду способ помочь тебе. Ты столько всего знаешь, что я бы слушал часами. Насколько огромен обычный маггловский мир с его разнообразием. Я понимал, что он таким образом выражает свою преданность мне. Но это были несбыточные надежды. Доктора или кто они там? Целители, точно. Они сказали, что способов нет. Я дорожил дружбой с Генри. — А хочешь… я расскажу тебе о Хогвартсе? — он посмотрел на меня. — У волшебников на самом деле не так много мест, где можно провести досуг, потому что все обязаны соблюдать Статут о секретности, но Хогвартс — уникальное место. — Давай, а я взамен расскажу что-нибудь тебе о мире магглов. — Мне нравится такая сделка, — Генри хищно улыбнулся. — Там огромный замок в Шотландии. Четыре факультета. В принципе они идентичные, но разница в цветовом оформлении. А ну и гербы отличаются изображениями животных. Хочешь оценить, как мне это рассказывала бабка? — он хохотнул. — Достойный факультет только для чистокровных — Слизерин, для умных — Когтевран, даже если они поганые грязнокровки, Пуффендуй — для тупиц, а Гриффиндор — для тупиц, которые не ссутся под себя, как пуффенцуйцы. — Это правда так? — ужаснулся я. — Это была неудачная шутка, — кисло выдавил Генри. — Я же говорю тебе, это не имеет значения, на каком факультете ты учишься. Мне будет плевать и на факультете Слизерин, даже если Распределяющая Шляпа закинет меня туда. Я настолько преисполнился в диких лесах, что меня сложно запугать. Я всюду ищу возможности, Лео, нежели удручаюсь неудачами. Но тебе на Слизерин лучше не поступать. Ты очень ранимый, пожалуйста, не злопыхай. Ты тяжело воспринимаешь происходящее, и я не могу тебя винить, но я всю жизнь был предоставлен сам себе, и меня ломала прапрабабка своими загонами. Единственный человек чья судьба мне не безразлична — это ты. Поэтому я постараюсь поступить на тот факультет, куда поступишь и ты. — По спискам фамилий я скорее всего пойду после тебя. И я точно не поступлю туда же, куда и ты. — Ты удивишься, но спорим я угадаю факультет, куда ты поступишь? — С чего ты взял? Ты уже знаешь?! КАК?! КАКОЙ ЭТО БУДЕТ ФАКУЛЬТЕТ?! — Тихо! А то услышат, — Генри зашипел. — Не скажу, а то переволнуешься и пойдешь не туда, и мне будет сложнее. Не переживай. Всё будет как надо. Ты будешь доволен. Уж поверь мне. Не мог он этого знать. Я думаю, что он просто хотел меня успокоить. Нам было очень интересно вместе. Мы обменивались своими знаниями, не переставая. Ему был интересен мир обычных людей так же сильно, как мне — мир волшебников. Мы так много говорили, что засыпали только под утро, вымотавшись окончательно. В конце января ко мне заглянул человек, который по своему поведению действительно являлся дышащим доказательством того, что среди волшебников тоже встречаются люди. Мистер Уизли был просто человеком света. Он всегда имел позитивный и доброжелательный настрой. Волшебник искал способ поставить меня снова на ноги. Из-за того, что рану нанесла тварь пятого уровня опасности, то восстановить ноги было невозможно, но можно было зачаровать предмет для передвижения — наделить обычные протезы определенными возможностями с помощью чар левитации. Он был в этом уверен. Да, многие целители не одобряли идей мистера Уизли, так как он собирался ставить эксперименты на «вещах, принадлежавших простецам», при том, что он сам являлся борцом против нелегального преображения обычных вещей с помощью магии и сбыта их простым людям с целью причинения вреда. И автором Закона о правах магглов. Мой случай сочли исключительным — некий мистер Дож, которого я в глаза не видел, выбил у Визенгамота соответствующее разрешение на разработку, пока что — индивидуального комплекта для пострадавшего ребёнка, потому что никто не мог возразить его доводам: меня никто не сможет обучить магии, потому что у меня нет родственников-волшебников, это первое, а второе — поступление в Хогвартс никто не отменял, и как спрашивается мне обучаться в школе, если все учебные классы находятся на разных этажах — чего только стоит восьмой этаж, где находится Астрономический класс. Мои трудности вызвали ажиотаж среди сторонников модернизации и консерваторов. Как рассказывал мистер Уизли, поднялся спор об установке лифтов в школе потому, что подъём по бесконечным лестницам тоже отбирает у студентов время на отдых между занятиями. И раз все против, то почему взрослые волшебники пользуются лифтами в Министерстве. Это вызвало баталии по поводу физического развития и многих других вопросов, касавшихся устоявшегося в школе порядка. Огромное количество колдунов были возмущены таким кощунственным отношениям к наследию магии от основателей школы, на что мистер Октавиус Малфой справедливо возразил, что до реконструкции канализации все справляли нужду в классах и очищали всё с помощью заклятия «Эванеско», а это явно не признак культурного и уважительного отношения к наследию. И теперь мистера Уизли было не остановить. И все же совместное пребывание с Генри в Мунго подошло к концу быстро. Гертруда Принц отправилась в ад. Особо по ней никто не плакал. А Генри стал намного веселее. Как его можно осуждать за это? И из Министерства нарисовалась неприятная сотрудница, назначенная новым заместителем министра — Долорес Амбридж. Премерзкая визуально женщина в розовом, которая хихикающим голосочком — аж тая от своих слов — объявила постановление Попечительского совета, что Генри стоит определить в специальный приют для детей волшебников, родившихся сквибами, так как «мистер Принц рос вне маггловского общества и отрезан от обычной действительности, то проблематично отдавать его в приёмную семью магглов». Причем она как-то странно смотрела на Генри, и раз десять точно спросила были ли у него в роду волшебные существа, на что Генри повторял как заведённый одну и ту же фразу о своем родстве с чистокровной семьей Принц. И что если у заместителя министра есть вопросы, то она может их уточнить у трупа его прапрабабки или у отца, который «немножко не с нами». Она покраснела пятнами и смотрела на него так, словно мечтала уничтожить. Или даже придушить без магии своими пухлыми короткопалыми ручонками. Я чувствовал опустошение. Генри тоже это не нравилось, и как бы он не уговаривал Гипножабу — ну она правда была похожа на жабу-гипнолога из Футурамы — и целителей, что он нужен мне, они все как один твердили, что взрослые лучше разберутся. Приют для сквибов находился очень далеко от Лондона, и я понимал, что очень долго не смогу увидеть Генри. Он, собрав вещи, подошел ко мне и крепко стиснул в объятиях. Мы вцепились в друг друга так, словно никогда больше не встретимся. Кроме друг друга у нас никого не было. — Не переживайте, я буду навещать вас обоих, — Артур Уизли сопровождал Генри, чтобы убедиться, что мальчик благополучно устроится. — А в сентябре вы увидитесь и вместе отправитесь на учёбу. Не нужно бояться, мальчики, на моей памяти абсолютно все дети магглов или дети, которых растили изоляционно от остального волшебного мира, быстро привыкают к Хогвартсу. Амбридж недовольно кривила губы, но ничего не могла поделать. Они трангрессировали все вместе. После того, как Генри уехал, то я совсем раскис, однако среди целителей тоже были идейные личности. И я им за это буду благодарен всегда. Август Сепсис — стажер-целитель с палаты Дай Луэллин занимался со мной, пытаясь восстановить мою веру в самого себя с помощью маггловских методов. Заставлял регулярно тренировать мускулатуру рук, чтобы я сам мог выдерживать свой вес и в случае чего иметь возможность усадить себя в инвалидное кресло. Это было больно и мучительно. Тяжело и неудобно. Как же я злился на себя за то, что ничего не получается. Целитель Сепсис говорил, что я слишком требователен к себе. И всё шло бы легче, если бы Гипножаба не решила доконать меня. Ни с того ни с сего (даже глава Мунго — мадам Лобоска не понимала причину такой спешки, так как за шесть-семь месяцев пребывания в больнице могли пойти мне на пользу) меня решили вырвать из-под присмотра целителей. Увы. Гипножаба убедила Попечительский совет в Министерстве Магии — я уже разбирался немного в структуре управления их безумным сообществом — принять решение о моей отправке в неволшебную семью, мотивируя это тем, что по сути я был здоров, и не было необходимости держать меня в Мунго. Что с моей реабилитацией могут и магглы справиться. Так же мне была выделена крошечная сумма от совета попечителей Хогвартса на покупку школьных принадлежностей. А то, что по оплошности и халатности сотрудников этого Министерства Магии я остался без семьи, то это как-то опустили — компенсации не последовало, ведь это мало кого беспокоило. Что может им сделать магглокровка-сирота? У меня даже дома не осталось, потому что моё имя в мире магглов было утрачено! Что тоже мне было непонятно. Они постирали все данные о моём рождении и существовании, словно ни меня, ни моей семьи никогда не существовало. Я пытался добиться внятного ответа хоть от кого-нибудь. Меня просто игнорировали. И говорили обо мне при мне же в третьем лице. Словно я немая кукла или вещь. Я понял, что они прячут следы этими действиями, но кроме мысленных проклятий ничего не мог им сделать. Единственное, что удосужились сказать надменные твари: к концу июля ко мне прибудет один из профессоров, чтобы сопроводить в Косой переулок для покупки принадлежностей. Он то и объяснит всё приёмной семье. Я сделал для себя вывод, что и от школы ожидать хорошего не стоит. За день до моего выбывания из Мунго прилетела сова с письмом от Генри. Я аж забыл как дышать. Казалось, что его и вовсе не было в моей жизни, и что мой измученный разум просто придумал фантомного друга. «Лео! Я же сказал, что я не забуду про тебя! Что ты не один! Гипножаба посещает меня чуть ли не каждый день. У меня такое чувство, что она пытается прочесть мои мысли, а все потому что утром в день твоего поступления в Мунго умерла какая-то репортёрша. Возможно, что всё это связано с кознями в Министерстве. Если она навестит и тебя, то не волнуйся. Ни тебя, ни меня это не касается. Мы встретимся 1 сентября на платформе девять и три четверти. Лео, у тебя будет сопровождающий. Я попросил мистера Уизли, когда он навестил меня, чтобы он забрал тебя и помог пройти барьер между платформами. В моем случае — я могу добраться сам. Мне столько всего хочется тебе рассказать! И столько обсудить! Помни об одном: всегда думай на холодную голову. Высылаю тебе свежий номер газеты. У меня очень строгие воспитатели, но сову отправить разрешили.Твой названный брат, Генри Северус Принц».
P.S. Высылаю тебе перевод одной из сказок, который раньше у меня не получался, но, кажется, я понял как это делать! Я сидел с открытым ртом. У него получилось! ПОЛУЧИЛОСЬ! Он рассказал мне историю о том, как гном выменял у него сладости на книгу, которая лежала на постаменте в сокрытой ото всех комнате. Мы с ним головы сломали, пока пытались определить, что там написано. Это был ребус такого уровня и шифровки, что действительно не было возможности прочитать её. И языка с таким наборов символов мы тоже не нашли, хотя ночью Генри выбрался и пролез к обычным людям, чтобы поискать в интернете, пока они спали. Я тоже был там рядом, но в дом не залазил, чтобы в случае необходимости сваливать оттуда срочно — не мешаться ему под ногами. Кровь в висках стучала бешено, а сердце ломало грудную клетку, пока он запускал компьютер с помощью моих указаний и запускал IE. И вот вдали от цивилизации он нашел способ. Генри превзошел сам себя. Я отложил «Ежедневный пророк», где на заголовке была весьма жуткая колдография, на которой половинку тела то затаскивают, то вытаскивают за рамки изображения. И вспышки камер в сепии — раньше они были чёрно-белыми, как говорил Генри — вспыхивали безостановочно. Информационный век медленно, но верно вползал в волшебный мир. Прогресс — палка о двух концах, но ты либо будешь держаться за поручень, либо получишь этой палкой в табло, как макака, которая не поняла зачем ей деревяшка и вместо того, чтобы развести костёр, сначала огрела по голове ягуара, а потом была сожрана. Какая-то ведьма — имени я не придавал значения — подметала пол и нашла половинку жука, которую высыпала с мусором в корзину, а после понесла в подвал к мусоросжигателю. Мешок резко стал тяжелым и разорвался, а из него вывалилась верхняя половина туловища мисс Скиттер. — Одной тварью меньше, — буркнул я и с нетерпением развернул еще пару листов, на которых красивым почерком Генри было выведено: «Жил на свете пастушок, и пас он своих барашков на лугу. Было лето, и стояла страшная жара. Солнце палило так, что загорелись кусты. Пастушок увидел на одном из горящих кустов змею, которой никак не удавалось спастись. Огонь всё приближался, и казалось, что она обречена. И тут она заметила пастушка. И взмолилась. Просила спасти её. Пастушок ответил ей, что она укусит его в знак благодарности, как только он спасет её. Мол, знает он повадки змеиного племени. Змея пообещала не кусать его. Но как только он протянул пастуший посох и спас её, то она обвилась вокруг его шеи. Пастушок грустно заметил, что был прав в своих предположениях. Взамен, она сказала ему следующее, что и не собиралась его кусать. Она попросила, чтобы он отнес её к отцу — Царю змей. И тот спросит, какую награду хочет пастушок. И чтобы пастушок не соглашался ни на что, ни на какие богатства. Чтобы он просил Царя змей открыть ему птичий язык». Ниже была приписка, что пока ему удалось перевести это фрагмент. А как именно — Генри расскажет при личной встрече. Я задумался. И не сомневался, что Генри всё перевел правильно. Я размышлял о том, что гном не подшутил над нами, ведь в моих снах я шипел и понимал шипение. Скорее всего это и есть змеиный язык. Интересно, а существуют ли волшебники, умеющие говорить со змеями? Что, если это так, то возможно, что книга, переданная гномом, которого мог увидеть только Генри, является гримуаром, как и в большинстве фильмов, которые я смотрел? Это возможно будет узнать только тогда, когда мы встретимся. Я приободрился. Генри прав. Нужно во всем искать возможности. Моя решимость поубавилась, когда меня привезли в приёмную семью. Они были очень странными. В доме не было никакой электроники. Теперь понятно, почему Гипножаба цвела в своём жабизме. Они не пользовались и электричеством. Масляные лампы. Юбки в пол и платки на девяти дочерях, из которых восемь были приёмными и тоже были инвалидами по разным причинам. У кого не было слуха, у кого голоса, у кого руки или еще чего. Угнетающая картина, в которой я стал ключевым экспонатом. Я готов был терпеть всё это только по одной причине: я поеду в Хогвартс и увижу Генри. Но еще я хочу увидеть лицо главы семейства, когда меня должен будет прийти забрать волшебник. Мир контрастов бил меня нещадно, что я уже был готов даже поумерить свою злобу, не равняя всех под одну гребёнку. Весёлость моя испарялась со скоростью вращения планеты вокруг своей оси. Мне приходилось ползать из одной комнаты в другую — мои костыли и кресло отобрали, потому что так не задумано изначально при сотворении мира. Про приём лекарств и специальных препаратов и речи не было, а еще мне требовались массажи и специфический уход, но, ха, о чём мы? Убогие должны просить милостыню. И если убогие заработают за день на плошку каши, то поедят. Поэтому рано утром нам давали грязные и испачканные в навозе одежды, загружали в грузовик и отвозили как можно дальше от местных населенных пунктов в другие населенные пункты — и целый день мы побирались вокруг пригородных часовен, выпрашивая пожертвования на еду. Точки для попрошайничества менялись по дням недели. Люди брезгливо или наоборот с жалостью в глазах давали деньги или говорили гадости. Могли и бутылкой швырнуть, а то и сигарету затушить о бездомных детей. Сначала я полз к людям и кричал о помощи, о том, что подвергаюсь издевательствам, но прохожие брезгливо убегали, а потом мои же сводные сдавали меня папаше Тоббу. Его ботинки были очень тяжелыми, а удары от них — сокрушительными. Лицо он щадил. «Могут и вправду заметить», а вот по остальному телу он проходился нещадно. Несколько дней меня держали в подвале даже без воды. Мать семейства была неприятной, и лицо у неё было как бесформенное месиво помоев, которыми она нас кормила, если кормила. Самое ироничное во всём этом — то, что у приёмных родителей была огромная ферма, а также свалка, и они имели такие обороты денежных средств, которые Уолшам — моей покойной настоящей семье — и не снились. Они морили приёмных детей голодом, водили на сходку своей общины «Благодатный Свет», чтобы избавить нас всех от лукавого. Ох, знать бы, где этот лукавый был, и когда он лично общался с этими людьми. Конечно они были сектантами. Ни один здравый в своем уме человек никогда не станет так глумиться над другими людьми и издеваться. Будь у меня возможность — я бы позвонил в службу опеки. Но любая связь с внешним миром была невозможна, потому что ферма, где обитали сами сектанты, находилась в такой глуши, что сюда не то что полиция, даже карета скорой помощи не смогла бы проехать. Визуально всё было показательно хорошо. Они даже давали в окружную газету фотографии, где выставляли всех нас причёсанными и в отличных нарядах. Никто не сопротивлялся, иначе: подвал и отсутствие еды на несколько недель, пока голодный обморок не сломает волю окончательно. Моя сводная сестра Наима была слепой, и то, как он избивал ее нагайкой прилюдно, обвиняя в малодушии, потому что она посмела усомниться в его постулатах, заставляло кровь стыть в жилах от её криков, истекающих отчаянием и мольбами. Он заставлял ее читать вслух его собственные учения, которые он проповедовал или думал, что проповедует. Меня ужасает, что я ничего не могу сделать. Я плакал от ужасов, которые творились на этой закрытой от посторонних глаз ферме. И еще постоянно видел Генри вместо других детей. Ведь его бабка по сути делала с ним тоже самое. Когда он рассказывал об этом, то я понимал, что это ужасно, и мне было искренне его жаль. Но сейчас я видел и слышал. Это не тоже самое, что услышать. Словосочетание «мерзкие магглы» плотно укоренилось в моих мыслях. Вся несправедливость, что истязала меня днями и ночами выжимала из меня доброту и человечность. Я ненавидел их всех. Запах, звуки, движения. Ярость будоражила меня, жидким огнём кипела в венах. Потом девочки прочухали вариант всю вину сваливать на меня: за недобор пожертвований, за нарушение наших внутренних правил. Меня обвиняли в ведовстве, хотя больше вспышек магии с Мунго не было ни разу. И мне доставалось чаще. Секта проводила сборища, где они дружно колотили меня прутьями, поливали отварами изувеченную кожу, читая собственноручно сочиненные экзорцизмы. Я плакал от боли, страха. Я боялся, что они убьют меня… — Орудие Лукавого! — Последователь диавола! — Он проклят! Одержим! Что-то шевельнулось в моей памяти. Что-то темное и израненное, болезненное. Больное. И очень злое. Холод разливался внутри. Мертвецкий. Я перестал что-либо ощущать… в моей голове тяжелой поступью из темноты вышел… …огромный белый бык, медленно и тяжело ступая по земле. Кричавшие взрослые люди и их дети замерли. Единственным источником света служили лампы в их руках. Но белый огромных размеров бык остановился и смотрел на них. — Смотри какой телец…он полностью белый! Идеально белый! Папаша Тобб! Это знак! «Знак! Знак!» — вторили другие. — Дайка мне верёвку, — он перехватил лассо и начал красться к быку по левой стороне пустой поляны, огражденной непроходимым лесом со всех сторон. Его последователи также на полусогнутых двинулись к величественному животному. Они мерзко посмеивались и начали потихоньку накидывать петли ему на шею. Я неподвижно лежал на земле, а слёзы скатывались по щекам. Я не мог отвернуться от бедного животного, которое забивали с такой бесчеловечной жестокостью. Они глумились и отпускали отвратные шутки. Тошнило. Невыносимо. Меня внесли на веранду и кинули в угол. Тушу разделали, и из одного куска мяса варили бульон, добавляя туда другие овощи и приправы. Удивлялись, что какой чудный дар пришел к ним на заклание сам. Мир вращался. Тошнота только усиливалась. Всё семейство уселось за стол, рядом расположились другие члены секты. Жрали, ломая хлеб и чавкая похлебкой из мяса белого тельца. Мерзкие и отвратные людишки. Зверские магглы. «Генри…прости, похоже мы не увидимся в Хогвартсе…» — я чувствовал, что на грани. Как тогда. Почему так часто происходит что-то плохое? — Папаша, мясо великолеп… — мерзкие рыгающий звук эхом разнесся по веранде. А потом мужчину вырвало столпом белых червей. Они летели единой массой, как будто из пожарного гидранта. Извивались и заполоняли пространство. Слизь и свистящий звук сморкания и отхаркивания с позывными звуками рвоты. Второй такой же столп вырвался у него с другого «выхода». Один за другим участники пиршества кричали и падали, хватаясь за животы и истерично рыдая. Они метались, но из них сыпались черви, вываливаясь из глазниц, ушей и ртов…и других отверстий. Я отполз в угол и не шевелился. Некоторые всё еще дергались, но это была уже агония. Услышал шаги, под которыми полы веранды скрипели от нагрузки. Масса червей сжималась и расплющивалась под чем-то невидимым и оплавлялась, выделяя весьма неприятный запах. Я смотрел на чёрные обугленные следы копоти, дерево под которыми тлело. Следы направлялись в мою сторону. Что-то массивно выдохнуло паром в меня. Я не издавал ни звука. Меня обнюхали. А потом утробный многоголосый и затихающий шёпот: — Ты не ел…не ееелллл…умницаааа, — острые невидимые когти жестко погладили меня по голове и отпустили. Следы, полыхающие красным пламенем во тьме удалялись в лес. Я сидел один, и меня как будто обухом по голове огрело. Я был свободен. От всего. И от всех. И есть я больше не хотел. Никогда. Я не знаю сколько я так просидел в темноте. Мне казалось долго, но слышались множественные хлопки. И шелест плащей…или мантий? Не важно. Со всех сторон полетели вспышки и красные лучи, срикошетившие над моей головой и осветившие волшебников. — Назовись, кто здесь есть?! — один из авроров, кажется, что я его видел раньше. Я медленно закрыл глаза: «Да пошел ты на…».***
Я проснулся в больнице. По запаху отваров в колбах соседа, понял, что снова в Мунго. — Лео! — на меня сверху кто-то навалился, но голос был тот самый. — Генри, — выдавил я. — Дай воды… Он метнулся. Я не открывал глаз. Я просто очень хотел воды. — Держи, — он помог мне приподняться, а потом мои губы коснулись прохладной и прекраснейшей — вкуснее не пробовал никогда — воды. — Ты ослаб, я уже думал, что… — Я тоже, — прошелестел я. — Генри, я рад, что слышу тебя, — но я так хочу… — Спать, — он подоткнул одеяло. — Спи. Я буду рядом. — Ты ошибся, — еле выдавил я, — мы снова в Мунго.