Улетела сказка вместе с детством,
Спрятавшись за чопорной ширмой.
Фея поспешила одеться,
Я стряхиваю пепел в это небо.
Нет, теперь не то время,
Нет, теперь не то небо,
Когда можно было просто улыбаться.
Серым оно будет потом…
группа Агата Кристи, «Серое Небо»
Свердловск, 1991 Небо над городом постепенно темнело, становясь из грязно-белого сначала темно-синим, как чернила, а затем и вовсе густело, набирая цвет, в конце концов заливаясь единым черным полотном, а ведь сейчас только семь вечера. Но в начале марта всегда темнеет рано, хоть и не так, как до этого, зимой. Глеб лежал на разложенном диване, заменявшем ему кровать в их с Таней крошечной квартирке на окраинах Свердловска, вспоминая все события, что произошли за бурный для него тысяча девятьсот восемьдесят девятый год. Сошлись они с Татьяной сравнительно недавно — год назад, но уже вовсю планировали пожениться. Тане, несмотря на то, что она была старше Глеба на шесть лет, он очень полюбился, да и Глеб в ней души не чаял. Познакомилась пара на отдыхе, разговорившись, узнали, что, оказывается, земляки. Татьяна, девушка умная и проницательная, увидела, что есть в Глебе что-то неземное, нездешнее, какой-то странный огонек удалось при первой же встрече разглядеть в ясных голубых глазах младшего Самойлова. Было видно, что на палящем солнце ему, похожему на темного, хрупкого мотылька, не сказать, чтобы уж очень комфортно — а в тот день на фрунзенском пляже была страшная жара. Но они почти сразу, как познакомились, накинули на себя одежду и наскоро ушли в отель — пить газировку со льдом, болтать и охлаждаться. Таня, обычно сдержанная, но уверенная, решительная, с Глебом вела себя, будто глуповатая школьница — хихикала, кивала, как китайский болванчик, восхищенно смотрела на него. Так и сошлись они, а впоследствии Глеб иногда говаривал любимой «Вот смотрел я на тебя тогда, Таня, и думал: надо же, моя будущая жена — такая дура!». По возвращении в родной Свердловск, Глеб с Таней быстро, скромно расписались в маленьком ЗАГСЕ, скопили немножко денег, Глебу пришлось даже любимую футболку с Pink Floyd продать, и купили за бесценок квартиру на окраине — её продавала одна старушка, которой надо было по болезни надолго уезжать на юг, а мизерных накоплений с пенсии не хватало, для молодых возлюбленных такое дешевое жилье попалось, да вдобавок доброе дело сделали — денег от продажи старушке как раз хватило. Она уехала, Таня и Глеб въехали в новую квартиру. Глеб официально уже работал в «Агате Кристи» — название плотно закрепилось за группой, коллектив считался успешным, даже строгая Ирина Владимировна, придя однажды на выступление сыновей, увидела, что это никакая не дурь, что все у них серьезно, что музыка у них интересно и красиво звучит, появляются первые поклонники. Женщина была искренне горда за Глеба, Вадима и их товарищей, а однажды даже прослезилась, когда Вадик представил её компашке музыкальных ценителей и те минут пятнадцать рассказывали Ирине, какие у неё талантливые сыновья и жали ей руки. Казалось бы — вот оно, счастье, рядом любимая девушка, брат, друзья, есть свое дело в жизни, но не всегда все было гладко… Таня не раз замечала за молодым супругом странности — то глаза у него будто светятся, причем отнюдь не метафорически, то во время игры на гитаре будто искры белые вокруг него пляшут. Девушка пыталась списать все на разыгравшееся от большого количества телесериалов воображение, включала «советское» здравомыслие, увещевала себя, что это максимум глюки, но глюки редко повторяются, а то, что видела Татьяна — именно что повторялось. И вот, когда перед репетицией «Агаты» она в очередной раз увидела, что Глеб, играя на гитаре, будто бы высекает искры из струн, то не выдержала и потребовала объяснить, что происходит: — Глеб, пойми! Может, это правда галлюцинация?! Мне страшно немного, ты ведь знаешь, чудеса остались для нас в глубоком детстве! Пожалуйста, скажи мне, что я не сошла с ума! — Таня, во-первых, забудь тот бред, что чудес нет, или они кончились. Во-вторых — нет, ты не сумасшедшая. Ты такая же нормальная, как и я. Смотри! — Самойлов ведет рукой, с тонких пальцев сыплются серебристые крошечные звездочки. Девушка вздрагивает, не отвечает ему. — Ты их видишь, я их вижу. А с ума сходят по одному. Значит, мы оба нормальны. Я волшебник, Таня, прими это. Считай, в сказку попала, может, тебе так будет проще, — продолжает Глеб, направляет руки на засохший фикус в горшке — наследство от старой хозяйки — и тот вдруг зеленеет, вновь становясь живым. — Г-Глеб… я глазам своим не верю… — А пора бы, Тань, верить. Вообще, когда ты начинаешь верить очевидным вещам, жизнь становится намного проще. — А можешь рассказать, как ты… ну, стал таким? — Вообще, у меня такая фигня с рождения, но мама говорила что-то про холодный ветер с гор, который ворвался в форточку родильного зала, где я впервые открыл глаза. Там как раз были такие вот искры… Ну, и вот теперь я такой, — Глеб благоразумно умолчал о странном голосе и о таежных духах, потому что считал, что они остались в прошлом. — На самом деле, это очень… здорово, я бы сказала. Будто бы я правда в сказке, — честно ответила Таня. — Вот и хорошо… Ладно, Тань, мне пора на репетицию идти, мы скоро опять выступаем в «Космосе». — Глеб…— Таня замялась, прикусила нижнюю губу, но собралась с мыслями и продолжила, — давай сегодня, как закончишь, все-таки попробуем, а то мы год вместе, а было только один раз, и… — Если ты будешь готова, родная, то конечно, — Глеб невесомо коснулся губами её лба, нацепил гитару в чехле на плечо, взял ключи и ушел. Репетиция в этот раз прошла очень гладко — сыграли все песни, почти готовые к тому, чтобы включить их в новый альбом, о названии которого пока шли дискуссии, затем обсудили предстоящую поездку на заграничные фестивали. Лена Чистова, директор «Агаты», говорила, что все точно удастся, и денег тур принесет порядочное количество. Глеб и на точке её особо-то не слушал, да и остальных ребят тоже, а как вышел — совсем забылся, почему-то сегодня на него нахлынули воспоминания. Он посмотрел на свое отражение в окне — бледный-бледный, задумчиво-томные голубые глаза, отросшие за пару лет без услуг парикмахера русые кудри, сам себе Глеб напоминал призрака, а первые поклонницы группы — и Глеб слышал это своими же ушами! — сравнивали его со сказочным принцем, заставляя Самойлова смущаться и кашлять. Какой принц, разве принцы живут в крошечных двушках на окраине города, разве принцы высчитывают копейки, разве принцы носят видавшие виды черные джинсовки, доставшиеся по наследству от старшего брата? Глеб сам не заметил, как стал другим, как постепенно начал терять в себе того невинного, наивного мальчика с хрупкими руками, который считал, что все вокруг — сказка, который всегда верил в победу добрых героев над злодеями. Вот сегодня утешал он Таню, а сам слышал обрывки новостей в телевизоре и понимал, что сказка в его, да и не только в его жизни рушится, теряется, что злодеи близко, что они сильные… Вот и он уже не такой, как прежде, уже не невинный, не маленький, Глеб пробовал алкоголь, который приятно жег горло и заставлял туманиться глаза и разум, да что там, у Глеба пару лет назад случился-таки первый раз. Все помнится урывочно, нечетко, как во сне: красивая, гибкая девчонка с первого курса политеха, где тогда ещё учился Вадик, у неё были черные, рвано обрезанные машинкой выше плеч волосы, всегда обмазанные чёрным глаза и либо мешковатые, почти на пять размеров больше вещи, либо напротив, настолько откровенно облегающие её худое тело, что престарелые преподаватели не метафорически были готовы в обморок упасть. Таскать по высшим инстанциям её было бесполезно — девочка, вопреки своему совершенно по их меркам непристойному виду, была идеальной студенткой и могла «закопать» ответом любого препода, а своим острым язычком вводила всех в ступор. Глебу сразу понравилась она — чем-то была похожа эта земная порочная красотка с накрашенными фиолетовым губами и узкими запястьями с кожаными черными браслетами на ту, почти уже забытую, злую и прекрасную Александру-Альрауне, из-за которой Глеб чуть не погиб… Девочка, не задумываясь, откликнулась на Глебово скромное признание, а через пару дней они оба оказались на первой в жизни настоящей, взрослой «тусовке»: неизвестно, на какие шиши накупленный алкоголь, дым коромыслом от сигарет и самокруток, какая-то зарубежная попса из полудохлых колонок — вот оно, развлекается советская молодежь уже не так пристойно, как пару лет назад, когда Глеб только приехал в уральскую строицу, тут дело не ограничилось скромными поцелуями поодаль от всех, как было в тот Новый год у Вадика, нет, у брата младшего по-иному все сейчас — туманно всплывает в голове, как он тащил абсолютно не сопротивляющуюся девчонку в какой-то угол, где никого не было, как впервые поцеловал женские губы, как она отвечала и висла на нём, как он сжимал её тонкие запястья, оставляя следы, которые днём заводили сильнее, чем тут, в темноте, как сорвал с неё коротенькую, «невозможную» юбку, как невольно обжег её парой непроизвольно слетевших искр, как трясущимися руками надевал контрацептив — девочка позаботилась. Как впервые вошел, дрожа от волнения и возбуждения , и как не услышал ожидаемое «ай, больно, давай остановимся», нет — девица только подавалась бедрами, принимала в себя его полностью, да ещё сама тянулась к его шее и кусалась, да так, что Глеб кончил первым. А потом она удирает к другому, жеманно, выдавлено, неискренне извинившись. Глеб от горя пишет-пишет-пишет, чтоб с ума не сойти, чтоб в Исеть не сброситься, чтоб с крыши не прыгнуть, а потом ему кто-то из её подружек рассказывает, что её прирезал какой-то урод, которому она отказала в сексе. Глеб пишет с еще большим остервенением, на репетиции ходит всегда без опоздания, лишь бы заполнить первую душевную дыру, лишь бы хоть чуть вернуться к тому, кем он был. Но одна частичка прежнего Глеба уже навсегда уничтожена, выжжена запахом дешевого парфюма, естественной смазки и какого-то вина со сложным названием, вымыта слезами по навсегда утерянной девочке… Пока Глеб вспоминал, закусывая губу в те моменты, когда в памяти вырисовывается воспоминание о том вечере и невероятно мягкой коже девочки, он и не заметил, как до дома дошел — вот она, родная серая «хрущевка». Быстрый подъем на третий этаж, лязг ключа в двери. На пороге уже ждет теперешняя любимая — Таня, правильная, взрослая, домашняя, от неё пахнет счастьем, «Красной Москвой» и домашней едой, даже когда она не готовит. Она ждала, она хочет — и Глеб сбрасывает гитару с плеча и с готовностью расстегивает джинсовку. Таня не боится и не перебирает с активностью и пошлостью, как та девочка, секс с ней ровный, осторожный, медленный, здоровый. Таня не мечется, не виснет на нём, она не кричит «бля-а-адь, с-с-с…быстрее, сука, я щас кончу», она спокойна, это Глеб в ней на данный момент и ценит — у неё тараканов в голове нет, это и хорошо, Глебу ведь с лихвой хватает своих тараканов, своей магии, ещё одного сумасшедшего, нездешнего человека Глеб, как ему кажется, не выдержит. Поэтому ему сейчас чертовски хорошо только с двумя людьми — с Таней и Вадиком, они оба нормальные, ровные, мягкие, любящие, они компенсируют собой Глебовы странности. Брат, если не находится рядом, если его рук нет на плечах и животе, то позвонит обязательно, скажет хоть пару слов, хоть даже и по делу группы, хоть пару раз Глеб услышит любимое «Глебушка» и прямо-таки расплывется в улыбке. А Танечка вообще всегда подле, только что на репетиции к ним не ходит, и то только потому, что понимает — не место ей там, в музыке она смыслит мало. Вот рисует потрясающе, это точно, и Глебу всегда показывает, а ещё постоянно рисует его, четко вычерчивая профиль, руки, осторожно, красиво… Таня обо всём говорит прямо, без стеснений — кроме секса. Но это только на уровне разговора, когда доходит до дела — она не краснеет, не мнется, не кривится, она отвечает на поцелуи мягко, она сама касается острых, бледных Глебовых ключиц, она дает трогать себя, часто кончает первая, и ей хорошо, по-настоящему хорошо… Они лежат вместе ещё минут двадцать, едва не дремля, Таня гладит Глебовы мягкие, нежные кудри, тот чуть не мурлычет, переплетая свои пальцы с её. Из неги вырывает телефонный звонок, Глеб срывается с места, бежит отвечать. — Глебушка, в общем, я с Чистовой ещё поговорил, мы в воскресенье летим сначала в Берлин на какой-то там местный фестиваль, потом вроде бы во Францию.. В общем, галопом по Европам! Завтра топаем за загранниками в ОВИР на Крылова, слава богу, успели подать вовремя! Чтоб в девять был там, как штык, если проспишь — откручу тебе твою патлатую головушку, родной, так и знай! — Вадьксон, не кипишуй, не просплю. Меня Танюша растолкает в случае чего, она у меня жаворонок. — Смотри мне, Глебсон! Ладно, бывай, я пошел вещи собирать! — А чего рано так? Сегодня пятница, а вылетаем мы в воскресенье, как ты сказал! — Завтра нас ждет хренова куча бумажной волокиты, не до того будет, да и прогнать в последний раз хоть несколько песен лишним не будет, так что я рекомендую и тебе заняться сборами! Одному влом — Таньку подключай! — Хорошо! Покеда, Вадик, я пошел! Глеб повесил трубку и пошел одеваться. Таня слышала разговор, поэтому уже тащила с крошечного балкона чёрный чемодан, с которым, по словам Ирины Владимировы, она летала в свадебное путешествие в Сочи с «батяней твоим, чтоб ему пусто было». Чемодан явно дорого тогда стоил, видно, что из настоящей кожи. Таня помогает укладывать скромное дорожное имущество — несколько смен одежды и белья, парочку запасных медиаторов, зубная щетка, расческа… Несмотря на вялый протест Глеба, заботливая девушка также сует ему собственноручно испеченные крекеры и банки с консервами— мало ли, что за баланду подают в отеле, Глеб, и не спорь со мной, ты вон и так худой и бледный, как призрак! Следующий день пролетает быстро, как ветер. С утра — бесконечная очередь в ОВИР за загранниками, закаты глаз на ворчливых теток, будто нехотя отдающих паспорта и бурчащих под нос «неча по заграницам-то мотаться, эх, молодые..», Саша, который говорит со всеми этими немолодыми дамами так вежливо, что те тают, новость о том, что Лена, оказывается, едет с дочерью — одиннадцатилетней Анечкой. Ребята, конечно, любили своенравную, но очень милую девочку, но представляя, что их ждет длительный перелет с достаточно капризным дитем предподростковых лет и вновь спрашивали Елену, нельзя ли оставить Аню в Свердловске, порядочно ее этим доставая. Та уже кричала на группу, что нет, никак, потому что оставить дочь вообще не с кем, а одна она квартиру ухайдокает, обязательно доберется до отреза китайского шелка и всем куклам платья наделает из него, да и документы на Чистову-младшую уже давно оформлены. Рокеры повздыхали и смирились, все, кроме Глеба, который даже не думал грустить по этому поводу и изначально был за — из всей группы, Аня считалась именно любимицей Глеба. Лена все шутила, что из Глеба вышел замечательный отец, или на худой конец — старший брат. Потом — последний прогон здесь, в Свердловске. На нём настоял Вадим — мол, кто его знает, может в Берлине времени на репетицию не будет, так что лучше прогнать здесь. Сегодня все превзошли сами себя — сыграли весь ранее созданный материал для «Декаданса», плюс четыре песни с предыдущего альбома «Коварство и любовь». Глеб смеялся: — Вадь, ты в «Африканке» просто кошмарно выговариваешь! Нас немцы закидают помидорами за такое! — Да ну иди в жопу, Глебсон, я и так волнуюсь, тут ты еще! Нормально я выговариваю, чего пристал?! Тоже мне, сам, можно подумать, лингвист высшего уровня! Напомнить, что о тебе наша немка в школе говорила? — Вадик, помнишь, что я тебе на голове пять лет назад сотворил? Хочешь, чтобы у тебя шпоры и гребень прямо при всех выросли, да? Могу устроить, милый братец, во смехота-то будет! — Ещё раз меня так назовешь — сам получишь! Все, собираем гитары и прочую аппаратуру и тащим, нам еще машину загружать. Вадик с новым барабанщиком Андреем Котовым, пришедшим в «Агату» из недавно распавшейся группы «Кабинет» тащили к большой машине, которую ребятам одолжил один зажиточный любитель их творчества. Права были только у Лены, поэтому до дома Самойловых, где было назначено место встречи с утра. Глеб все никак не мог заснуть, да и Таня не спала часов до одиннадцати. — Глеб, а ты ведь привезешь мне оттуда что-то? — Родная, если нас там забросают деньгами, а не тухлыми томатами — фигня вопрос, притащу тебе тени какие-то, или духи там, чего вы, женщины, любите! — Слушай…— Таня мнется, сложно переменить тему так резко, но все же решается, — не хотела тебе говорить, но сейчас чувствую, что надо, в общем, мне последние три дня снятся какие-то страшные рожи, что-то типа призраков. Воют, вопят, руками машут — страсть! Но если б они просто, без смысла выли, это б ещё полбеды было, а они говорят что-то о тебе, о том, что их ветер нашел тебя и «Агату», что они тогда отстали на время только, что им нужна какая-то кровь… Мне страшно, Глеб, что это?! — Таня… В любом случае, я не дам тебя в обиду, но прошу, будь осторожна, пока я буду в отъезде! Старайся не выходить из дома, когда темно и дождь, а ещё избегай тощих людей с неестественно бледной кожей, прямой спиной и с темными глазищами. Если сейчас буду рассказывать, то это затянется на целую ночь, а мне надо выспаться. Но я обещаю, я вернусь, привезу тебе из-за границы кучу подарков и все-все расскажу. А сейчас спи, родная, спи…спи…спи… — Глеб шепчет гипнотически, осторожно гладит Танины рыжеватые кудри, блеклые искры летят с пальцев, но они греют, а не жгут. Веки девушки тяжелеют. Она что-то тихо мурлычет под нос, ложится на бок и засыпает сном маленькой девочки. Глеб тяжело вздыхает и целует её в лоб, прощаясь, потому что с утра не хочет будить её. — Спокойной ночи, родная. На удивление, встает Глеб самостоятельно, собирается быстро и выходит вовремя, даже ребята поражены — обычно Глеба ждут все где-то по полчаса, а тут он пришел раньше всех, с чемоданом и любимой гитарой за плечами, бодрый, румяный, улыбается, но видно, что волнуется, а ещё будто бы гонит что-то из головы, потому что улыбка у Глеба сейчас натянута. — Ого, да щас фиолетовый снег повалит! Глебыч не опоздал! — присвистывает Котов, он, несмотря на то, что новенький, в курсе того, что Самойлов-младший — ещё тот любитель опаздывать! — И тебе привет, Андрей. Остальные где? — Идут! Вадику я звонил, его там Таня собирает, по всей видимости — против его воли, поди, начищает там нашего лидера, ну ты ж её знаешь! Саша на метро, он скоро будет. Лена, если судить по её голосу — с мелкой ругается, но это они так перед любой поездкой! Но они скоро все подтянутся! И вправду, скоро подходят Вадим с Таней-старшей под руку, впридачу с большим чемоданом. Глеб со злорадством отметил, что Вадик на удивление аккуратно причесан и видок имеет хмурый — видимо, его женушка любимая постаралась. На такси подъезжают Лена и Аня. Андрей угадал, они действительно поругались — у Елены все ещё ходили желваки, а Аня дулась и что-то бормотала под нос, сдувая с глаз черную челку. Последним подходит Саша. Решили, что Самойловы, Аня и Александр садятся в такси, Лена сядет за руль машины с аппаратурой, а Андрей рядом с ней на пассажирском сидении спереди. Вот, чемоданы загружены, двери закрыты — такси и черная «Волга» сдвигаются с места, и «Агата» мчится по направлению к аэропорту Кольцово — навстречу новому приключению…