Моя учительница

Ноябрь. Холодная осенняя ночь. На белый, чуть привздёрнутый носик падают мелкие снежинки. Они опускаються плавно, легко. Касаются темных как крыло ворона волос, макушки, взора. На побитой пешеходной дорожке асфальт, неприятный глазу. Смесь из снега, грязи, различного мусора вызывают различные чувства у Вики. Ей то всеровно, то тошно. От самой себя не исключение. Райдос внутри воротит, выворачивает, ломает. Мокрые черные ботинки быстро шагают под многоэтажками. Фары пестрых машин слепят, угрюмые и злые люди слепят, все слепит. Вика переводит мутный взгляд под ноги, лишь изредка заставляя себя посмотреть, где она вообще. Она судорожно запихивает промерзшие, красные пальцы правой руки с облупленным дешёвым чёрным лаком на ногтях в карман куртки, попутно поправляя клетчатый жёлтый шарф, который облез до невозможности. Вике стыдно. Она хотела купить ещё вчера в магазине: тот красивый, новый, чистый красный шарф. Но нет, она попёрлась в пятёрочку и выпросила уж который раз у продавщицы сигарет. Райдос взрослая. Ей семнадцать. Она в школе средне учится, ленится. Могла бы лучше, но не хочет. ЕГЭ на носу, а она только на прошлой неделе открыла алгебру и геометрию, посидела полчаса, не выдержала. Опять. В итоге уснула тогда где-то в пол шестого. Райдос не любит мать, но понимает. Мать пьёт, ругается, плачет. Вике было до того больно на это смотреть, что сейчас даже фиолетово. Лишь снег падает и морозит сердце. Вот уже знакомые пятиэтажки виднеются. До того знакомые, что хочется забыть. Вика шагает медленнее, чтобы оттянуть момент вхождения в квартиру. Не получается. Спустя некоторое время она всеровно приходит домой, перед входом в квартиру грустно вздохнув. В подъезде пахнет перегаром, кошачьей мочей, и мерзким мусором. Вика привыкла. Она дёргает облупившуюся ручку и входит в квартиру, чувствуя приевшийся запах. Она морщит нос и ставит берцы в угол прихожей. Квартира дешёвая, некрасивая и неприятная, как и сама Райдос. Она тихо проскальзывает мимо кухни, где уже сидела мать. Не получается, опять. - Ты где шлялась? двенадцатый час! - мать с безумтсвом, присущим только ей агресивно прям в глаза Вики впилась. Тошно. - Я у подруги была. - дочь нервно глотает накопившуюся тревогу в ротовой полости. - Ах у подруги! А матери по дому ты помочь не хочешь? - женщина яростно сребла ногтями старый деревянный стол. - Мать тут, видишь ли, переживает, а она гуляет до ночи! Позорище! - Ну мама... - виновато протягивает Вика. - Учительница твоя не вытерпела тебя, вот и уволилась. - кричит женщина Вика тревожно замялась, но решила промолчать . - Можно я пойду к себе? - вопросительный взгляд - Шуруй.- со слишком напускным безразличием отрезала женщина. После этого сварливицу отпустило, и она затихла. Вика не теряя ни секунды попятилась назад и возвращалась по тускло освещённому коридору с таким же тусклым лицом. Обычно её мать так быстро не охлаждается. Если и вскипит, так уж до ужаснейших истерик с битой посудой и неприятным осадком, если повезёт. Когда везло меньше на теле оставались ссадины и горькие следы от пощечин. Девушка запиралась в комнате и тихо стонала от мучений в подушку. Бывало, вылетела пулей с подъезда и бежала куда глаза глядят. Без куртки, в одной пижаме. Чаще всего её несло потом к подруге, где она выливала всю оставшуюся чернь. Подруга обнимала, успокаивала, утешала. Не то чтобы у них были отношения как у обычных девочек. Они никогда ничего не делали для развития дружбы. Не гуляли в парке мило общаясь, не оставались на ночёвках и не смотрели сериальчики. Что ещё там делают ванильные подружки? В прочем, не так важно. Единственное что их делало похожими, это страх. У Оли это страх будущего, страх ответственности. Дикий, животный. Корчит из себя милую маленькую девочку где нужно и где не нужно. Притворяется глупенькой как у фильмах про блондинок с Монро. Но у Якубович не блондинестые кудри, в отличии от Монро, а смоляная, всегда ровная каре с такой же ровной чёлкой. Всегда дутые и краснющие как вишня губы с белоснежной и нежной улыбкой. Маленькие зелёные глазки, которые понуро сверкают по коридору. У Райдос же,это страх прошлого. Она долго ковыряться в закаулках обид и злости может, даже не устанет. Они с Викой просто сестры по несчастью. Якубович встречает в школе похуестический и разбитый взгляд. С этим взглядом она шипит на весь мир, клянет, а внешкольное время эту зареваную и раненую анафемой душу встречает. Оля густо вздыхает и всегда впускает недоподругу. Родители Якубович косо зыркают на припухшую от слёз гостью, окидывают презрительно взглядом, но не выгоняют, молчат. Чего ж то тут говорить? Оля повторно в припадках скандалить начнёт. Родителям поперёк горла. Уже всё ровно на визитершу, лишь бы дочь не истерила, ибо чем только такие истерики не кончались... Закрывались у себя в комнате девочки и плакали по началу рясно-рясно, горько-горько. А сейчас потолок лежа на мягких коврах буравят индифферентно и апатично. *** Вика наконец затворяет дверь своей комнаты изнутри и падает измучено на ледяной потресканый пол. Уже даже и плакать не хочется. Лишь обида и боль в душе на всех и вся. Только Оля тешит, хоть как то крышу в рассудке здравом держит. Не отваливается крыша, но шатается как ветви ивы на ветру. Якубович тоже держится из последних сил. Кругом них мёртвый океан с хищники волнами и неизвестной глубиной, явно бесконечной. А они на еле-еле держащейся узенькой лодочке плывут, руками собственными из дырявого судна воду постоянно бушующих волн выгребают. Руки сводит, в судомах изнемогают, кости и мышцы отрываются и кажется на вере ещё не потухшей держатся. Вика ослабело падает на маленькую кровать с дурацкими розовыми, потускнелыми покрывалами в сердечко белое плюхается. Не раздевается даже. Эскапизм всё развивает. Надеясь забыть день прошедший и жизнь глаза мутные и безотрадные закрывает, хмуря брови яростно чёрным карандашем очерченые хмурит. При этом припухлыми губами шепчет молитвы всем богам, которых только знает, дабы забыть всё и не вспоминать. *** Вечереет. За школой пусто Закат только накрывает своим оранжевым заревом Ростов. На тле стены серой Вика двумя пальцами сигарету ещё не подожженную крутит, нервно куртку дешёвую, тёмно-зелёную застебает, моментами на рюкзаки потертые и рядом лежащие посматривает. Прямо напротив Оля стоит и тоже сигарету теребит, волосы длиннымм ногтями поправляя и воротник на пальто чёрном на запах распрямляет. Свет нежно и свежо касается желтым лица, щиплет морозом своим щеки бледные, глаза Райдос из угля в янтарь пылающий превращает. Светятся огнём на фоне стены мрачной. И Вика яркая становится, вкрадчивая, располагающая. Радужка Оли, всегда болотная в темноте, вдруг ядовито-кислотная становится, ярко-лаймовый цвет приобретая. Якубович на Райдос долго смотрит, рассматривает, вдруг в улыбке подлинной расплывается удивлённо заявляя: - У тебя глаза красивые, очень - Достает из кармана зажигалку коричневую и чиркнув колесиком к своей сигарете подносит, уже располагающейся между своими губами, а потом и чужыми. Вика затягивается в полную грудь дымом дешёвым и отвечает: - Не верю - Глаза щенячие поднимая на собеседницу - Открытие сделала, раньше не замечала? А если и правда, то эта красота мне ничего стоющего так и не дала - пафосно запрокидывая голову чуть назад и глаза от собеседницы не отводя. - Твоё дело, но глаза у тебя красивые. - Чуть помолчав и увидев в вскинутую ей в ответ бровь говорит - Пока, Несмеянна. - Оля сигарету недокуреную даже до половины кидает на асфальт заснеженый и в момент рюкзак на плечи вешает. И все дальше отдаляется, превращаюсь в мутное пятно, а потом уж совсем исчезает. Вика повторяет все действия Оли и быстрым шагом направляется на остановку. *** Ремонт здания школы искусств старый, потрепаный и захаращеный. За окном уже темно. Райдос садится на диван и впивается взором в мигающую на потолке лампочку. Некое волнение все же пробивается сквозь недра разума и заполняет всё пространство в лёгких, оставляя дрожь по хрупкому телу.