гордости не будет

наверное, он жалкий. жалкий в его глазах, в своих глазах — до сих пор ищет с ним встречи спустя сотни лет неодобрительных переглядок. дайнслейф — разлагающийся кусок старья, гниёт изнутри, покрывается ржавчиной и пылью. он уже не юноша, которого путешественник легко целовал в губы, скользя языком по ряду белых гладких зубов, не тот, кого он гладил по щеке ладонью шероховатой и мозолистой, опаляюще-холодной. каждое воспоминание о нём всё так же назойливо мельтешит в голове, пока память стремительно выцветает, чтобы в конце оставить его с этими золотыми отголосками прошлого наедине. дайн клацает пожелтевшими зубами, когда принц бездны собирается снова уйти и оставить его, одарив лишь мгновением внимания. но он злится достаточно сильно, чтобы успеть схватить его за плечи и толкнуть в совсем другой коридор портала. они падают куда-то в бездну — дайн сразу узнаёт её по запаху, плотности воздуха и тому, как ноют внутренности, отзываясь на зов глубины. проклятие тянет его вниз — упади, позволь себя поглотить, сдайся. он игнорирует проникающий в него яд, потому что куда сильнее колет взгляд снизу — уставшие глаза всё такие же спокойные. итер не вырывается, хотя чувствует, как сильнее сжимаются пальцы на его плечах, и дайн не отпустит его, даже если ему их отрубят. вцепится зубами, обхватит ногами, но не даст уйти, пока может держаться. дайн тяжело дышит — почти забыл, что у него есть сердце, которое бьётся, качает отравленную кровь, направляет её к голове и плоти. — чёрт, — это всё, что вырывается сквозь плотно сжатые челюсти, когда он смотрит на него — ничуть не изменившегося спустя сотни лет. это нельзя назвать мечтой, но ему так долго хотелось вновь просто посмотреть в эти омерзительные глаза и побыть единственным, кто в них отражается. это сильнее, чем ненависть, потому что дайн всё ещё его любит. каждую его черту, какой бы отвратительной ни была. он делает это резко, но итер даже не дрогает, принимая чужие губы на своих, не закрывает глаза и не поднимает руки. только щурится, когда дайн впивается в них и кусает, почти не вдыхая, настойчиво лезет в рот почти сухим языком. итер вновь его игнорирует, продолжая безучастно наблюдать без какого-либо ответа. потом дайн отстраняется и его лицо горит пурпурным, а на губах и побородке, смешанная со слюной, блестит кровь. — так сильно хватаешься, — итер едва поднимает брови и тёмные глаза смягчаются в насмешке, — соскучился? дайн молча хмурится, но не может перестать смотреть в это лицо, на этот шрам на щеке и выглядывающую из под обтягивающей горловины сухую красноту. он ослабляет хватку, чтобы поднять ладонь к шее и оттянуть ткань вниз, открывая вид на расчёсанную кожу. итер не любит оголять плечи и руки, но дайну это всегда было позволено, и даже сейчас он никак ему не препятствует, когда тот целует его в шею, лижет неровную кожу, её покусывает и растягивает ему топ. итер молчит ещё минуту, ничего не делая, никак не отвечая и не препятствуя, а потом зарывается пальцами в светлый затылок, сжимает жёсткие волосы в кулак и отстёгивает этот его ебучий плащ с такой лёгкостью, будто с последнего раза, как он это делал, не прошли десятки лет. он давит рукой, силой опуская дайна промежностью на промежность и слушая, как из него вырывается громкий вздох. итер от груди ведёт ладонь к шее, давит на кадык, чувствуя, как он дёргается и по глотке стекает слюна, зажимает яремные вены пальцами, душит — не сильно и не слабо, но достаточно ощутимо, чтобы дайн начал дышать чаще. в штанах становится теснее, а пульсация внизу живота — ярче, и это до того стыдно, будто он снова молоденький рыцарь, которого путешественник прижал к холодной стене переулка и залез под выглаженную форму, застёгнутую на все пуговицы и ремешки. кожа дайна больше не может юношески розоветь, он лишь багровеет и хмурится, пока проклятие горит синим и окрашивает тёмную красноту его лица в нездорово-пурпурный. итер вновь щурится и уголки его губ заметно поднимаются, из приоткрытого рта вдохи и выдохи складываются в тихий-тихий довольный смех, сливаясь с гулом бездны и заставляя даже далёкий рёв смолкнуть. рука в неизменной чёрной перчатке гладит челюсть, задевая большим пальцем тронутую скверной щёку. тело само по-привычке отзывается — дайн почти неосознанно утыкается в чужую ладонь, борясь с желанием зацеловать её, как раньше. потому что это будет слишком нежно, слишком жалко и слишком омерзительно. потому что он хотел... он не знает, чего он хотел. остановить его, ударить, поцеловать? всё, что осталось в нём, тоскует по этому куску дерьма. итер смотрит снизу вверх, но это никогда не означало и не означает сейчас, что дайн возвышается. его лицо становится мягче и вместе с тем дышать становится только труднее. знакомый взгляд, знакомый изгиб губ, знакомые прикосновения. — ты ведь не хочешь делать этого без ответа, — топлёное ленивое веселье льётся с языка, — тебе нужно, чтобы я касался тебя сам, — палец давит на неухоженную бледную губу с кучей маленьких трещин, — и по своей воле целовал. это не вопрос, потому что он знает, что прав. дайн молчит, потому что всё действительно так — итер мог бы лежать под ним бревном, имитируя труп, и уничтожил бы его одним лишь этим абсолютным равнодушием. потому что это сильнее, чем ненависть, ведь дайн всё ещё его любит. всё в нём — от улыбки до сощура — искусительно тянет "унизься", "переступи через себя", "поперхнись своей гордостью и получишь желаемое". итер опаляет дыханием кожу, примкнув плотнее. — я тебе нужен, — говорит он и кладёт голову на его плечо, щекотит носом шею. итер никогда не задает вопросов. и дайну кажется, что на самом деле это не абсолютное знание, но абсолютная власть — он никогда ничего не знает наверняка, просто произнесённые им слова становятся истиной в тот же момент, когда срываются с языка. дайн прикрывает глаза, складывая ладони на его пояснице. появился новый шрам — замечает, пока водит пальцами по оголённой коже. принц бездны — это титул, доставшийся ему кровью. бездна не даст своё имя тому, кто не способен в ней выжить, монстры не признают того, кто не стоит в пищевой цепи гораздо выше них. звать итера чудовищем это не преувеличение, потому что среди тварей бездны он самый первый сверххищник. в этом мире, в принципе, нет никого ужаснее, чем он — даже боги так долго не играются с трупами, а итер мучит кости кхаэнри'ах уже пятую сотню лет. в частности его — дайнслейфа — кости. это гребанный мазохизм и бороться с ним поздно — сейчас эта дрянь так глубоко в нём, что почти смешалась с кровью. дайн чуть трется пахом о его бедро, чувствуя, как с каждым движением в штанах становится всё более тесно. то, как быстро у него встает — почти унизительно. итер кладёт ладони на бока, пальцами забираясь под пояс. синие вены проклятия на теле загораются ярче, дайн хмурится, но молча даёт расстегнуть себе ширинку. итер поглаживает большим пальцем кожу под животом, опускается ниже, где волосы на теле становятся жёстче и темнее. ткань его перчаток шероховатая, даже не тёплая от контакта с телом, потому что дайн больше схож температурой с трупом, чем с живым человеком. тёплый язык на шее ощущается горячим, а слюна — вязким кипятком. от прикосновения к кадыку дайн рефлекторно сглатывает, шумно выдыхая. его собственные ладони гладят чужие рёбра, а потом поднимаются к плечам, хватаясь за них почти у шеи. итер, будто назло, останавливается. молча смотрит прямо в глаза с этим прегадким сощуром и приоткрытыми в улыбке губами. с возрастом дайн, к сожалению, не потерял своих чувств, но зато у него появился характер, позволяющий ему сомкнуть пальцы на чужой шее и честно прошипеть: — ты в сто раз хуже, чем любая бездновская тварь. тихий смех фонит безумием — он у него всегда такой был, поэтому дайн не реагирует по-особенному, только осуждающе смотрит. — но сидишь ты в итоге на моём члене, — замечает итер, прикрыв глаза с той самой фальшиво-невинной улыбкой, из-за которой люди часто хотят ударить его в лицо. особенно часто — дайнслейф. но зато это злорадство живое — можно почувствовать, можно потрогать, слизнуть с бледных губ. это лучше, чем молчание. это лучше, чем ничего. — ещё, — выделяет он, — не сижу. кажется, его устроил и такой ответ, раз вместо траты времени на издевательства, итер наконец стягивает с него штаны. когда в контрасте с температурой его тела почти горячая плоть оказывается внутри, дайн сжимается чуть сильнее, чем от себя ожидает. и, наверное, поздно даже думать о гордости, когда скачешь на члене, сжимая чужие плечи до синяков. думать в принципе невозможно — сейчас в голове только пар возбуждения и зацикленное блять блять блять блять блять. дайн очень хочет позвать его по имени, но закусывает губу и дробит её зубами, пока двигается вверх-вниз, практически вдалбливась в чужое тело. итер шепчет ему на ухо "тише-тише" так спокойно и ласково, что та часть дайна, которая всё ещё его любит, хочет мгновенно послушаться, подчиниться, сделать всё, что он просит, и получить похвалу. но дайн лишь на секунду зависает, чтобы с силой удариться о чужие бёдра ещё раз перед тем как врезаться затылком в землю. рука в неизменной перчатке держит его за шею, член упирается в расстёгнутую ширинку и холодит смазкой кожу под животом, лопатки впиваются в жесткие плиты. он завалил его на спину, а теперь нависает сверху и продолжительно пялится, вслушиваясь в сбитое дыхание. — хороший мальчик, — говорит итер, когда удовлетворяется видом чужого багрового и хмурого лица, едва поддетого скрытой тревогой. он гладит его по чистой щеке, что-то мысленно решая, а потом тянет: — вот так, раздвинь ножки пошире. и дайн цветёт раздражением в ответ на эту его мерзкую манеру разговора, будто под ним не разлагающийся пятисотлетний мужик, а молоденький мальчик из рыцарского ордена. итер снова играет в чтение мыслей и поднимает брови, растягивая улыбку шире. он толкается бёдрами и почти всем весом ложится на дайна, давит на его ноги, заставляя раскрыться сильнее, и оставляет грязные следы на коже. дайн кряхтит, как старая рухлядь, поэтому итер смеётся. — сотни лет выдержки стоили того, чтобы увидеть нечто настолько очаровательное. дайн выдыхает "блять?", потому что это всё, что он может вытеснить из горла вместе с воздухом, пока выгибается в спине и жмурится, сосредоточенный только на члене внутри себя. и он бы ухватился ногами за чужую талию, если бы итер уже не прижимал их к земле, поэтому впивается ногтями в его спину. дайн не может задохнуться, но горло колет каждым вздохом — слюна собирается под языком и течёт изо рта, стекая по шее. — хороший мальчик, — вновь шепчет итер на его хрип, утыкаясь лбом ему в висок. ему нравится это неприглядное возбуждение, этот сухой голос, надрывные стоны, что даже на стоны едва ли похожи. он давит пальцем на головку, сжимая его член в ладони, щурится, наблюдая за дрожью влажных губ, — хочешь, чтобы я подольше был в тебе? да. дайн готов даже подавиться — они оба и так знают, что он жалкий. чувство заполненности и близости плавит, как жара в натлане. он хочет его член в себе, его руки на своих ногах, его губы на своих губах. и пока может, дайн давится всем, что итер ему даёт — это в любом случае не продлится долго.