11 ноября, 1824 год
Минск в один момент понял, что не зря сюда сорвался. Не зря внутри осело чувство тревоги и не зря он велел седлать самого быстрого коня. Лишь бы добраться до столицы как можно скорее. Его сердце пробила ещё большая паника, когда в дороге услышал вести. Нева из берегов вышла и город топит. Страшное зрелище предстало перед его глазами: по улочками бежит вода, а в ней плывут обломки домов, ткани, всякий мусор и, наверное, там же были и трупы, но заметить мертвые тела не вышло. Видимо, их всех уже унесло в Финский залив, оставив навсегда пропавшими телами, что будут на дне морской разлагаться.Город страдал от напасти стихии.
Воплощение страдало вместе с ним.
Немигов в покои врывается, пока за его спиной раздаются беспокойные крики служанок, о том, что Александр Петрович просил никого не впускать к нему. Ему эти слова были безразличны. Он все равно откроет дверь, за которой скрылся от посторонних глаз его любимый. Покои освещали только лишь пару свечей, ничего более. Луна на улице пряталась в облаках, не желая себя показывать. — Сашенька, — Тихо произносит, пока взгляд приковывается к силуэту на перине. Николай сразу срывается с места, быстрым шагом подбегая к нему, но до конца добраться не успевает. В объятия падают, заставляя опуститься на пол. И тишину между ними разрывает болезненный всхлип. — Коля... — Шепчет хрипящим голосом и только ближе жмется, как можно ближе, дабы получить хоть какую-то защиту, которой не хватало все это время. И судорожный всхлип вновь срывает с его губ, отдавая болью в груди белоруса. — Тише, moje kochanie, тише, — Спешно тараторит, ласково поглаживая по спине, где сквозь ткань белой рубахи чувствовались позвонки. — Шестисот... — Слова почти не различимы были, еле удавалось понять из-за слишком тихого их произношения. — Что? — С непониманием произносит, аккуратно отстраняя от себя заплаканного Сашу. Он ему в лик глядит и лишь сильнее ужасается, замечая напрочь искусанные губы в кровь. Столица к нему обратно липнет, обратно впивается руками в его спину и сжимает одёжку, рукава которой уже были пропитаны слезами. — Шестисот человек!.. — Выкрикивает, утыкаясь в плечо Минска и все успокоиться пытается; этого не выходит, только в ещё большой истерике заходится. — Три тысячи голов скота, три тысячи зданий пострадало, четыреста снесены напрочь!. — Сашенька.. Все восстановят, все будет хорошо, — Руку в мягкие кудри запускает и поглаживает успокаивающе. — К-Как же восстановят? Там ущерб громоздкий..! — Все пуще прежнего в рыданиях заходится, уже от слез заикаться начиная. Утешения себе даже в руках любимого человека не находит. — Все восстановят, верь мне. Я знаю, что тебе было страшно.. — Мне было больно..! — Он сам на своем теле ощущал, как ломались те несколько сотен зданий, как воды искажала фасады более прочных построек. А сейчас осторожно совсем от него отстраняется и смотрит в синие глаза, а в его собственных только боль и читается. — Где моя провинность перед Господом Богом?.. — Нигде твоей провинности нет, — Темные пряди поправляют нежно и большим пальцем после слезы с щек вытирают. — За что тогда же на мне эта напасть обрушена была? Али я не люб Господу Богу..? — Ты люб Ему, Сашенька, не смей иначе думать, — Губами чужого лба касается, оставляя мягкий поцелуй на бледной коже. На первый вопрос ответа дать не решается, его у него попросту нет. — Как ты сейчас? — Мне плохо... — Отрывисто отвечает, стараясь свое дыхание привести в норму, в более спокойным ритм. — Но рядом с тобой не так сильно... Минск шумно вздыхает, поднимаясь с пола плавным движением и поднимая следом за собой парадиз. Дабы уже стоя прижать его к себе вновь, позволяя уткнуться в плечо. — Я.. Я люблю тебя... — Наконец позволяет себе произнести искренние слова о своих чувствах, которые сейчас боль заглушают. — Я тоже, moje kochanie...