Личный дневник Харли
Из моих воспоминаний.
Война была тяжёлой для всех. Не только для военных, но и для врачей и медиков. Нас пытались истреблять в первую очередь. В тот момент погибло большое количество очень хороших специалистов. Я помню первые дни войны. Мне было мало лет. Моё детство закончилось, едва оно началось. Мои родители, детские врачи, работали всегда много, пытались спать уже не только мышат, но и всех остальных. Я помню их усталые улыбки, когда бомбёжка ненадолго заканчивалась, они, словно извиняясь за эту недетскую обстановку, играли со мной в медиков при свете свечей. В один из дней отец ушёл на фронт и не вернулся. Весть о его гибели вывела нас мамой из калии. Я помню ноющую боль в груди и слёзы в ту ночь после этой новости. Мама замкнулась в себе, ещё больше погрузившись в работу. Она часто говорила мне: « Малыш, мы должны спасать жизни, это наш долг». Я не понимала, какой ценой иногда приходится выполнять этот долг. Мама погибла под плазмаганами плутаркийцев. До последнего не покидала работу. Пыталась спасать мышей до конца. После этого я осиротела, и меня забрали на военную базу. Тогда и началась реальная жизнь. Она была жестокой, по регламенту, с дисциплиной. Нас обучали основам выживания, обращению с различными видами оружий. Я упорно держалась за идею, что стану врачом, в дань памяти о родителях. Когда я подросла, то смогла пойти в медицинский колледж и смогла начать учиться, но и здесь я пролетела. Даже тут, когда мои мечты начали сбываться, красная пыль Марса, осевшая на моих учебниках из-за бомбёжки, посмеялась над моими попытками исполнить их. Мы не смогли доучиться до конца и нас отправили на войну. Студентов-медиков распределяли по военным базам. Это оказалось жизненно необходимо для передовой. Так я попала в самое пекло войны – на базу «Борцов за свободу». Среди суровых, уже закалённых в боях солдат я чувствовала себя очень не уютно. Дни и ночи сливались в сплошной поток боли и крови. Я не помню, когда потеряла счёт ампутациям, зашитым рваным ранам. Самое тяжёлое было видеть, как гаснут глаза совсем юных парей. Часто приходилось, забывая про страх и усталость, вытаскивать раненых сородичей с поля боя под шквальным огнём плазмагатов. Я всегда чувствовала на себе огромную ответственность, когда на моих руках лежала чья-то жизнь. Моим единственным утешением стал Винни. Он был совсем юным бойцом. Помню как, увидев его в первый раз, потеряла дар речи: белая шерсть, красные, как сам Марс, глаза, крупное телосложение. Такого нахального и самолюбивого марсианина нужно было ещё поискать, я понимала, что он едва ли меня заметит среди этих грохотов взрывов и стонов раненых. Но с каждый украдкой брошенный мой взгляд, каждое его случайное прикосновение рук и хвоста во время операций разжигало в моём сердце робкую надежду. Для меня такие чувства были впервые. Всю свою жизнь я существовала, а не жила – учёба, практика, мечты о будущем, которые казались такими далёкими и нереальными. Винни ворвался в мой мир, с таким рёвом мотора своей красной Ракеты, перевернув всё с ног на голову. Я ловила себя на том, что ищу его взгляд в переполненном медпункте, что замирала от счастья, когда он, запылённым после поездок, благодарит меня за перевязку своей фирменной улыбкой. Ночами, под вой сирен и грохота далёких взрывов, я с надеждой ждала его обратно. Я была уверена в том что, он смог разглядеть во мне что-то. Сам Винни, был привыкшим к быстрым, мимолётным романам, поначалу не воспринимал всерьёз мои чувства. У него на базе была репутация не очень. «Бабник». Слышала я практически отовсюду, но я была уверена, что я та самая. Но не всё было так радужно. Мейсон был моей самой большой проблемой. Молодой сержант. Рыжий, с выразительными голубыми глазами, весь статный такой. Он не скрывал своей симпатии ко мне, это вызывало чувство беспокойства. Его настойчивые ухаживания, словно змеиные объятия, душили, не давая дышать. Я ещё тогда не знала, что он предатель и к чему это может привести… Я всегда чувствовала на себе его пристальный взгляд голубых глаз во время редких перерывов между операциями, когда я практически засыпала на самом дальнем столе в столовой, пытаясь отключиться от ужасов войны. Он всегда появлялся рядом словно из ниоткуда. Всегда пытался разговорить или рассказывал ну очень « интересные» истории, от которых потом голова болела. Или осыпал меня множеством неуклюжих комплиментов. Я была всегда с ним холодной, надеясь, что он поймёт мой намёк, но Мейсон был глух и слеп к моему безразличию. Я чувствовала себя загнанной в угол. Вокруг бушевала война, не давая возможности сбежать, а здесь где я должна была чувствовать себя в безопасности, меня преследовала навязчивая вниманием тень Мейсона. Всё произошло слишком стремительно, я не сразу поняла что произошло. Помню, как все радовались победе, помню, как попыталась успокоить Винни, дав драгоценный металл для маски, помню наш последний поцелуй с ним. После чего вдруг появился из неоткуда Мейсон и телепортировал меня с собой в другое место. Я не могла представить себе, что столько времени рядом с нами был предатель. Неподкупных крыс не было. Ему, как я позже узнала, заплатили огромную сумму денег плутарки. Он должен был стать шпионом и докладывать всё о мышах, всегда предупреждать какие операции они готовили, куда отправится тот или иной отряд. В первом месте, котором мы оказались, являлась секретная квартира мужчины. Он меня, накачивал какой-то наркотой, чтобы я не бушевала. В первое время я много ругалась и говорила ему, что бы он меня отпустил. Мейсон молча слушал меня, после уходил в другую комнату. Если бы я знала, что будет дальше, то вела бы себя более сдержано. В один из дней он взял меня с собой, потому что опасался оставлять одну. Получив внушительный гонорар от рыбоголовых, мы отправились на другую часть Марса. Кидония оказалась самым выгодным местом для проживания. Здесь нас просто бы не искали. Ну или в первое время меня бы точно не кто не додумался бы искать именно здесь. Оказалось, что в этом районе когда-то построили свои военные базы крысы, но что-то не срослось и они пустовали долгое время. У Мейсона было огромное количество денег. Именно тогда я узнала, что нет ничего, что бы нельзя было бы купить. Всегда был лишь вопрос в цене. Он оборудовав базу так, что бы выйти из неё было просто невозможно. Меня всегда пугала эта мысль. Так как база была старой и не до конца достроенной, по началу, сырость пробирала до костей. Я всегда куталась в тонкую голубоватую рубашку – единственная одежда, которая тогда была у меня. Воздух затхлый, тяжелый, пропитанный запахом плесени и страха, стал для меня тюрьмой. Через год Мейсон показал своё истинное лицо. Он заставлял меня быть женой. Хотя женой ли… Я была вещью, собственностью, куклой, существующей лишь для удовлетворения его больных желаний. Иногда, в порывах ярости, он избивал меня. Эти приступы были подобны внезапной Марсианской буре – бессмысленные и жестокие. Мейсон вымещал на мне злость за всё: за то, что не мог подчинить меня полностью, за то, что я смотрела на него с нескрываемым отвращением, за то, что до сих пор оплакивала свою свободу. Но это было не так страшно, как то что он начал делать потом… Иногда его ярость выливалась в грубые ласки, которые причиняли мне такую нестерпимую боль, как физическую, так и душевную. Прикосновения Мейсона, бесцеремонные, жгли кожу даже спустя несколько часов после нашего с ним секса. Он брал свое – жестоко и эгоистично. Моё тело, покрытое синяками и ссадинами, часто отзывались тупой, ноющей болью каждое движение. До него я ни разу не занималась сексом. Да, мы с Винни ни разу не спали. После близости с Мейсом я чувствовала себя разбитой, истоптанной, игрушкой, которую использую по назначению. Единственное что я могла сделать, то это после его ухода лежать на жёстком матрасе, не в силах пошевелиться. Слёзы высыхали, оставляя после себя лишь липкое чувство стыда и отвращения, к кому было направлено это отвращение оставалось под вопросом. Я хотела кричать, но горло сжимало так, что иногда вдохнуть было трудно. Больше всего Мейсона бесило, что я не могла забеременеть. «Мой наследник будет расти здесь, со мной, и ты никуда от меня не денешься», – рычал он, обхватывая моё лицо грубыми пальцами, и в его глазах, холодных и пустых, как ночные сумерки, вспыхивало безумие. Я содрогалась, вспоминая его грубые руки, ледяной взгляд, искаженный приступами ярости. В моменты агрессии его лицо превращалось в ужасную маску. Глаза, обычно туские, загорались хищным синим блеском, губы же кривились в злобной усмешке, обнажая его кривые крысьи зубы. Он ненавидел меня за то, что не могла дать ему ребенка, ненавидел за молчаливое сопротивление, за слезы, которые я уже не могла сдерживать. Интересно, что бы он сделал, когда узнал бы истинную причину, почему я не могу забеременеть. Может быть я и не доучилась в медицинском, но какие препараты нужно смешивать и какой бы они давали эффект я точно знала. Как то мою голову, как я считала на тот момент, посетила гениальная мысль. Побег. Дважды я пыталась бежать. Дважды мои попытки заканчивались провалом, после которого следовали унижения и побои, запирание в крошечной, темной комнате, где единственным звуком было моё собственное прерывистое дыхание или долгое и мучительное вдалбливание в кровать под крики и стоны. Он запирал меня в темноте, лишая любого света, всегда когда я не выполняла его требований или просто когда его терзали приступы беспричинной ярости. Тьма в комнате была абсолютной, она поглощала любой свет. Я сидела, на холодном матрасе, обхватывая колени руками. Часто вслушивалась в тишину, которая казалась такой плотной и звенящей в ушах. Обычно именно в темноте меня преследовали воспоминания. Лицо Мейсона, искажённого яростью, его тяжёлые шаги, запах его приторного одеколона. Я закрывала глаза, пытаясь вытеснить эти образы, заменить их другими, светлыми и радостными: солнечный свет, пески Марса, смех Винсента… Меня спасала лишь мысль о Винни. Надежда, что он спасёт меня, помогала просыпаться утром и засыпать ночью. Я ела механически, не чувствуя вкуса, лишь подчиняясь инстинкту самосохранения, тому слабому голосу внутри, который твердил: «Ты должна выжить. Ты должна дождаться Винни». Но безнадёжность оседала на моих плечах тяжёлой, невидимой плитой. Я видела её отражение в тусклом свете ламп, в белых бетонных стенах базы, в пустых, лишённых жизни голубых глаз Мейсона. Я чувствовала её горький привкус на языке, в каждом дрожащем вдохе, в каждом ударе сердца, которое, казалось, пробьёт мою грудную клетку, что бы вырваться из плена. Но в этом в этом хаосе ужаса и боли был и светлый момент. Фобос. Откуда и как он смог сюда попасть, для меня оставалось загадкой. Однажды, когда Мейсон куда-то ушёл, я прогуливалась по военной базе, вдруг свет замигал, приборы заискрили. Я помню свой испуг, как вдруг увидела чёрного мальчишку мышонка в одном из коридоров. Как он оказался на севере Марса совершенно один. Ладно, на севере, как он оказался в этом месте. Я не думая о последствиях, взяла мальчика на руки и отнесла в лазарет. Везде где я шла с ребёнком, приборы начинали искриться и переставали работать. Усадив мышонка на кушетку начала его осматривать. Перелом руки и в двух местах хвоста, ссадины, обезвоживание. Не совсем критично, но без моей помощи мальчишка долго бы не протянул здесь. В тот момент я не думала про Мейсона и что он скажет на счёт мышонка. Когда тот очнулся, он испугался меня. Я дала понять, что меня не нужно бояться. Напоив и накормив, чем конечно могла, я рассмотрела его детальней и спросила кто он и откуда. Мышонок был весь чёрный, как уголь. Глаза были яркого янтарного цвета. Никогда таких не видела. Антенны на голове еле светились. Он был таким худеньким, что невольно хотелось его откормить, а только потом разговаривать. Его звали Фобос. Интересное имя. Как наш один из спутников Марса. Он рассказал мне про плен, про опыты и про то как его пытались спасти. Мальчик не хотел быть ни с кем вот и сбежал. Я не совсем понимала, как работала его сила. Он мог взаимодействовать с приборами: ломать их, заставлять работать, глушить их… Я помню как в тот момент вспомнила, что на базе были камеры и я в ужасе пыталась придумать отговорку, которую можно было сказать Мейсону. Но оказалось, что камеры не могли записать момент, когда рядом был Фобос. На них появлялись помехи, а Мейс думал, что неисправны сами камеры. В один день мы так же сидели в лазарете и я рассказывала ему сказку, как вдруг зашёл Мейсон. Тогда действительно у меня по спине пробежались мурашки с холодным потом. Мейсон вопросительно посмотрел на меня и спросил, мол, что я делаю одна в лазарете. Я в ужасе оглядывала комнату и поняла, что в ней никого нет… Оказывается при опасности Фобос мог телепортироваться на любое расстояние, где били приборы и техника. Он не раз использовал эту свою способность. Я совру, если скажу, что он меня не пытался вытащить из этого ада. Мой мальчик пытался и не раз, но не получалось. Он не мог переносить с собой предметы больше стакана. Фобос всегда расстраивался, но я его поддерживала и говорила, что он мне ничем не обязан. Я знаю только то, что он пытался позвать на помощь, но не получалось. Любую технику, которая оказывалась рядом, он глушил своим присутствием и его это очень удручало. И в один момент меня тоже. Шли месяцы, они превращались в года. Ничего не менялось. Никто не искал меня в этом забытом месте. Надежда, которую я так отчаянно берегла, медленно угасала. Но в один момент что-то пошло не по плану… Харли сидела в кресле на кресле, укутавшись в плед. Мейсон что-то делал в другой комнате. Всё было тихо, как в один момент звук от сирены чуть ли не резал уши. Харли схватилась за уши, закрывая их. Крыс влетел в комнату и схватил девушку. Она не понимала, что происходит. На фоне вместе с сиреной, женский голос говорил одну и ту же фразу – « Вторжение. Вторжение. Вторжение». - Мейс, что происходит? – встревожено посмотрев на крыса, спросила Харли, вставая. - Ничего хорошего. Вставай и пошли, - ответил крыс. Он был очень сильно обеспокоен. - Куда…, - смогла выдавить из себя Харли, понимая, куда ту поведут. Мейсон вздохнув, посмотрел на мышку. - Мне сейчас не до твоих капризов Харли. Они могут забрать тебя у меня, а я этого не хочу и ты этого не хочешь, - сказав крыс, подхватил ту на руки и понёс в тёмную комнату. - Не н-надо п-пожал-луйста, - на глазах девушки наворачивались слёзы. - Прости, но они хотят забрать мою жену, а я не позволю, - поставив ту на ноги, поцеловал в лоб и провёл рукой по волосам, - Обещаю, это долго времени не займёт. Мейсон ушёл, закрыв за собой дверь на замок. Харли смотрела на дверь сквозь тьму. Из её глаз хлынули слёзы, но это были не слезы от страха или грусти, это были слёзы радости. Надежда и уверенность, что Винни пришёл её спасти, разгоралась в душе огромным пламенем. Просто оставалось немного подождать.