Перемирие

– А я говорю, если б ещё хоть 2 корабля навроде «Монарха»¹ – и исход Накодо² был бы совсем другим, как вы считаете?.. Лайт вздрогнул, вывалившись из полуспячки, в которую стал впадать уже, сознаться, час (два? три?..) тому назад. Ладно бы он сам – но и стакан в руке качнулся тоже. Чтоб не привлекать лишнее внимание лужей виски на густом, благородном, тёмно-коричневом ковре, пришлось осторожно отставить стакан на столик. Всё равно выбраться отсюда быстро шансы у него невелики. А очень хотелось. Уже не сильно верилось в сплошную серо-стальную гладь – ещё этим утром, в шумную, грязную пристань, в трясучку на пыльной дороге – с запахом навоза и конских спин, – даже в подписанный наконец договор – детище, ради которого он провёл месяцы один на один (тени, снующие по палубе, растворяющиеся в дымных шлейфах труб не в счёт) с волнами. Но это значило, что два острова, восемь лет не способные поделить сушу и море целого земного шара, наконец-то выдохлись, это значило – ПЕРЕМИРИЕ – не окончание войны, но хотя бы паузу, передышку. Привал на бесконечной дороге, под взглядом тысяч навсегда не закрытых глаз: от царства огня и дыма – к царству воронья. Вообще в него никто не верил. Вообще Лайт считал, что это – ловушка. Так думали многие, но он был уверен на 55 процентов. Поэтому все знали, что никто из правительства не поедет – а значит для подписания мирного договора найдут доверенное лицо. Документ обсуждён и выверен – до последней своей запятой, он выбит чёрной вязью на другой стороне сетчатки у каждого, кто устал глотать золу на завтрак и запивать дымом на ужин, – и нужно только найти кого-то, дать нужные полномочия – и отправить. С немалой вероятностью – на смерть. А на войне полномочия передаются просто. И скорее всего поехать должен военный. Первым в этом списке стоял Соитиро Ягами – но в итоге дипломатом отправился его сын. Потому что Лайт – пока ещё – не такая серьёзная потеря для японского флота. Соитиро оказался крайне против (несомненно) и рвался ехать сам – но Лайт настоял. Во-первых, потому что он действительно не такая привлекательная для устранения фигура, а во-вторых, потому что Лайт считал, что в случае, если Англия приготовила капкан – у него, в отличие от отца, есть шансы. Только имя и лицо, и если он сумеет вовремя понять, кто этот капкан поставил – то успех и время на его стороне. Лайт любил море. Или – как сын главнокомандующего японским флотом (а значит, он тоже станет его офицером) – не мог не любить. Но спустя н-ное количество суток в тесной каюте или на палубе между небом и водой его любовь – настоящая или нет – изрядно поутихла. Одно было море – страшно-лазурное, искристое до слепящей боли даже под закрытыми веками – у берегов островов, и совсем другое – под винтом парохода. Лайт перестал чувствовать время. Что там – он перестал, кажется, различать небо и море – одинаково равнодушные, одинаково незаканчивающиеся, отражающиеся друг в друге, как зеркала бесконечного лабиринта, сквозь который невозможно даже бежать. Безграничный, стальной, хищный океан казался угрожающим, и даже искореженная чёрная тень на волнах³ не разбивала однообразие дней, будто подчёркивая то, что слышится по ночам в равномерном гудении труб в их неспокойном сне: что внизу, под листами обшивки – только бесконечная, безмерная, холодная чернота – до самого дна, так же как в душе, если её вывернуть, разложить, как тельце на вивисекции, – человеческая душа была бы похожей на океан, а океан – на неё. Смотреть на него всё равно что в увеличительное стекло – сквозь мышцы и кости – в самую тьму. В путешествии стали приходить чаще сны. Он просыпался, снова и снова, видел обтекаемую сигару, стремительно уходящую на глубину – домой – после того как она подтащила и бросила мину к кораблю. Хватал воздух – казалось, всё ещё горячий крик его подорвавшегося судна. У их противника никогда не было подлодок – сейчас их только пытались конструировать, но раз за разом он видел её – гладкую чёрную спину левиафана, только что заглотившего несколько десятков жизней. Удар раскалённой волны, выбивающей воздух из лёгких, всегда будил – под то же несмолкаемое жалобное гудение. За время путешествия Ягами, можно сказать, полюбил этот корабль – странной любовью, которая возникает между разделяющими общий страх: пароход нёс его в Англию и (Лайт знал) – тоже боялся бездны под собой⁴. И он был рад, когда одним утром, подобным другим, серым и бесконечным, на горизонте встали наконец каменные стены Альбиона – почти как его и описывают в книгах: размытым, замотанным в белёсый шлейф – и тут же бросившим в лицо мелкую морось. Дождь для Лайта проблемой не являлся, но рядом с пристанью, куда они вошли, оказалась военная гавань. Один броненосец как раз затягивали на тросах в ангар – Англия готовилась к разоружению. В рыхлом, как марля, тумане, со смотанными парусами на оголённых мачтах, длинный остов корабля смахивал на скелет древнего чудовища – зубы и кости, сплошная убийственная махина. Впрочем, военное судно, отправляющееся на отдых, можно было считать хорошим знаком – кажется, Англия правда хочет мира, а значит – его, возможно, не убьют. Рывок – и после жалобного визга блоков с чёрных бортов хлынула вода. Лайт отвернулся. Моллюски и водоросли, налипшие на обшивку, вполне могли раньше обитать в водах возле Мукосимы. Это после Накодо стали сниться сны. И это поэтому он сейчас чуть не выплеснул свой полный почти стакан на ковёр чьей-то гостиной (считай салуна. Как же зовут хозяина поместья? Джеральд, вроде. Ему следовало быть более внимательным, несмотря на усталость, когда вылизано-вежливые английские пэры представлялись ему в бесконечной очереди – хотя бы потому, что безукоризненный приём не исключал необходимость в Тетради), и, вымученно улыбнувшись, добавил: – Я бы, пожалуй, не стал желать другого исхода, – и это невежливо, чертовски невежливо после того, как утром был подписан мир, несмотря на то, что это вызвало смешки присутствующих, но какой вопрос – такой и ответ про решающую битву, что легла рубцом по обе стороны баррикад. Кто-то уже изрядно выпил, раз позволил себе такое в адрес посла бывшего (совсем недавно) вражеского государства, а Лайт слишком устал, чтобы вежливость превращать в тугоухость. Он-то думал, будет Лондон. Был бы Лондон – дымный, скученный Лондон, и он подписал бы долгожданный договор, и всё. Но вместо этого процесс решили проводить в загородной резиденции, и, пока карета тряслась по дороге, Лайт снова укрепился в решении, что ему связали петлю. Чистый белый лист немного грел – даже сквозь бумажник – это помогало. Но утро прошло, перемирие подписали – а он пока жив. Похоже, Англия правда решила просто устроить более грандиозный приём (всё-таки речь идёт о возможном окончании многолетней войны) и полагала свои вересковые долины и колоритные ветхие замки более подходящими для его поражения (к счастью, в переносном смысле), чем лондонские трубы. И вот теперь он сидит, попав, как есть – с корабля на бал – и слушает несмолкаемую монотонную болтовню о той же войне и о популярной гончей породе, отвечает на нескончаемые вопросы и удивляется, что ещё утром был ужасно рад избавиться от вида колышущейся до края небес воды – а сейчас, кажется, снова готов броситься в море. Не дожидаясь парохода – просто вплавь. Так что пусть принимают ответ про Накодо как есть – это не ложь. Он не разделял мнение присутствующих о войне вообще. Он знал её с двух сторон сразу: как сын командующего – и как мирный житель тоже, и всё, что он знал и видел – полностью вычерпанный человеческий и финансовый ресурс, огромные потери, экономика, вся брошенная на тяжёлое производство – полностью принеся в жертву науку (кроме необходимой), искусство и образование; побеждённый, у которого отнято всё, победитель – а на деле просто зверь, что будет потом годы зализывать раны – ничего стоящего, чтоб уповать на неё, как на способ действительно получить хоть что-то, способное изменить мир к лучшему. У него был свой, и Лайт ставил на это намного больше. К нему подошёл хозяин дома – тот же, кажется, Джеральд. – Господин Ягами, я совсем забыл самое важное, – короткую неловкость он попытался скрыть за смехом. – Я должен представить вам человека, у которого вы останетесь гостем, пока пребываете здесь. Вон тот сэр в кресле в углу – это мистер Ларрингтон. Что? Гостем? Ах да, а он что – рассчитывал на гостиницу? Какие в глуши, к чёртовой матери, гостиницы?! Это просто значит, что этот вечер не закончится, ни завтра, ни послезавтра, он останется в обществе английских аристократов к-р-у-г-л-о-с-у-т-о-ч-н-о – это вместо отдыха и одиночества. Боже, англичане стремительно рушили все его представления о своей культуре. Снова захотелось до Японии вплавь, и… Зрелище, обнаружившееся в углу, куда указал ему Джеральд (а фамилия Джеральда вроде Смит?..), развалило эти самые представления окончательно: там в одиночестве сидел и раскачивался в кресле худой человек, довольно молодой, насколько Лайту было видно, вот только окружающему аристократическому обществу не очень соответствующий: странная, сутулая поза, волосы не уложены – наоборот: у их владельца, похоже, уговор с дьяволом никогда не использовать расчёску. Что дьявол пообещал ему взамен – Лайт пока не знал. А вот его вопросительного взгляда Джеральд, похоже, ожидал: – Да, я понимаю, он несколько… чудаковат. И о его происхождении никто толком ничего не знает… Но денег у него до чёртиков – а потому и все двери открыты, – тот помолчал немного, точно выбирая, что ещё сказать, а что, возможно, Лайту знать не следует. – Зовут Рюдзаки. Ещё, насколько я знаю, иногда он раскрывает дела. Вроде детектива. Занятное такое хобби, вы не находите? – Рюдзаки?.. – ещё немного, и английские лорды решат, что у посла дислексия⁵ – последние полчаса он выдавливает из себя по одному слову. – Это не английское имя. – Да, мы знаем, - его собеседник пожал плечами. – Но это имя он себе взял. Ещё, – он почему-то немного помедлил, сам разглядывая человека в кресле, – себя он называет иногда просто L. Псевдоним. – Взял?.. Эл?.. – боже, точно. Теперь точно. Вышеупомянутый Рюдзаки, точно почувствовав взгляд Лайта, вдруг вскочил с кресла – слишком стремительно, чтобы это могло быть приемлемым в этом обществе – и быстро подошёл к ним. Походка сделала первое впечатление только хуже: если бы вдруг длинноногую птицу превратили в человека, она ходила б наверное так –широкими прямыми шагами он сократил расстояние между ними, глядя Лайту в лицо – огромными, неестественно чёрными глазами, где дыра зрачка, похоже, сожрала радужку, и под ними – большущие нездоровые синяки. И это не от праздной ночной жизни, к которой местное общество привыкло – это что-то другое. Выходной сюртук на нём сидел не то чтобы плохо – дорогой костюм скроен ровно под тощую фигуру, просто Лайт бы лучше напялил на него… Он потом подумает что. – Меня зовут мистер Ларрингтон, господин Ягами, но, я уверен, сэр Смит уже меня представил, – он протянул Лайту руку. Голос у Рюдзаки оказался низкий – и довольно, в целом, приятный: если уж задаться целью сравнивать с ощущениями – больше всего похоже на королевский бархат. Джеральд, ещё не успевший удрать, кивнул. Называвший себя Эл к тому же даже сделал движение – Лайт так и не разобрался: то ли просто ещё больше ссутулил спину – то ли это была попытка поклона. – Не стоит, – возразил Ягами. – Мы же в Англии. – Не хватало ещё, чтоб все тут начали кланяться. Если его рука сегодня от рукопожатий всё ещё не отвалилась, то от ещё одного не отвалится – и он протянул её новому знакомому. Странное ощущение: ладонь оказалась немного холодной и сильной, будто он прикасался… не совсем к человеку. Лайту захотелось закрыть глаза, чтобы определить, на что же именно это похоже – но Рюдзаки уже убрал руку. Это было разочаровывающе. – Как вам ваш первый вечер в Англии? – спросил тот, и Лайт стиснул зубы. Неважно, как выглядит каждый из присутствующих, неважно, как он говорит – но все одинаково будут его изводить одинаковыми темами, пока он не сотрёт себе зубы в порошок. Может быть, англичане просто считают, что без них он безопаснее? Взгляд Рюдзаки скользнул по его лицу: – Утомили вопросами? Ягами слегка улыбнулся, ровно как было нужно: – Не без этого. Слабая тень – навроде понимания со смешинкой, насколько так быстро смог определить Лайт – мелькнула в тёмных глазах: – И, конечно, про Накодо не умолчали? На этот раз сын офицера японского флота даже отвечать не стал, но тот, похоже, слов от него и не ждал: – Возможно, вы хотели бы уже отправиться в усадьбу? Я скажу извозчику… – Лайт не помнил даже, когда чувствовал в последний раз столько благодарности к незнакомому человеку – только кивнул, резко подхватил свой чемодан, даже не дожидаясь лакея, и, уже на улице – швырнул его на верх кареты, кажется, ещё услышав в спину от кого-то, кто выцепил последние слова Рюдзаки про битву: «На своём поле все побеждают». Лёгкое покачивание и тихий хруст под копытами клонили в сон, и – о боги, счастье! – Рюдзаки молчал (какое сокровище!), только через 15 минут пути, решив, что уже можно начинать разрежать тишину и надоедать, спросил: – Так какими темами вас порадовало высшее британское общество в первый день прибытия? Лайт вынырнул из своих ощущений, в которые успел погрузиться под мерное качание, точно впервые собеседника услышав: – Всё теми же, – подобие улыбки, – политика и породистые собаки. – Господину Ягами они не импонируют? Лайт даже не сразу понял, что так резануло обращение в третьем лице. Он позволил себе не улыбаться больше, откидываясь на обитое мягкой тканью сиденье кареты: – Первое – банально, и за всё время, пока я о ней слушаю – не услышал ничего нового. Второе – не то чтобы так плохо, но мне не нравятся грейхаунды⁶, а в этом сезоне они, похоже, в моде… – Лайт улыбнулся-таки, совсем чуть-чуть, он просто не мог не, и чуть повернул голову, чтоб встретиться с Рюдзаки глазами – но кроме двух провалов, гуще быстро концентрировавшейся темноты за окошком – ничего не увидел. Наверное, вокруг них поля – пресловутые британские холмы, как огромные бархатно-зелёные волны… Только он не может их видеть. – Если не хотите, я не буду с вами разговаривать ни о том, ни о другом. Ягами ничего не сказал. Это уже и так достаточно большое проявление внимательности – и милосердия – для человека, у которого он собирается жить несколько дней. – Вы ведь довольно юны. Почему вы отправились в Англию в качестве дипломата? Лайт вздохнул. Этот вопрос ему не задавали, но это точно не лучше войны, политики и собак, вместе взятых. – Потому как именно потому что я молод – не так жаль, если меня убьют. Рюдзаки посмотрел куда-то вперёд. – Согласен. Лайт уже практически не мог его видеть, рессоры мягко качали, темнота приходила, как прибой, и звучащий голос казался чем-то иллюзорным – будто из-под толщи воды. – Но ведь это не всё? Он попытался слушать, а не видеть – здесь это казалось куда более уместным. – Мой отец – главнокомандующий флотом. – То есть, считай, род вашего будущего тоже определён? – Да. Кого попало они бы не отправили. – Но это ведь тоже не всё? Новых вопросов в темноте не последовало. Наверное, его собеседник понял, что Лайт сейчас больше ничего не скажет. – Фамилия тоже фальшивая? – в конце концов, сколько можно находиться под обстрелом, пора и ему идти в наступление, – и скорее услышал, чем увидел, как Эл кивнул, – и порадовался, что тот не заметил, как он ухмыльнулся. – Почему именно «Рюузаки»? «Мыс дракона»…⁷ – задумчиво повторил Ягами, но остался со своим вопросом наедине в наступающей темноте – похоже, Эл решил отплатить ему тем же. Колёса заскрипели по-другому – они подъезжали к дому. _________________________________________________ ¹ «Monarch» – один из типов броненосцев, бывших у Англии на вооружении во второй половине XIX века. ² – маленький остров из группы Мукосима тихоокеанского архипелага Бонин к Юго-Востоку от Японии, где происходит вымышленная решающая битва. ³ – Рюук. Лучшим решением для сюжета было бы оставить его в Японии, и даже Тетради у Лайта с собой нет – только листы, но по канону шинигами должен следовать за владельцем Тетради Смерти, а не за ней самой. Так что совсем избавиться от него не получилось) ⁴ – "Пароходы идут снаружи и воды под собой боятся" – строчка из стихотворения «Пароходы – слепые звери» [Мглистый заповедник (vk.com)|Аделины Воробьевой]. ⁵ – термин "дислексия" (нарушение устной и письменной речи) появился только в конце XIX века. Лайт просто не мог его знать. Допущение для метафоричности. ⁶ – английская борзая, порода охотничьих собак. ⁷ – «Рюузаки» – или «Рюдзаки» – псевдоним, который в каноне выбрал себе L, состоит из иероглифов «дракон» (竜) и «мыс» (崎).