Силуэты горожан аляповатыми пятнами возникали перед глазами, но зрение неумолимо ловило одну-единственную фигуру в блестящих доспехах среди всех.
Ослепительная красота его казалась почти сюреалистичной, но девушка с жадностью принимала всё увиденное.
Он приблизился, и на губах его, где пересекались придающие ему особый шарм рубцы, играла нежнейшая улыбка, адресованная не кому иной, как стоящей перед ним робкой красавице, застенчиво смотрящей на статного рыцаря. В белых холёных ручках девушка держала красный цветок, привезённый из-за моря с загадочным названием "ликорис".
Девица протянула защитнику родного города источавший невероятный аромат подарок. Запоздало приметила подпалённые нервной рукой стебелёк и листок, и на все извинения рыцарь только с искренней благодарностью заглянул в глаза цвета летнего неба и поцеловал нежную ладонь. Чтобы унять волнение пассии, шепнул:
— Никто мне ещё не дарил таких красивых цветов. Мне очень приятно – благодарю вас.
Летний ветерок редкими порывами проникал сквозь окно, волнуя спутанные меж собой иссине-чёрные и золотистые волосы юноши и девицы. Шрамированные губы беспрестанно гуляли по плечам девушки, смеющейся от смущения и щекотки его длинных волос, обычно завязанных в высокий хвост.
— Розалина, ни одного комплимента не хватит описать всю твою красоту и объять мою любовь к тебе! — в перерывах между поцелуями мурчал парень, влюблённо сверкая тёплыми глазами и поглаживая ручку Розалины в своей мозолистой ладони.
— Ну, будет тебе меня смущать, Ростам!.. — избегая его доброго взгляда и юного лица, хохотала девушка.
Перевернула Ростама на спину, вложив румяную щёчку в только и ждущие этого жеста ладони. Решилась – и взглянула в глаза самого дорогого янтаря своими бесцветными, почти прозрачными очами, при лунном сиянии от ночных прогулок отливающими ярким и чистым кристаллом, в коем глубоко внутри таится огонь любви к своему
бывшему единственному важному человеку в жизни.
А янтарь его глаз зрел на свою любимую с такой неизъяснимой нежностью, с таким явным осознанием её хрупкости и доверчивости, которые этот бренный мир не прощает – зрел, и его уверенность в том, что ему сам Барбатос предначертал защищать это воплощение добродетели и робости и мечом, и голыми руками, крепчала. Защищать свою первую и
Розалина надеется – Синьора плачет последнюю любовь.
—
Дорогая... — не в тривиальном, пошлом смысле "дорогая" – но в смысле самой бесценной, родной, лежащей к сердцу и просто самой ненаглядной женщины. — Увидимся позже.
Остекленелые глаза
самого чистого кристалла с детским неверием в факты смотрят на изорванный труп своего
дорогого с треклятые красным цветком в руке.
Некогда белые и холёные ручки взяли ликорис, и тот мгновенно вспыхнул, рассеиваясь на жгучем, жестоком ветру.
Ведьма злобно сжала вместе губы, обожжённые огнём руки быстро затряслись.
***
—
Дорогой!.. — ни живой ни мёртвой подрывается с постели Синьора, вытянув руки вперёд и пытаясь что-то или кого-то нащупать – тонкие пальцы уловили лишь пылинки, причудливо танцующие в ярком луче утреннего солнца.
Дверь тихо отворяется, и Синьора мутным от слёз зрением узнаёт свою хоффроляйн.
— Вы рано встали. — спокойно замечает пожилая дама с корзиной одежды под мышкой. — До вашего обычного пробуждения ещё два с лишним часу. Что вас обеспокоило? — тон становится более участливым, но Софья Павловна не подходит за физической поддержкой, зная, как её госпожа ценит личное пространство.
— Мне... будто снился очень долгий сон о прошлом. — насилу шепчет Дама, массируя лоб.
Видя разбитость и временную недееспособность своей хозяйки, Софья Павловна приближается, вскидывая брови удивлённо.
— Госпожа, почему вы плачете? — на памяти старой дамы, ещё ни разу Синьора не давала волю слезам в присутствии всех, кроме...
— А?.. — приподняв головку со впалыми щеками, вопрошает она. Ледяной ветер обдувает бледное, почти болезненно, лицо. В подтверждение слов хоффроляйн с подбородка капает холодная капля.
Синьора в напряжении встаёт с постели, нервными шагами отмеряя покои и изредка непроизвольно жестикулируя в воздух, будто формируя мысль.
— Софья, на сегодня освободи меня от всех переговоров: мне нужно побыть одной и никого не видеть. Шуту, если позволит, передай, что я готова с утра до ночи заниматься бухгалтерией.
— Принято. — откланивается пожилая дама, удаляясь к себе.
На собрании мысли не собираются в кучу – напротив, разваливаются грустной грудой. Глаза, как бы ни старалась Синьора искоренить этот образ из своего сознания во избежание ещё большей боли, заместо что-то бесцветно вещавшего Первого видят облачённого в сияющие доспехи счастливого юношу с высоким чёрным хвостом и мечом Фавония на поясе. Поспешно отводит глаз и моргает: зрение плывёт.
После собрания Дама старается поспешно покинуть залу, хмурясь и злясь от бесконтрольно текущих слёз. Однако тот, кого она сегодня не хотела видеть ни в коем разе, догоняет её и выражает беспокойство.
Синьоре досмерти хочется вывалить все свои переживания на Капитано, чьи
янтарные тёмно-синие смотрят с искренним соучастием, однако она насилу затыкает себя, зло припоминая, что и без неё проблем и забот навалом.
— Я... приду вечером и, если наберусь храбрости, всё расскажу. Если захочешь, конечно... — робко прибавляет, потупя взгляд. Кажется, он удивлён резкой переменой поведения с ним.
В любом случае, Капитан, убедившись в полной приватности их встречи, нежно сжимает плечо Дамы, мягко целует в лоб. Как и подобает... рыцарю, ни рука, ни губа не дрожит.
Удаляется.
Синьора ещё долго стоит с ощущением сильной руки на своём плече, тёплыми губами на лбу. Поцеловал, как непорочную наивную девочку, хрупкую и только вышедшую из-под опеки отца.
Хочется ещё такого ощущения...
С тяжёлыми всхлипами опускается на пол, роняя голову на красные колени, сжимает и разжимает корни, желая хоть на секунду продлить бытие хрупкой и маленькой девочкой.
***
— Погладь меня по щеке. — звенит в тяжёлом воздухе мольба, обращённая в приказ.
Капитано безропотно повинуется, вкладывая лицо с тонкими чертами себе в мозолистую ладонь. Большим пальцем с нежностью и горечью оглаживает острую скулу.
Гладит несуразно, ибо не привык: ему более по нраву, когда тонкая нежная рука Синьора гладит его лицо, но старается сделать так, чтобы напряжённые черты лица любимой разгладились.
Совсем немного успокоившись от душевных терзаний, Дама сонно прикрывает глаза, чтобы не видеть
его. Но даже с обратной стороны век его образ всплывает по наводке нещадных воспоминаний.
Храбрости она не наберётся никогда.
Синьора коченеет в мгновение, когда Капитано тихо произносит без всяких эмоций, кроме лёгкой издёвки:
–
Дорогая, пусть я и закрыл глаза, я знаю, кого ты представляешь на моём месте.
Рука на щеке уже не греет – обжигает и бьёт.
